Крылову почудился в том предупреждающий знак: он понял, что усилия выловить шпиона в собственном прошлом опустошают мозг.
Тогда он сделал усилие и приказал себе отбросить всю метафизику. Рассуждая логически, незваный гость мог присутствовать на празднике либо со стороны невесты, либо со стороны жениха. Некоторая возможность, что это Таня тащит за собой столь прочно прицепленный хвост, все-таки оставалась, Крылов не собирался упускать ее из виду. Но если не прятать голову в песок, то именно в его судьбе имелся человек, у которого были и мотивы, и финансовые возможности нанять детектива, чтобы знать о жизни Крылова больше, чем тот хотел предъявить.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Стоило взглянуть на особняк Тамары, похожий на маленький вокзал, или побывать в ее центральном офисе, где поступавший из контейнеров импортный швейцарский воздух замораживал ноздри на манер кокаина, – становилось понятно, что она могла нанять шпиона и пошикарнее: какого-нибудь красавца с крепким подбородком и саркастическим ртом, одну из расплодившихся копий голливудского актера Ника Лейси, шестнадцатого Джеймса Бонда. Вряд ли ее устроил бы толстяк, столь мало похожий на агента, в роли агента. Уж она бы нашла наиболее качественное предложение – вернее, то, что выглядит как высшее качество.
Всегда старавшаяся делать все наилучшим образом, Тамара последовательнее многих соблюдала цивилизационный принцип: человек либо продукт есть то, на что он похож. Для подбора своего персонала она устраивала кастинги, в результате чего жизнь в ее особняке и в ее конторе напоминала телесериал. Глядя на ее секретаршу – сухую девицу в узком костюме и с пробором как тонкая карандашная линия в гладких волосах – всякий сказал бы, что это именно секретарша; старший менеджер отличался от младшего менеджера лучшей шлифовкой стандартного лица, брендом аксессуаров и более дорогим отливом двубортных пиджаков. Тем не менее могла существовать причина, по которой толстый клоун получил у Тамары непыльную работу; возможно, он сумел убедить ее в своих исключительных способностях при помощи какого-нибудь фокуса, вроде исчезновения прямо посреди ее кабинета и возникновения на одном из семнадцати эталонных альпийских лугов, откуда забиралось настоянное на хвое и травах, идеальное по своему составу воздушное сырье.
Мотивы, по которым Тамара могла нанять для слежки за Крыловым частного сыщика, были сложного свойства. Их брак, четыре года как расторгнутый, отбрасывал тень, и очень длинную. Он как бы перешел во вторую стадию развития: началось основное действие драмы, для которого первое, с его простыми радостями и понятными ролями, служило прологом. Тамара решительно отказывалась признать, что брак отличается от иных близкородственных отношений хотя бы тем, что жена выбирает мужа, а муж выбирает жену, что двое даны друг другу не навсегда. Она настаивала на том, что между нею и Крыловым существует связь более высокая, нежели та, что расторгается гражданским судом, – да и Крылов понимал, что в день развода их отношения никак не завершились. Он знал, что до расставания надо дожить, надо его себе заработать.
Пока же для Тамары потеря Крылова стала бы такой же драмой, как для режиссера потеря зрителя и для писателя – потеря читателя. Крылов был ее аудиторией, смыслом работы над формами жизни. Без него вся эта впечатляющая видимость, от чинных деловых переговоров до праздничных приемов, с камерным квартетом и смычковым, в такт исполняемой музыке, движением вилок и ножей, становилась ни для кого – разве что для Бога, веры в которого не было ни малейшей.
Поэтому Тамара старалась, как могла, удерживать Крылова. Она безошибочно чувствовала, что для него ее состоятельная жизнь (напоминавшая на трезвый взгляд музейную панораму с подлинными вещами на первом плане и с нарисованным фальшивым горизонтом) была единственно достижимой копией недостижимого оригинала: какого-то волшебного мира, где сбывается для человека его необычная судьба. Когда-то, в старших классах гимназии, им было так замечательно вместе, что хотелось друг с другом всего, чем живут обычные взрослые пары: она мечтала гладить его мужские грубые рубахи, он обещал возить ее по воскресеньям в супермаркет на таком, как у соседа, красном «жигуле». Это продолжалось недолго – и она, конечно же, мечтала больше, потому что игры «в дом» интересны для девочек. Что касается юного Крылова, то для него очарование убожества, в каком проходит пролетарская, украшенная телевизором семейная жизнь, было возможно только через Тамару и завершилось резким протестом: рискованной вылазкой на Кривые Столбы, где Крылов, не имея серьезной скальной подготовки, едва не сорвался с козырька, под которым, на высоте пятнадцати метров, держалась каким-то странным чудом совершенно целая, абсолютно неподвижная могильная тень.
