– У малышки на руках кровь! – вдруг воскликнула Жюли. – Я раньше этого не заметила.
Бланш без слов протянула мне обратно письмо, и мы оба наклонились над девочкой. Взяв крепко стиснутые кулачки, мы разжали их, она – один, я – другой. В углублении каждой ладони был виден красный след от недавнего пореза, но ранки уже затянулись и не кровоточили. Руки были чистые – ни осколочков стекла, ни грязи. Я ничего не сказал, Бланш – тоже. Затем она медленно подняла глаза.
– Жюли, – проговорила она, – велите Жаку позвонить господину кюре и попросить его как можно скорей сюда приехать. Затем посмотрите в справочнике номер телефона в монастыре кармелиток в Лорее и узнайте, сможет ли мать-настоятельница поговорить с мадемуазель де Ге.
Жюли в растерянности переводила взгляд с Бланш на меня и обратно.
– Нет, – сказал я. – Нет…
Мой взволнованный голос разбудил Цезаря. Он встал, готовый защищать свою хозяйку.
– Ты сошла с ума, – сказал я Бланш. – Неужели ты не понимаешь, что девочка поступила так нарочно, сделала это ради меня, потому что я сжег руку на огне.
– Жюли, – повторила Бланш, – делайте то, что я вам велела.
Я подошел к дверям и стал к ним спиной. Жюли горестно смотрела попеременно на нас обоих.
– Совсем незачем звать сюда господина кюре, – сказала она. – С девочкой не произошло ничего плохого. Просто порезалась стеклом. Там полно осколков – на дне колодца.
– На дне колодца? – повторила Бланш. – Она спускалась в колодец?
Жюли слишком поздно увидела свой промах. Что ж, сказанного не воротишь.
– Да, мадемуазель, – ответила она. – Ну и что с того? Да, она спустилась в колодец и пролежала там всю ночь. В колодце вот уже пятнадцать лет как нет воды. Да, она пришла в verrerie, наяву или во сне, ради вас обоих и ради себя самой, бедняжка, потому что у нее слишком богатое воображение. Какое это имеет значение? Прошлого не воротишь. Почему никто в замке о ней толком не заботится? Вам не о стигмах на ее руках надо думать, а о том, что скоро будет с нею самой, с ее собственным телом.
Бланш побелела, как смерть. Долго сдерживаемые чувства вырвались, наконец, наружу.
– Как вы смеете богохульствовать, как вы только смеете?! – гневно, страстно вскричала она. – Я заботилась о девочке с самого ее рождения! Я любила ее, обучала, воспитывала, словно родную дочь, потому что мать ее глупа, а отец – дьявол. Я не допущу, чтобы она страдала в этом мире, как страдаю я. Она предназначена для другого мира, другой жизни. Эти знаки на ее ладонях служат тому доказательством. Сам Всевышний говорит с нами через нее.
Нежность исчезла, тепло тоже. Бланш, которая в поисках пропавшего ребенка пришла в полный воспоминаний дом управляющего, была уже другой женщиной, фанатичной, ожесточенной, готовой принести в жертву ту, которую хотела спасти.
– Христос так не поступает, мадемуазель, – сказала Жюли. – Если Он захочет призвать дитя к Себе, Он сделает это, когда сочтет нужным, и не потому, что господин граф убил человека, которого вы любили. Малышка будет страдать в этом мире лишь из-за того, что делаете с ней вы; да, вы, и ее отец, и ее бабка, и все, кто живет в замке. Вы выдохлись, обессилели, вы прожили свою жизнь, вы уже ни на что не годны, все вы, до единого! Правы те, кто говорят, что нашей стране нужна еще одна революция, хотя бы для того, чтобы избавиться от ненависти и зависти, которые вы повсюду сеете. Тише… вы ее разбудили. Что теперь делать?
