Но замок не открывался, его заело Или, может быть, все дело было в его онемевших, неловко действующих пальцах. Но он должен был увидеть эту мертвую женщину. Он должен убедиться своими собственными глазами в том, что она действительно мертва!
Вайкслер бросил возиться с “молнией” и вместо этого нащупал один из разрывов, образовавшихся на мешке во время падения трупа с койки. Вайкслер взялся обеими руками за края разрыва и изо всех сил потянул тонкий искусственный материал в разные стороны. Однако мешок оказался достаточно прочным, и ему с большим трудом удалось лишь слегка увеличить разрыв, находившийся у бедра трупа. Черный искусственный материал растягивался, изменяя свой цвет на грязно-серый и покрываясь черно-серыми полосами, но не рвался.
Постепенно Вайкслер впал в отчаянье. Он одним рывком положил труп снова на спину и опять попытался расстегнуть “молнию”. Ему это не удалось. Тогда он вспомнил о своем ноже. Вайкслер был так неловок, что порезался и его большой палец начал кровоточить. Однако он не заметил этого.
Собираясь уже вспороть ножом мешок, Вайкслер бросил случайно взгляд на лицо мертвой женщины. Оно хорошо просматривалось сквозь тонкий полупрозрачный пластик. Вайкслер мог видеть его во всех деталях: каждую черточку, каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, каждую ресничку. Вайкслер видел тонкие слегка изогнутые брови, высокие скулы, придававшие всему лицу что-то азиатское, прямой нос, губы, которые были слегка приоткрыты. Черная полупрозрачная пленка здесь двигалась — вздымалась и опадала. Женщина дышала.
Вайкслер должен был найти всему увиденному объяснение, если не хотел лишиться рассудка — хотя, возможно, это уже произошло и он действительно тронулся умом. Итак, труп дышал. Но трупы не дышат. Значит, женщина была жива. Вот и все.
Это вполне логичное объяснение вновь заставило Вайкслера испугаться: значит, ребята, работавшие в населенном пункте, сделали Ошибку. Эта молодая женщина вовсе не была мертва.
— О Боже… — прошептал Вайкслер, чувствуя, как у него в голове путаются мысли.
Пленка у губ женщины продолжала шевелиться, а затем дрогнули ее ресницы. Мнимая мертвая пыталась открыть глаза.
— Подождите! — сказал Вайкслер. — Не тратьте напрасно сил! Я вам сейчас помогу!
Вот идиоты! Они привезли сюда живого человека. Эта женщина была, возможно, единственным свидетелем, уцелевшим в этой катастрофе. А ее взяли и положили среди трупов. Эти проклятые идиоты упаковали ее, словно мусор, в пластиковый пакет и бросили в кузов машины, даже не потрудившись пощупать у нее пульс!
— Секундочку! — пробормотал Вайкслер. — Я вам помогу! Подождите…
О, эти проклятые идиоты! Эти недоумки! Зажав в перепачканной кровью руке нож, Вайкслер провел лезвием по пластиковому мешку, сделав на удивление прямой разрез — от бедра до плеча.
— Подождите! Сейчас будет готово! Еще одну секунду, и вы сможете свободно дышать. Я вас выну из мешка.
Теперь девушка по мере своих сил помогала ему. Из дыры в мешке появилась перепачканная грязью и запекшейся кровью рука, а затем вторая. Вайкслеру бросилось в глаза, что почти все ногти на пальцах были обломаны и из-под них выступала розовая чувствительная плоть. Вайкслер не мог также не заметить того, что от этого пластикового мешка исходил сильный приторно-сладковатый запах, который все эти три дня стоял в спортивном зале. Но сейчас этот запах был куда сильнее. Сама же девушка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ее заживо похоронили, и вот она очнулась в мире мертвых.
— О Боже… — бормотал Вайкслер, заикаясь, — о Боже, о Боже…
Его руки дрожали, помогая девушке разрывать пленку. При этом его пальцы дотронулись до щеки девушки, и Вайкслера вновь охватил ужас. Ее кожа была такой холодной, рыхлой и скользкой, как у трупа. Это была не живая плоть, а скорее какая-то пенистая резина. Эта женщина прошла через ад. Вайкслер сорвал с ее лица прилипшую пленку, которая мешала женщине дышать. На долю секунды ему показалось, что вместе с пленкой он сорвал кожу с лица женщины. Потому что то, что предстало взору Вайкслера, не было похоже на лицо живого человека.
Вайкслер закричал. На этот раз оцепенение не сковало его, и его крик не был похож на придушенный хрип. Вопль Вайкслера был таким пронзительным, что у него самого заболела голова. Лицо девушки было серым и опухшим, перепачканным запекшейся кровью и засохшей грязью.