С тех пор Тамара всегда учитывала ужас перед обыкновенностью, который Крылов не умел как следует прятать и который до Тамары ему никто не прощал. В действительности чувство, заставлявшее Крылова содрогаться при виде прилично одетых, разбитых на пары сограждан, было посильнее того обливания мертвой водой, которое он испытал на Кривых Столбах, когда из-под его ботинка скакнул угловатый каменный кусок и, тюкая, распарывая сосны, устремился в бездну. Умница Тамара моментально все сообразила. И теперь, спустя пятнадцать лет, Крылов подозревал, что многие ее устроения, начиная от похожей на карету гигантской кровати и кончая неподвижным, как автопокрышка, крокодилом, обитающим в специальном илистом бассейне, делаются для него, чтобы иллюзии его не иссякали.
На самом деле Крылов хотел ее видеть, скучал по ней и не знал, как с этим поступить. За время, когда развивалась история с Таней, переменившая Крылову не только сердце, но и имя, он виделся с Тамарой только трижды. Два посещения он совершенно не запомнил, а в конце июня сопровождал ее, борясь со скукой, на открытие выставки непонятно чего: не то современной скульптуры, не то новейших кухонных комбайнов – в общем, каких-то предметов в пузатых витринах, к которым публика подплывала и глядела на них с выражением аквариумных рыбок, в то время как счастливый автор экспонатов целовал Тамарины пальцы странно расплющенным ртом, напоминавшим перемятый пластилин. Впрочем, все выходы с Тамарой были примерно такого же качества. Крылов безропотно выполнял свою мужскую светскую повинность, в летние месяцы, на счастье, сильно облегченную. Иногда Тамара звонила ему в мастерскую – зная уже, что бессмысленно дарить Крылову мобильники, которые тот ощущал как ее электронные метки и, не желая быть досягаемым, бросал очередной, оснащенный видеосвязью Samsung в захламленный ящик рабочего стола, на произвол желающих его украсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Тогда он сделал усилие и приказал себе отбросить всю метафизику. Рассуждая логически, незваный гость мог присутствовать на празднике либо со стороны невесты, либо со стороны жениха. Некоторая возможность, что это Таня тащит за собой столь прочно прицепленный хвост, все-таки оставалась, Крылов не собирался упускать ее из виду. Но если не прятать голову в песок, то именно в его судьбе имелся человек, у которого были и мотивы, и финансовые возможности нанять детектива, чтобы знать о жизни Крылова больше, чем тот хотел предъявить.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Стоило взглянуть на особняк Тамары, похожий на маленький вокзал, или побывать в ее центральном офисе, где поступавший из контейнеров импортный швейцарский воздух замораживал ноздри на манер кокаина, – становилось понятно, что она могла нанять шпиона и пошикарнее: какого-нибудь красавца с крепким подбородком и саркастическим ртом, одну из расплодившихся копий голливудского актера Ника Лейси, шестнадцатого Джеймса Бонда. Вряд ли ее устроил бы толстяк, столь мало похожий на агента, в роли агента. Уж она бы нашла наиболее качественное предложение – вернее, то, что выглядит как высшее качество.
Всегда старавшаяся делать все наилучшим образом, Тамара последовательнее многих соблюдала цивилизационный принцип: человек либо продукт есть то, на что он похож. Для подбора своего персонала она устраивала кастинги, в результате чего жизнь в ее особняке и в ее конторе напоминала телесериал. Глядя на ее секретаршу – сухую девицу в узком костюме и с пробором как тонкая карандашная линия в гладких волосах – всякий сказал бы, что это именно секретарша; старший менеджер отличался от младшего менеджера лучшей шлифовкой стандартного лица, брендом аксессуаров и более дорогим отливом двубортных пиджаков. Тем не менее могла существовать причина, по которой толстый клоун получил у Тамары непыльную работу; возможно, он сумел убедить ее в своих исключительных способностях при помощи какого-нибудь фокуса, вроде исчезновения прямо посреди ее кабинета и возникновения на одном из семнадцати эталонных альпийских лугов, откуда забиралось настоянное на хвое и травах, идеальное по своему составу воздушное сырье.