Однако виновата была сама Жюли. Ее громкий, негодующий голос заставил Цезаря залаять, а его лай поднял Мари-Ноэль. Ее глаза вдруг открылись и с живым любопытством уставились на нас из-под груды одеял. Она приподнялась, села прямо, переводя выжидательный взгляд с одного лица на другое.
– Мне снился ужасный, гадкий сон, – сказала она.
Бланш тут же склонилась над девочкой и, словно защищая, обвила руками.
– Все хорошо, cherie, – сказала она. – Ты в безопасности, ты со мной. Я увезу тебя туда, где тебя поймут, где о тебе позаботятся. Не бойся, тот ужас, что ты испытала в колодце, никогда больше не повторится.
Мари-Ноэль спокойно посмотрела на нас.
– Там не было ничего ужасного, и я не испугалась, – ответила она. – Жермена говорит, что в нем водятся привидения, но я не видела ни одного.
Verrerie – хорошее место. Замок – вот где полно привидений.
Цезарь, успокоенный звуком ее голоса, снова улегся у ее ног. Мари-Ноэль погладила его по голове.
– Он голоден, и я тоже. Можно мы пойдем к мадам Ив и возьмем у нее хлеба?
В другом конце дома, в конторе, вдруг зазвонил телефон. Неожиданный в такое время звонок резко вернул нас к действительности. Жюли направилась к дверям. Я открыл их. Бланш поднялась с колен. Встретившись с настоящим, мы все трое действовали механически, безотчетно. Встревоженной казалась только Мари-Ноэль.
– Надеюсь, это не начало, – сказала она.
– Начало чего? – спросил я.
– Начало моего гадкого сна. – Сбросив одеяла, она потянулась, отряхнула пальто от пыли и взяла меня за руку. – Святая Дева тревожится из-за нас, – добавила она. – Она сказала мне, что бабушка желает маман смерти. И во сне я тоже хотела, чтобы она умерла. И ты хотел. Мы все были виноваты. Ведь это грешно. Нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы этот сон не сбылся?
Звонки вдруг прекратились, – должно быть, пришел Жак, – и в открытую дверь через все пустые комнаты до меня долетел его приглушенный голос.
Ничего не говоря, Жюли прошла мимо меня в кухню; через минуту голос Жака смолкнул, затем послышался их негромкий разговор: Жак и Жюли что-то обсуждали, и Жюли снова появилась в кухонных дверях. Постояла немного неподвижно и молча поманила меня. Я выпустил руку Мари-Ноэль и подошел к ней.
– Это Шарлотта, – сказала Жюли. – Спрашивала месье Поля. Я сказала ей, что тут вы и мадемуазель Бланш. Она просит вас как можно скорей вернуться в замок. Произошел несчастный случай. Она говорит, чтобы вы не брали Мари-Ноэль.
На этот раз интуиция меня не подвела. Жюли опустила глаза. Я оглянулся через плечо: Мари-Ноэль, стоя на коленях, вынимала из карманов крошечные стеклянные флаконы и располагала их ряд за рядом на пыльном полу. Впереди она поставила миниатюрный замок с отломанными башнями и тут заметила, что у нее поранены руки. Повернув их кверху ладонями, девочка сказала Бланш:
– Я, должно быть, порезалась. Не знаю как. Порезы сами заживут или руки придется бинтовать, как папе?
Глава 20
Неведомая беда вместо того, чтобы объединить сестру и брата, еще сильней нас разобщила. Пока рабочий по имени Эрнест вез нас в грузовике обратно в замок, ни Бланш ни разу не обратилась ко мне, ни я к ней.
Многолетнее ожесточение нависло над нами плотной, непроницаемой пеленой.
В замке было пусто. Все его обитатели ушли на поиски Мари-Ноэль.
Встретили нас лишь истерически причитающая Шарлотта, женщина, которая доила коров, визгливо вопившая что-то мне прямо в ухо, и кухарка, которую я еще ни разу не видел, но знал, что она – жена Гастона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101