– Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменялись мнениями по данному вопросу, – заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: – В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой – Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?
– Притворяетесь. Но немножко.
– О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность – на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня – телефон и вот, – поднимает авторучку. – Все.
– Может быть, базе вообще не нужен директор?
– Нет, ну какую-то пользу я приношу, – смеется Чугунникова. – Вот пробила оборудование для длительного хранения – это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили… – пожимает плечами. – У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь…
– Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.
– Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..
– Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.
– И сколько списали?
– Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.
– Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн – мелочовка.
Знаменский говорит негромко, но видно, что «взорвался»:
– Шесть тонн – мелочовка. Две мелочовки – двенадцать. Четыре мелочовки – двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!
– Посмотрим, посмотрим… Извините, мне пора. – Чугунникова встает, дружелюбно протягивает руку. – Дорогой Пал Палыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спрашивайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.
– Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
– Простите, не понимаю?
– Рад, если так.
* * *
В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
– Котя, я пришел. Оклемался.
– Ну, молодец, – безрадостно отзывается Васькин.
– А ты что? Не в себе?
– Схлопотал… от дорогой начальницы.
– Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! – переживает Малахов.
– А, гори оно все!.. – Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. – Давай позанимаемся!
Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия проходят в тайне.
Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.
– Ну, давай, – решается Васькин и старательно берет несколько аккордов:
«Надежда – мой компас земной…»
Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.
– Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, – Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. – Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
– Глядеть-то оно просто…
Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.
– Ну, никак! – горестно удивляется он.
– Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… – Малахов утешает, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа просит.
* * *
Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы – все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей – только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.
На диване лежит дочь Чугунниковой – Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.
– Как приятно видеть тебя дома, – заглянув в комнату, говорит Чугунникова. – Если не заболела.
– Нет.
Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.
– Поругалась со своим мальчиком? – спрашивает она из коридора.
– У «моего мальчика» есть имя, и ты его знаешь.
– Да, – легко улыбается Чугунникова. – Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.
– С ним я не поругаюсь никогда.
Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.
– Леночка… – осторожно начинает она. – Я не стесняю твоей свободы… Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но… не нашего круга, согласись.
– Наш круг – разряженная публика в Торговом центре? – не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.
– Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? – спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. – Не передергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец…
Лена резко поворачивается на диване.
– Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!
– Почему? – поднимается с дивана Чугунникова.
– Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!
– Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость… – Чугунникова старается заглушить нарастающую тревогу. – Жаль, что ты не…
– Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!
Удар сокрушительный – ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.
– Но вот его фотография, – мертвым голосом произносит она. – Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы…
– Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? – Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. – «Наш дивный дом в Барвихе»!..
Мать сидит оглушенная, молчит.
– Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.
– Мерзавка… – без выражения произносит Чугунникова.
– А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: «Вот здесь ты училась ходить…», смотрела на чужой дом… До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!
Чугунникова отзывается не сразу.
– О том, что ничего… ничего этого не было… – скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: – Тебе нужна правда?
– Да. Что с отцом? Кто он?
– Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский… Мы должны были расписаться. И тут… тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком… то есть тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17