Мотивы, по которым Тамара могла нанять для слежки за Крыловым частного сыщика, были сложного свойства. Их брак, четыре года как расторгнутый, отбрасывал тень, и очень длинную. Он как бы перешел во вторую стадию развития: началось основное действие драмы, для которого первое, с его простыми радостями и понятными ролями, служило прологом. Тамара решительно отказывалась признать, что брак отличается от иных близкородственных отношений хотя бы тем, что жена выбирает мужа, а муж выбирает жену, что двое даны друг другу не навсегда. Она настаивала на том, что между нею и Крыловым существует связь более высокая, нежели та, что расторгается гражданским судом, – да и Крылов понимал, что в день развода их отношения никак не завершились. Он знал, что до расставания надо дожить, надо его себе заработать.
Пока же для Тамары потеря Крылова стала бы такой же драмой, как для режиссера потеря зрителя и для писателя – потеря читателя. Крылов был ее аудиторией, смыслом работы над формами жизни. Без него вся эта впечатляющая видимость, от чинных деловых переговоров до праздничных приемов, с камерным квартетом и смычковым, в такт исполняемой музыке, движением вилок и ножей, становилась ни для кого – разве что для Бога, веры в которого не было ни малейшей.
Поэтому Тамара старалась, как могла, удерживать Крылова. Она безошибочно чувствовала, что для него ее состоятельная жизнь (напоминавшая на трезвый взгляд музейную панораму с подлинными вещами на первом плане и с нарисованным фальшивым горизонтом) была единственно достижимой копией недостижимого оригинала: какого-то волшебного мира, где сбывается для человека его необычная судьба. Когда-то, в старших классах гимназии, им было так замечательно вместе, что хотелось друг с другом всего, чем живут обычные взрослые пары: она мечтала гладить его мужские грубые рубахи, он обещал возить ее по воскресеньям в супермаркет на таком, как у соседа, красном «жигуле». Это продолжалось недолго – и она, конечно же, мечтала больше, потому что игры «в дом» интересны для девочек. Что касается юного Крылова, то для него очарование убожества, в каком проходит пролетарская, украшенная телевизором семейная жизнь, было возможно только через Тамару и завершилось резким протестом: рискованной вылазкой на Кривые Столбы, где Крылов, не имея серьезной скальной подготовки, едва не сорвался с козырька, под которым, на высоте пятнадцати метров, держалась каким-то странным чудом совершенно целая, абсолютно неподвижная могильная тень.
С тех пор Тамара всегда учитывала ужас перед обыкновенностью, который Крылов не умел как следует прятать и который до Тамары ему никто не прощал. В действительности чувство, заставлявшее Крылова содрогаться при виде прилично одетых, разбитых на пары сограждан, было посильнее того обливания мертвой водой, которое он испытал на Кривых Столбах, когда из-под его ботинка скакнул угловатый каменный кусок и, тюкая, распарывая сосны, устремился в бездну. Умница Тамара моментально все сообразила. И теперь, спустя пятнадцать лет, Крылов подозревал, что многие ее устроения, начиная от похожей на карету гигантской кровати и кончая неподвижным, как автопокрышка, крокодилом, обитающим в специальном илистом бассейне, делаются для него, чтобы иллюзии его не иссякали.
На самом деле Крылов хотел ее видеть, скучал по ней и не знал, как с этим поступить. За время, когда развивалась история с Таней, переменившая Крылову не только сердце, но и имя, он виделся с Тамарой только трижды. Два посещения он совершенно не запомнил, а в конце июня сопровождал ее, борясь со скукой, на открытие выставки непонятно чего: не то современной скульптуры, не то новейших кухонных комбайнов – в общем, каких-то предметов в пузатых витринах, к которым публика подплывала и глядела на них с выражением аквариумных рыбок, в то время как счастливый автор экспонатов целовал Тамарины пальцы странно расплющенным ртом, напоминавшим перемятый пластилин. Впрочем, все выходы с Тамарой были примерно такого же качества. Крылов безропотно выполнял свою мужскую светскую повинность, в летние месяцы, на счастье, сильно облегченную. Иногда Тамара звонила ему в мастерскую – зная уже, что бессмысленно дарить Крылову мобильники, которые тот ощущал как ее электронные метки и, не желая быть досягаемым, бросал очередной, оснащенный видеосвязью Samsung в захламленный ящик рабочего стола, на произвол желающих его украсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143