Вайкслер моментально вспомнил о том, что слышал о воздействии этого отравляющего вещества на человеческий организм: оно убивало быстро и всех без разбора, никто не имел ни малейшего шанса спастись. Кроме того, оно не только разрушало нервную систему и самым пагубным образом влияло на систему кровообращения, но и приводило к тому, что отравленный им организм выделял фермент, довольно распространенный в природе, но не свойственный млекопитающим — этот фермент чем-то напоминал вещество, которое пауки впрыскивали в свою жертву для разжижения ее плоти. И хотя эта цель полностью не достигалась, само воздействие фермента на организм было смертельным, мышцы теряли свой тонус и упругость, тело становилось дряблым и рыхлым.
Теперь Вайкслер мог воочию наблюдать действие этого отравляющего вещества.
На левой щеке девушки зияла дыра размером с монету в пять марок — вырванный из нее кусок плоти приклеился к внутренней стороне отодранной Вайкслером пленки. В образовавшейся ране можно было рассмотреть белую кость и мышцу. Рот мертвой женщины был все еще полуоткрыт, и Вайкслер увидел полувыпавшие из своих гнезд зубы, торчавшие вкривь и вкось. Но самым страшным на этом лице были глаза. Если бы это были просто пустые глазницы, то Вайкслер еще как-нибудь перенес бы это зрелище, но весь ужас заключался в том, что труп глядел на него в упор большими, оставшимися совершенно неповрежденными глазами, цвет которых был неестественным. Казалось, что глаза состоят из одних зрачков темно-фиолетового цвета, подернутых молочной пеленой — пеленой смерти. И все же в этом теле теплилась жизнь, или, во всяком случае, ее подобие. И эти противоестественные признаки жизни — жизни, закончившейся для девушки три дня назад, были вновь навязаны ее организму чьей-то злой волей против всех законов — божеских и человеческих.
Вайкслер стряхнул с себя остатки оцепенения, опрокинулся на спину и начал отползать, помогая себе руками и ногами, назад от этого Нечто, выглядывающего из своего черного кокона. При этом он натолкнулся на соседнюю кровать и перевернул ее, но даже не заметил этого. Скуля, словно насмерть перепуганная собака, он отползал все дальше, переворачивая одну койку за другой, пока наконец не уперся спиной в стену.
А тем временем мертвая женщина почти полностью освободилась от мешка и попыталась встать на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Вайкслер бросил возиться с “молнией” и вместо этого нащупал один из разрывов, образовавшихся на мешке во время падения трупа с койки. Вайкслер взялся обеими руками за края разрыва и изо всех сил потянул тонкий искусственный материал в разные стороны. Однако мешок оказался достаточно прочным, и ему с большим трудом удалось лишь слегка увеличить разрыв, находившийся у бедра трупа. Черный искусственный материал растягивался, изменяя свой цвет на грязно-серый и покрываясь черно-серыми полосами, но не рвался.
Постепенно Вайкслер впал в отчаянье. Он одним рывком положил труп снова на спину и опять попытался расстегнуть “молнию”. Ему это не удалось. Тогда он вспомнил о своем ноже. Вайкслер был так неловок, что порезался и его большой палец начал кровоточить. Однако он не заметил этого.
Собираясь уже вспороть ножом мешок, Вайкслер бросил случайно взгляд на лицо мертвой женщины. Оно хорошо просматривалось сквозь тонкий полупрозрачный пластик. Вайкслер мог видеть его во всех деталях: каждую черточку, каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, каждую ресничку. Вайкслер видел тонкие слегка изогнутые брови, высокие скулы, придававшие всему лицу что-то азиатское, прямой нос, губы, которые были слегка приоткрыты. Черная полупрозрачная пленка здесь двигалась — вздымалась и опадала. Женщина дышала.
Вайкслер должен был найти всему увиденному объяснение, если не хотел лишиться рассудка — хотя, возможно, это уже произошло и он действительно тронулся умом. Итак, труп дышал. Но трупы не дышат. Значит, женщина была жива. Вот и все.
Это вполне логичное объяснение вновь заставило Вайкслера испугаться: значит, ребята, работавшие в населенном пункте, сделали Ошибку. Эта молодая женщина вовсе не была мертва.
— О Боже… — прошептал Вайкслер, чувствуя, как у него в голове путаются мысли.
Пленка у губ женщины продолжала шевелиться, а затем дрогнули ее ресницы. Мнимая мертвая пыталась открыть глаза.
— Подождите! — сказал Вайкслер. — Не тратьте напрасно сил! Я вам сейчас помогу!
