Мое старое "я" из Ле-Мана было мертво. Тень Жана де Ге тоже исчезла. На их месте возникло нечто новое, не имеющее субстанции, не облеченное еще в плоть и кровь, рожденное чувством, которое пребудет вечно, – пламя внутри телесной оболочки.
– Я люблю их, – сказал я. – Я навечно стал их частицей. Я хочу, чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.
– Я понимаю, – сказала Бела. – Это в равной мере относится к ним.
Они тоже живут благодаря тебе.
– Если бы я мог тебе поверить, – сказал я, – остальное не имело бы значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по-прежнему.
Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас…
Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.
– Я желаю им счастья, – сказал я, – но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.
Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.
– Он – дьявол, – сказал я, – а они снова в его руках.
– Нет, – сказала Бела, – тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. – Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. – Не забывай, – сказала она, – я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки.
Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.
Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла – тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась.
Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень – человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.
– Бесполезно, – сказал я наконец. – Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.
– Нет, похож, – сказала Бела, – но в то же время он похож на тебя.
Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер?
Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.
– Бела, – сказал я. – Держи меня. Назови мне мое имя.
– Ты – Джон, – сказала она, – ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?
Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук – в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.
– Ты дал что-то каждому из нас, – сказала Бела, – мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, – Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. – Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? – сказала она. – Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.
– Только имя у меня и осталось, – сказал я. – И не будем больше говорить об этом.
– Если бы он не вернулся, – спросила Бела, – что бы он сейчас делал?
– Он хотел попутешествовать, – сказал я. – И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?
Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.
– Он был моим любовником в течение трех лет, – наконец сказала она.
– Он стал мне очень близок, он – часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого-нибудь другого.
– Нет, – возразил я, – он никогда не найдет никого вместо тебя.
– Почему ты так в этом уверен?
– Не забывай, – сказал я, – я жил его жизнью целую неделю. – Я взглянул на окно. – Почему ты задернула занавеси?
– Это сигнал, – сказала Бела, – что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит – я не одна.
Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари-Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен-Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен-Жиле. Он был хозяин, а я – незваный гость.
– Бела, – сказал я, – он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.
Я встал.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
– Уйти отсюда, – ответил я, – прежде чем придет он. Если я хоть сколько-нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.
Она задумчиво посмотрела на меня.
– Я могу не раздвигать занавеси, – сказала она.
И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.
– Я задал тебе вопрос, – сказал я, – несколько минут назад. Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.
Она заколебалась, но лишь на секунду.
– Да, – ответила она, – да, поехала бы.
Я посмотрел на окно.
– Отдерни занавеси, когда я уйду, – сказал я. – Я пройду через дверь на улицу.
Она вышла вместе со мной в коридор.
– А как же твоя рука? – спросила она.
– Моя рука?
– На ней нет повязки.
Бела зашла в ванную и вынесла пакет в пергаментной бумаге, точно такой, как в воскресенье. В то время как она перевязывала мне руку, я подумал о Бланш, делавшей то же самое утром, о маман, чья рука лежала в моей всю ночь.
О Мари-Ноэль, о ее теплой ладошке, крепко сжимавшей мою.
– Позаботься о них, – сказал я. – Кроме тебя, это некому сделать.
Может быть, он послушает тебя. Помоги ему их полюбить.
– Он их и так любит. – сказала Бела. – Я хочу, чтобы ты верил в это.
Он вернулся в Сен-Жиль не только из-за денег.
– Не знаю, – сказал я. – Не знаю…
Когда она перевязала мне руку и я был готов уйти, Бела спросила:
– Куда ты направляешься? Что намерен делать?
– У городских ворот меня ждет машина. ответил я. – та самая, которую он забрал неделю назад. Та, в которой он повез бы тебя на Сицилию или в Грецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Я люблю их, – сказал я. – Я навечно стал их частицей. Я хочу, чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.
– Я понимаю, – сказала Бела. – Это в равной мере относится к ним.
Они тоже живут благодаря тебе.
– Если бы я мог тебе поверить, – сказал я, – остальное не имело бы значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по-прежнему.
Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас…
Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.
– Я желаю им счастья, – сказал я, – но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.
Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.
– Он – дьявол, – сказал я, – а они снова в его руках.
– Нет, – сказала Бела, – тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. – Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. – Не забывай, – сказала она, – я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки.
Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.
Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла – тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась.
Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень – человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.
– Бесполезно, – сказал я наконец. – Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.
– Нет, похож, – сказала Бела, – но в то же время он похож на тебя.
Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер?
Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.
– Бела, – сказал я. – Держи меня. Назови мне мое имя.
– Ты – Джон, – сказала она, – ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?
Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук – в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.
– Ты дал что-то каждому из нас, – сказала Бела, – мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, – Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. – Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? – сказала она. – Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.
– Только имя у меня и осталось, – сказал я. – И не будем больше говорить об этом.
– Если бы он не вернулся, – спросила Бела, – что бы он сейчас делал?
– Он хотел попутешествовать, – сказал я. – И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?
Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.
– Он был моим любовником в течение трех лет, – наконец сказала она.
– Он стал мне очень близок, он – часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого-нибудь другого.
– Нет, – возразил я, – он никогда не найдет никого вместо тебя.
– Почему ты так в этом уверен?
– Не забывай, – сказал я, – я жил его жизнью целую неделю. – Я взглянул на окно. – Почему ты задернула занавеси?
– Это сигнал, – сказала Бела, – что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит – я не одна.
Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари-Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен-Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен-Жиле. Он был хозяин, а я – незваный гость.
– Бела, – сказал я, – он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.
Я встал.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
– Уйти отсюда, – ответил я, – прежде чем придет он. Если я хоть сколько-нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.
Она задумчиво посмотрела на меня.
– Я могу не раздвигать занавеси, – сказала она.
И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.
– Я задал тебе вопрос, – сказал я, – несколько минут назад. Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.
Она заколебалась, но лишь на секунду.
– Да, – ответила она, – да, поехала бы.
Я посмотрел на окно.
– Отдерни занавеси, когда я уйду, – сказал я. – Я пройду через дверь на улицу.
Она вышла вместе со мной в коридор.
– А как же твоя рука? – спросила она.
– Моя рука?
– На ней нет повязки.
Бела зашла в ванную и вынесла пакет в пергаментной бумаге, точно такой, как в воскресенье. В то время как она перевязывала мне руку, я подумал о Бланш, делавшей то же самое утром, о маман, чья рука лежала в моей всю ночь.
О Мари-Ноэль, о ее теплой ладошке, крепко сжимавшей мою.
– Позаботься о них, – сказал я. – Кроме тебя, это некому сделать.
Может быть, он послушает тебя. Помоги ему их полюбить.
– Он их и так любит. – сказала Бела. – Я хочу, чтобы ты верил в это.
Он вернулся в Сен-Жиль не только из-за денег.
– Не знаю, – сказал я. – Не знаю…
Когда она перевязала мне руку и я был готов уйти, Бела спросила:
– Куда ты направляешься? Что намерен делать?
– У городских ворот меня ждет машина. ответил я. – та самая, которую он забрал неделю назад. Та, в которой он повез бы тебя на Сицилию или в Грецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101