Для этого нужно только немного свободного времени, несколько добрых знакомых, встреченных на улице, и, конечно, сама улица.
Так что с тех пор, как Жан-Мари Берришон после отъезда мэтра Луи и его воспитанницы остался без дела, в росте он прибавил немного, а вот в лукавстве – изрядно. Бабушка много раз велела ему учиться ремеслу, но внук любил только одно ремесло – безделье и только один вид учений: он обожал смотреть на парады гвардейцев.
К моменту нашей новой встречи он уже совершил несколько славных деяний. Между прочим, на улице дю Шантр имя его лучше было не упоминать – и вот почему.
Неожиданное исчезновение мэтра Луи, горбуна и таинственной девушки, разумеется, переполошило всех окрестных кумушек. Мадам Балао, Гишар, Морен, Дюран, Муанре, молочница, хозяйка мелочной лавки из дома напротив – все хотели поскорее узнать, что случилось. А кроме Берришона, рассказать им этого никто не мог. И вот все эти женщины принялись его нежить, холить, баловать, употребили всю свою дипломатию, чтобы только разговорить паренька.
Иные пытались поймать его на обжорстве (и это было всего умней): молочница пичкала его булочками с кремом, хозяйка харчевни кормила самыми вкусными бульонами. Другие тоже задабривали кто чем мог: повитуха Муанре расчесала ему светлые кудри и подарила роскошные железные пуговицы для курточки, другая кумушка заштопала штаны, меховщица не пожалела на воротник шкурки любимого ангорского кота, которого оплакивала целых полгода.
Жан-Мари вовсю наслаждался этими маленькими услугами и всеобщим вниманием: они ему служили наградой за бабушкино ворчание. Франсуаза же не переставая ругала его бездельником и болтуном. Болтуном? Помилуйте! Он был нем как рыба!
– Ничего не знаю, – отвечал он на все расспросы. – Ничего не знаю, ничего не ведаю. – Но тут же добавлял: – Погодите, погодите, скоро все расскажу. Все узнаете, только не торопитесь.
Кумушки верили этим обещаниям и обхаживали его на зависть всякому, а наш пройдоха между тем вынашивал коварный план: когда им станет нечего дарить, он соберет их всех вместе и всех разом обманет.
– А ты нас провести не задумал, сынок? – спросила как-то тетушка Гишар, потеряв всякое терпение.
– Ах так, мадам Гишар? – отвечал Жак-Мари. – Ну так вот: завтра я всем все расскажу, а вам – кукиш с маслом!
Он сделал вид, будто очень рассердился, повернулся и ушел. И как же расстроилась госпожа Гишар, когда ее соседке на другой день сказали: все собираются у молочницы, и Берришон будет говорить… а он столько всего знает, наш ангелочек!
– И вы представьте себе, кумушка, – хихикала госпожа Морен, – что сказал этот милый мальчик: если, мол, вы туда придете, он и рта не раскроет.
– Господи! Да быть того не может! Ну так хоть вы-то мне расскажете все?
– Ни боже мой! Он нам не велел.
– Вот скверный мальчишка! Обиделся на меня за мое подозрение, а вы же меня знаете, я слова дурного ни о ком отроду не сказала – ну подтвердите хотя бы вы! Ох, увидать бы мне его только…
Но Берришон где-то затаился, а когда, наконец, прошел мимо двери кумушки Гишар, то вид у него был крайне независимый: руки в карманах, на губах – веселая песенка. Напрасно она окликала его, напрасно хотела вернуть себе его расположение: мальчишка только усмехнулся и показал ей фигу.
– Ну, поплатишься ты у меня, гаденыш! – злобно крикнула ему вслед соседка.
Все же остальные были в сборе у молочницы. Ставни прикрыли, чтоб было поуютнее. Какие уж тут покупатели – есть дела поважнее! Ведь подумать только: о горбуне вообще никто ничего не знал; мэтра Луи у всех на глазах провели на казнь, – а о казни никто не слышал… да вдобавок красавица барышня вдруг пропала неведомо куда!
Сначала, чтобы прочистить горло, Жан-Мари выпил большой кувшин парного молока. И пока он пил, а потом еще минут пять облизывался, все гадали, что же он собирается рассказать. Наверное, что-то очень серьезное – вон какую загадочную мину состроил, все кумушки даже рты пооткрывали.
– Вы обещаете, – начал он, – ничего не говорить бабушке Франсуазе?
– Обещаем, малыш!
– И никому-никому ни слова? Ни человеку, ни даже кошке?
– Рта не раскроем, золотце, ты уж поверь!
– Так слушайте: горбун…
– Горбун?! Что горбун?!
– Вы слыхали о Миссисипи, в честь которой был бал у регента?
– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.
– Смотрел, верно. Так вот – горбун…
– Что горбун? Не томи душу, малыш!
– Горбун-то был миссисипец!
– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.
– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?
– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).
– А мэтр Луи?
– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.
– А девушка тоже была месипсица?
– Да она вовсе и не девушка.
– Женщина, значит?
– И не женщина.
– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.
– Не женщина, и все тут.
– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!
– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?
– Кто?!
– Хитрая механика!
Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:
– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?
– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.
– А как же она пела?
– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.
– И что она тебе говорила?
– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.
– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?
– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.