Вот идиоты! Они привезли сюда живого человека. Эта женщина была, возможно, единственным свидетелем, уцелевшим в этой катастрофе. А ее взяли и положили среди трупов. Эти проклятые идиоты упаковали ее, словно мусор, в пластиковый пакет и бросили в кузов машины, даже не потрудившись пощупать у нее пульс!
— Секундочку! — пробормотал Вайкслер. — Я вам помогу! Подождите…
О, эти проклятые идиоты! Эти недоумки! Зажав в перепачканной кровью руке нож, Вайкслер провел лезвием по пластиковому мешку, сделав на удивление прямой разрез — от бедра до плеча.
— Подождите! Сейчас будет готово! Еще одну секунду, и вы сможете свободно дышать. Я вас выну из мешка.
Теперь девушка по мере своих сил помогала ему. Из дыры в мешке появилась перепачканная грязью и запекшейся кровью рука, а затем вторая. Вайкслеру бросилось в глаза, что почти все ногти на пальцах были обломаны и из-под них выступала розовая чувствительная плоть. Вайкслер не мог также не заметить того, что от этого пластикового мешка исходил сильный приторно-сладковатый запах, который все эти три дня стоял в спортивном зале. Но сейчас этот запах был куда сильнее. Сама же девушка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ее заживо похоронили, и вот она очнулась в мире мертвых.
— О Боже… — бормотал Вайкслер, заикаясь, — о Боже, о Боже…
Его руки дрожали, помогая девушке разрывать пленку. При этом его пальцы дотронулись до щеки девушки, и Вайкслера вновь охватил ужас. Ее кожа была такой холодной, рыхлой и скользкой, как у трупа. Это была не живая плоть, а скорее какая-то пенистая резина. Эта женщина прошла через ад. Вайкслер сорвал с ее лица прилипшую пленку, которая мешала женщине дышать. На долю секунды ему показалось, что вместе с пленкой он сорвал кожу с лица женщины. Потому что то, что предстало взору Вайкслера, не было похоже на лицо живого человека.
Вайкслер закричал. На этот раз оцепенение не сковало его, и его крик не был похож на придушенный хрип. Вопль Вайкслера был таким пронзительным, что у него самого заболела голова. Лицо девушки было серым и опухшим, перепачканным запекшейся кровью и засохшей грязью.
Вайкслер моментально вспомнил о том, что слышал о воздействии этого отравляющего вещества на человеческий организм: оно убивало быстро и всех без разбора, никто не имел ни малейшего шанса спастись. Кроме того, оно не только разрушало нервную систему и самым пагубным образом влияло на систему кровообращения, но и приводило к тому, что отравленный им организм выделял фермент, довольно распространенный в природе, но не свойственный млекопитающим — этот фермент чем-то напоминал вещество, которое пауки впрыскивали в свою жертву для разжижения ее плоти. И хотя эта цель полностью не достигалась, само воздействие фермента на организм было смертельным, мышцы теряли свой тонус и упругость, тело становилось дряблым и рыхлым.
Теперь Вайкслер мог воочию наблюдать действие этого отравляющего вещества.
На левой щеке девушки зияла дыра размером с монету в пять марок — вырванный из нее кусок плоти приклеился к внутренней стороне отодранной Вайкслером пленки. В образовавшейся ране можно было рассмотреть белую кость и мышцу. Рот мертвой женщины был все еще полуоткрыт, и Вайкслер увидел полувыпавшие из своих гнезд зубы, торчавшие вкривь и вкось. Но самым страшным на этом лице были глаза. Если бы это были просто пустые глазницы, то Вайкслер еще как-нибудь перенес бы это зрелище, но весь ужас заключался в том, что труп глядел на него в упор большими, оставшимися совершенно неповрежденными глазами, цвет которых был неестественным. Казалось, что глаза состоят из одних зрачков темно-фиолетового цвета, подернутых молочной пеленой — пеленой смерти. И все же в этом теле теплилась жизнь, или, во всяком случае, ее подобие. И эти противоестественные признаки жизни — жизни, закончившейся для девушки три дня назад, были вновь навязаны ее организму чьей-то злой волей против всех законов — божеских и человеческих.
Вайкслер стряхнул с себя остатки оцепенения, опрокинулся на спину и начал отползать, помогая себе руками и ногами, назад от этого Нечто, выглядывающего из своего черного кокона. При этом он натолкнулся на соседнюю кровать и перевернул ее, но даже не заметил этого. Скуля, словно насмерть перепуганная собака, он отползал все дальше, переворачивая одну койку за другой, пока наконец не уперся спиной в стену.
А тем временем мертвая женщина почти полностью освободилась от мешка и попыталась встать на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130