– Родственников оказалось немного, – сдержанно проговорила Тамара. – У Николая Уткина по адресу прописки нашлась одна прабабка. Именно нашлась: в какой-то покосившейся избе, будто картофелина завалялась в ящике. Старухе девяносто два, еле может вывести каракулю. Очень благодарила за наши деньги, думала, что пенсия за правнука. Ну, а у профессора, представь себе, обнаружилась молодая вдовица. Анфилогова Екатерина Сергеевна. Та самая твоя блондинка.
Так и есть! Хотя и это, в общем-то, не новость. Крылов потому так долго заблуждался насчет Татьяны и профессора, что видел на вокзале идентичность их ладоней, какая бывает только у близких кровных родственников, например у брата и сестры. Эта утонченная латынь, в совершенстве совпавшая сквозь толстое вагонное окно, будто переснятая под копирку серого стекла, на которой отпечатались косые и разные почерки северных дождей. Вот они, штучки Каменной Девки, так жаждущей от мужчины всей его любви, всего его существа, что она не может не присваивать его физически: ворует уши, ногти, линии жизни, носит его шевелюру, как шапку. И Татьяна не сильно врала, укрепляя образ мужа под ревнивым напором Крылова. Должно быть, профессор так и представлялся ей: механическим человеком, работающим от сети. Но все-таки не прощаются с женами на вокзалах, держась от них на расстоянии в четыре метра: эта хладнокровная скотина, чей пепел сейчас остывает в колумбарии до типично анфилоговской прохладной температуры, могла бы, по крайней мере, ее поцеловать.
– Я понял. Значит, Екатерина Сергеевна, – проговорил Крылов, бессмысленно щупая свое шершавое лицо. – Вот, значит, как ее зовут. А скажи… Вдове профессора вы тоже заплатили? Она взяла у вас отступного?
На это Тамара ответила непроницаемым молчанием. Она опять сидела очень прямо, опустив глаза на сложенные руки, где два случайно скрещенных указательных подрагивали, будто закоротившие проводки. Было понятно, что она промолчит сколько угодно, но не опустится до подтверждения неблаговидного факта. Но и выгораживать Екатерину Сергеевну она не будет – просто не удостоит соперницу ни малейшим комментарием, ни тенью личного отношения. Только теперь Крылов по-настоящему рассмотрел, как страшно закалили Тамару разоблачение и травля. Ее молчание было монолитом, весившим столько, сколько весь свободный воздух на этой планете.
Это молчание лишало Екатерину Сергеевну каких бы то ни было свойств. Она становилась тем, о чем неприлично говорить.
– Значит, вдова отступное взяла, – сам себе подтвердил недобро улыбнувшийся Крылов.
Итак, Татьяна подала первые признаки своей настоящей жизни. Крылова душил волнами поднимавшийся стыд, точно его нагревали и посыпали сахаром. Точно это он нажился на смерти профессора, взяв у Тамары позорную мзду. И вместе со стыдом поднималась в душе тошнота: душа ощущалась в теле, словно отравленный желудок, из которого рвутся наружу жгучие массы. Это было, возможно, чем-то вроде острого предчувствия, отравления каким-то будущим.
Тамара между тем не помогала Крылову, просто выдерживала правильную паузу.
– Отношения клиентов с «Гранитом» регулируются типовым договором, – наконец произнесла она почти официально. – Когда я узнала, кто такая супруга профессора, я попросила переслать мне договор по факсу в Нью-Йорк. Сомнений в личности госпожи Анфилоговой нет: профессором и его напарником занимались те же самые люди, которые наблюдали за вами в целях твоей безопасности. Я привезла договор тебе, думаю, он пригодится.
С этими словами Тамара протянула Крылову косо скрепленные листочки. Испарения стыда немного мешали смотреть. Узкий заостренный почерк, странно размеренный, будто слова писали не ручкой, а зубьями вилки, сразу четырьмя, был Крылову совершенно незнаком. Впрочем, он не знал Татьяниной руки, никогда не получал от нее ни письма, ни записки. «Екатерина Сергеевна» к ней никак не лепилось, а «Таня» было теперь упразднено. Безымянная женщина, именуемая в договоре «Заказчик», письменно подтверждала, что в таких-то и таких-то случаях не будет иметь к «Исполнителю» ровно никаких претензий.
– На второй странице адрес и телефон, – подсказала Тамара, вдруг осветившаяся слабой, но все-таки настоящей улыбкой.
Крылов, стараясь не спешить, перевернул. Подпись Тани будто щеточка с застрявшим волоском. Действительно, адрес: улица Еременко, дом двадцать восемь, квартира семнадцать. Крылов нагнулся ниже, делая вид, что не может разобрать. Видимо, Тамаре не судьба. Что бы она ни делала, какие бы ни дарила подарки, как бы ни пыталась от души помочь – все было Крылову не впрок. Он даже не помнил сейчас, куда запрятал коллекционную Памелу Андерсон: может быть, в один из полурассыпанных, с корками на нитках, томов Александра Дюма, может быть, в коробку под тахту. Все-таки выходило многовато: третий ложный адрес за этот длинный день. На улицу Еременко, в квартиру профессора, они поехали с Таней на сумасшедшем разбитом такси. Тогда она ничем не показала, что ей знакомо это место. Тогда у нее был такой смешной бюстгальтер, две кочки потрепанных кружев на тугих бретельках, которые после разъема крючка забавно прыгнули, точно ими выстрелили из рогатки. Тогда она не могла найти выключатель в ванной и долго водила рукой по стене, похожая в полумраке на белого комара, пока наконец не щелкнуло. Видимо, все это надо отнести на счет причуд покойного профессора. Возможно, она понятия не имела, в чьей оказалась квартире, разве что узнала старую рубашку, висевшую на спинке стула, да кое-что из книг.
Тамара ждала, сияя тихим влажным светом, собрав на лбу немного бархатных морщин.
– Спасибо тебе большое, – прочувствованно произнес Крылов, радуясь, что спазмы смеха в его пережатом голосе похожи на подавленные слезы. – Я очень тронут, правда, Очень ценю. Это с твоей стороны настоящий благородный шаг.
Вот и хорошо. Видишь, я выполнила твою просьбу, хотя и с опозданием, – Тамара сдержанно улыбнулась, глазищи ее маячили и зыбились, будто ночные огни на темной осенней реке. – Ну, а теперь действительно иди. Я устала, у меня завтра, а верней, уже сегодня, очень трудный день.
Они встали с дивана одновременно, будто люди, по обычаю присевшие на дальнюю дорогу, а теперь готовые, с билетами в карманах, отправиться в путь. Вот теперь расставание, о котором так долго думал Крылов, до которого все надеялся дожить, и правда наступило. Сейчас он любил Тамару так же сильно, как в первые дни после свадьбы, но знал, что через какое-то время это пройдет. Знание это давалось с большим усилием и норовило ускользнуть. Держа на отлете злополучный договор, он обнял женщину одной неловкой левой рукой и почувствовал ее дыхание, высокое в груди, легкое на щеке – словно полную воздуха и жизни древесную крону, которую сгреб, выставляя локоть, угрюмый великан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143