— Одно подчас очень трудно отделить от другого, — перебил его Александр, но Шнайдер не обратил внимания на его довод.
— Возможно. Но я отказываюсь впредь терпеть и молча, бездействуя, наблюдать за тем, что вы делаете с этим человеком. Вы же причиняете ему непоправимый вред, а затем говорите о каком-то духовном здоровье! Надеюсь, вы сознаете, какой вред мы наносим его психике?
— Конечно, — спокойно ответил Александр, и Шнайдер внутренне содрогнулся от подобного цинизма. — И если вам от этого станет легче, то считайте, что я взял всю вину на себя. На этот раз на карту поставлено больше, чем благополучие одного человека.
Шнайдер не совсем понял, о чьем благополучии идет речь — о его собственном или благополучии Бреннера; да это было и неважно.
— Я отказываюсь принимать участие в подобной игре, — заявил он. — Это циничные расчеты. Вы хотите принести в жертву одну человеческую жизнь, чтобы спасти сто человек? Или, может быть, пожертвовать тысячей людей, чтобы спасти миллион человеческих жизней? Или, может быть, вы хотите уничтожить миллион, чтобы спасти десять миллиардов? В таком случае, давайте прямо сейчас сбросим водородную бомбу на Нью-Дели и уничтожим очаг чумы, которая там свирепствует. Если смотреть в перспективе, то эта акция уменьшит число смертельных случаев от данной болезни.
Взгляд Александра ясно давал понять, что он не намерен вести дискуссию на эту тему. Подобные споры возникали между ними постоянно. Все эти три дня их разговоры, похоже, вращались по замкнутому кругу.
Но тут зазвонил телефон и избавил Шнайдера от необходимости продолжать этот неприятный разговор, в ходе которого ему волей-неволей приходилось нести сущую чушь. Он поднял трубку, несколько секунд молча слушал, а затем спросил:
— Вы уверены в этом? Тот же самый человек?
Александр вопросительно взглянул на доктора, но тот сделал вид, что не замечает его. Шнайдер не стал нажимать на кнопку телефонного аппарата, давая возможность Александру слушать голос человека, говорившего на том конце провода.
— Ну хорошо, — сказал доктор, выслушав своего собеседника, — ничего сами не предпринимайте, но вызовите полицию.
— Подождите, — сказал Александр.
— Минуточку, — Шнайдер опустил трубку и, зажав ладонью микрофон телефона, обратился к Александру намеренно недовольным тоном: — Да?
— Опять этот патер? — спросил Александр непривычно деловым тоном.
— Во всяком случае, этот человек утверждает, что является им, — ответил Шнайдер. — Пусть этим займется полиция.
— Нет, — заявил Александр и встал, сделав властный жест. С ним внезапно произошла удивительная перемена. Теперь он не был похож на постоянно улыбающегося, добродушного старика. Осанка и тон Александра выдавали в нем человека, облеченного властью. — Никакой полиции! Я сам займусь этим человеком.
И не давая возможности Шнайдеру что-нибудь возразить, Александр стремительным шагом покинул кабинет, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
Шнайдер снова приложил к уху телефонную трубку, одновременно вставая со своего стула.
— Не надо вызывать полицию, — сказал он. — Поднимайтесь наверх в реанимационное отделение. И… и приведите с собой дежурного санитара.
* * *
Бреннер выплыл из душного, сладковато-теплого, обволакивающего тумана сновидения и провалился в новый кошмар. Ему стало жарко, и он ощутил смолистый запах горящей древесины, который совершенно не вписывался в картину этого сна. Всю сцену освещал мерцающий темно-красный свет, напоминающий чем-то огонь зажженных факелов — может быть, именно по ассоциации с ними Бреннер чувствовал этот странный запах. Бреннер лежал на спине и, хотя был как парализованный и не мог пошевелиться, он все же чувствовал, что связан по рукам и ногам. Кто и зачем связал его?
Он попытался открыть глаза. В первый момент ему показалось, что он не сможет этого сделать, но затем он почувствовал, как его веки послушно приподнялись, однако он видел очень смутно. Красноватое мерцание, которое пробивалось сквозь его опущенные веки, не стало светлее. С его зрением что-то было не в порядке. Или он находился в совершенно темном помещении Откуда-то доносились посторонние звуки: шелест дорогой тяжелой ткани, может быть, бархатной одежды, тяжелого плаща или мантии, шлейф которой волочился по полу, голоса, переговаривающиеся шепотом. Бреннер не мог разобрать слов. Было жарко.
Хотя этот сон несомненно так или иначе должен был напутать его, он тем не менее внушал Бреннеру не только страх, но и чувство защищенности и ощущение тепла. Может быть, это происходило потому, что состояние, в котором сейчас находился Бреннер, чем-то напоминало его самые первые воспоминания: сознание полной безопасности и защищенности в красноватой теплой оболочке, похожей на заботливые объятия.
Но это чувство могло оказаться обманчивым. За пеленой этих приятных воспоминаний таилось что-то темное, устрашающее, что не имело формы, однако сущность этого явления постепенно прояснялась. Это было некое событие. Событие, произошедшее очень давно с Бреннером и явившееся для него подлинным потрясением.
Сознание этого — хотя Бреннер и пытался сопротивляться ему — позволило раненому продвинуться дальше за грань между сном и бодрствованием. Сознание защищенности и обволакивающее тепло накатывали на Бреннера, словно волны теплого прибоя, а берег между тем был усыпан острыми камнями и осколками. Руки и ноги Бреннера болели — сначала эта боль была ноющей, а затем стала усиливаться и наконец превратилась в просто невыносимую пытку. При этом голоса начали звучать все отчетливей. Теперь уже Бреннер мог различать слова.
— Рано или поздно, мы все равно должны это сделать. Мы не можем держать его здесь в вечном заточении.
— Но ведь все это в целях его же личной безопасности!
— Безопасности? А что ему здесь угрожает? Это просто смешно!
— Возможно, он сам для себя представляет смертельную угрозу.
Эти слова не имели для Бреннера никакого смысла. Однако, несмотря на это, он ощущал в них какую-то скрытую угрозу. В них крылась истина, которую он не мог никак постичь, но смысл которой уже начал предощущать. При этом он предчувствовал не само событие — которое уже произошло или могло произойти, — а его значение Возможно, чернота, скрывавшая за собой его воспоминания, символизировала не прошлое, а будущее
— Он проснулся. Не говорите ничего лишнего.
Шуршащие звуки становились все громче. Шаги приблизились к Бреннеру, и в красноватых сумерках появился чей-то силуэт, заполнивший собой все поле зрения больного. В первый момент, решив, что перед ним друг, Бреннер почувствовал облегчение, но когда он получше вгляделся в лицо склонившегося над ним человека и увидел выражение его глаз, он все понял и закричал…
* * *
Трупы наконец были снесены, но от сознания этого не становилось легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130