– Как же она так – и пела, и говорила?
Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:
– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!
У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Так что с тех пор, как Жан-Мари Берришон после отъезда мэтра Луи и его воспитанницы остался без дела, в росте он прибавил немного, а вот в лукавстве – изрядно. Бабушка много раз велела ему учиться ремеслу, но внук любил только одно ремесло – безделье и только один вид учений: он обожал смотреть на парады гвардейцев.
К моменту нашей новой встречи он уже совершил несколько славных деяний. Между прочим, на улице дю Шантр имя его лучше было не упоминать – и вот почему.
Неожиданное исчезновение мэтра Луи, горбуна и таинственной девушки, разумеется, переполошило всех окрестных кумушек. Мадам Балао, Гишар, Морен, Дюран, Муанре, молочница, хозяйка мелочной лавки из дома напротив – все хотели поскорее узнать, что случилось. А кроме Берришона, рассказать им этого никто не мог. И вот все эти женщины принялись его нежить, холить, баловать, употребили всю свою дипломатию, чтобы только разговорить паренька.
Иные пытались поймать его на обжорстве (и это было всего умней): молочница пичкала его булочками с кремом, хозяйка харчевни кормила самыми вкусными бульонами. Другие тоже задабривали кто чем мог: повитуха Муанре расчесала ему светлые кудри и подарила роскошные железные пуговицы для курточки, другая кумушка заштопала штаны, меховщица не пожалела на воротник шкурки любимого ангорского кота, которого оплакивала целых полгода.
Жан-Мари вовсю наслаждался этими маленькими услугами и всеобщим вниманием: они ему служили наградой за бабушкино ворчание. Франсуаза же не переставая ругала его бездельником и болтуном. Болтуном? Помилуйте! Он был нем как рыба!
– Ничего не знаю, – отвечал он на все расспросы. – Ничего не знаю, ничего не ведаю. – Но тут же добавлял: – Погодите, погодите, скоро все расскажу. Все узнаете, только не торопитесь.
Кумушки верили этим обещаниям и обхаживали его на зависть всякому, а наш пройдоха между тем вынашивал коварный план: когда им станет нечего дарить, он соберет их всех вместе и всех разом обманет.
– А ты нас провести не задумал, сынок? – спросила как-то тетушка Гишар, потеряв всякое терпение.
– Ах так, мадам Гишар? – отвечал Жак-Мари. – Ну так вот: завтра я всем все расскажу, а вам – кукиш с маслом!
Он сделал вид, будто очень рассердился, повернулся и ушел. И как же расстроилась госпожа Гишар, когда ее соседке на другой день сказали: все собираются у молочницы, и Берришон будет говорить… а он столько всего знает, наш ангелочек!
– И вы представьте себе, кумушка, – хихикала госпожа Морен, – что сказал этот милый мальчик: если, мол, вы туда придете, он и рта не раскроет.
– Господи! Да быть того не может! Ну так хоть вы-то мне расскажете все?
– Ни боже мой! Он нам не велел.
– Вот скверный мальчишка! Обиделся на меня за мое подозрение, а вы же меня знаете, я слова дурного ни о ком отроду не сказала – ну подтвердите хотя бы вы! Ох, увидать бы мне его только…
Но Берришон где-то затаился, а когда, наконец, прошел мимо двери кумушки Гишар, то вид у него был крайне независимый: руки в карманах, на губах – веселая песенка. Напрасно она окликала его, напрасно хотела вернуть себе его расположение: мальчишка только усмехнулся и показал ей фигу.
– Ну, поплатишься ты у меня, гаденыш! – злобно крикнула ему вслед соседка.
Все же остальные были в сборе у молочницы. Ставни прикрыли, чтоб было поуютнее. Какие уж тут покупатели – есть дела поважнее! Ведь подумать только: о горбуне вообще никто ничего не знал; мэтра Луи у всех на глазах провели на казнь, – а о казни никто не слышал… да вдобавок красавица барышня вдруг пропала неведомо куда!
Сначала, чтобы прочистить горло, Жан-Мари выпил большой кувшин парного молока. И пока он пил, а потом еще минут пять облизывался, все гадали, что же он собирается рассказать. Наверное, что-то очень серьезное – вон какую загадочную мину состроил, все кумушки даже рты пооткрывали.
– Вы обещаете, – начал он, – ничего не говорить бабушке Франсуазе?
– Обещаем, малыш!
– И никому-никому ни слова? Ни человеку, ни даже кошке?
– Рта не раскроем, золотце, ты уж поверь!
– Так слушайте: горбун…
– Горбун?! Что горбун?!
– Вы слыхали о Миссисипи, в честь которой был бал у регента?
– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.
– Смотрел, верно. Так вот – горбун…
– Что горбун? Не томи душу, малыш!
– Горбун-то был миссисипец!
– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.
– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?
– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).
– А мэтр Луи?
– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.
– А девушка тоже была месипсица?
– Да она вовсе и не девушка.
– Женщина, значит?
– И не женщина.
– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.
– Не женщина, и все тут.
– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!
– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?
– Кто?!
– Хитрая механика!
Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:
– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?
– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.
– А как же она пела?
– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.
– И что она тебе говорила?
– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.
– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?
– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.
– Как же она так – и пела, и говорила?
Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:
– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!
У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80