Кто из нас ускользнул, кто убежал из тюрьмы – я или Жан де Ге? Вот в чем вопрос.
Когда ленч закончился и все снова столпились вокруг меня, спрашивая, как я себя чувствую, я решил привести в исполнение вторую часть своего плана.
– Поль, – сказал я. – Почему бы тебе вместе с Робером не организовать все, что надо, на завтра? Раз я не могу ничего делать, я предпочел бы ни во что не вмешиваться. Вы на пару прекрасно со всем справитесь.
– Глупости! – воскликнул Поль. – Час-другой, и ты будешь в форме.
Сам знаешь, этим всегда занимаешься ты. Если возьмемся мы с Робером, ты только станешь наводить на нас критику и заявишь, что мы провалили все дело.
– Не скажу, – возразил я. – Действуйте, не теряйте времени. Я не могу участвовать в охоте, а остальное мне не интересно.
Я встал с кушетки и сказал, что пойду отдыхать в библиотеку; по их лицам я видел, что они думают, будто мое решение вызвано болью и разочарованием. Рене отвела доктора в сторону и о чем-то его спросила, он покачал в ответ головой:
– Нет-нет, уверяю вас, с ним все в порядке. У него просто шок. Такие ожоги очень болезненны.
Вы правы, подумал я, особенно если причинишь его себе сам и при этом напрасно. Теперь, когда моя паника по поводу грядущей охоты прошла, я понял, как можно было ее избежать, – стоило лишь заявить, что я не хочу в ней участвовать, и мне бы поверили. Они что угодно примут на веру, ведь им ни разу и в голову не пришло, что я не тот, кем они меня считают.
Когда я ушел в библиотеку, а замок охватила ленивая послеполуденная дремота, я понял, что мое жертвоприношение – палка о двух концах. Еще неизвестно, что хуже – приготовления к охоте или бездеятельность, на которую я себя обрек; теперь, после моего "отдыха", я окажусь во власти родных и буду вынужден отвечать на их расспросы – то самое, чего я стремился избежать. Чтобы чем-то занять время, я пододвинул кресло к бюро и, с трудом приоткрыв одной рукой ящик, снова вытащил альбом с фотографиями. На этот раз я мог не спешить, мне никто не помешает, и, пробежав глазами снимки детей, я, не торопясь, перешел к взрослым карточкам. Теперь я заметил многое, что упустил при первом беглом просмотре. Морис Дюваль был уже на ранних групповых снимках рабочих verrerie. На первом, датированном 1925 годом, он, еще совсем молодой человек, стоял в самом заднем ряду, а затем, как на общих школьных фотографиях, год от года передвигался на более видное место, пока, в самом конце альбома, не оказался в кресле рядом с самим графом де Ге-старшим. Видно было, что он чувствует себя свободно и непринужденно, что он уверен в себе – типичный староста класса рядом со старшим воспитателем. Мне понравилось его лицо. Энергичное, умное лицо человека, заслуживающего доверия, который безусловно внушает к себе уважение и любовь.
Я закрыл альбом и сунул его обратно в ящик. Возможно, там были и другие, но одной рукой рыться было бесполезно. Новый контракт все еще лежал у меня в кармане; интересно, что подумал бы обо всем этом Морис Дюваль?..
Я, должно быть, заснул в кресле – вдруг оказалось, что уже шесть часов. Меня потревожили – нет, не Поль, и не Рене, и не девочка, – меня разбудили шаги кюре. Он засветил лампу, стоявшую на бюро, и теперь внимательно вглядывался в меня, участливо кивая головой.
– Ну вот. Я вас разбудил. Я не хотел этого, – сказал он. – Я хотел только убедиться, что вы не страдаете от боли.
Я сказал, что все хорошо и что сон пошел мне на пользу.
– Мадам Жан тоже спала, – сказал кюре, – и ваша матушка также. Все больные обитатели замка хорошо отдохнули сегодня. Вам не надо ни о чем волноваться, я взял на себя миссию объяснить им обеим, что с вами произошло, и постарался, как мог, представить все в розовом свете. Вы не против?
– Что вы! – сказал я. – Я очень вам благодарен.
– Прекрасно. Ни одна из них не встревожилась, только сожалеют, что вы завтра не сможете принять участие в охоте.
– Чепуха. Я вполне с этим примирился.
– Вы мужественно ведете себя. Я знаю, какое место охота занимает в вашей жизни.
– Вы ошибаетесь, господин кюре. Какое уж тут мужество… Положа руку на сердце, я и физически, и морально – трус.
Кюре улыбнулся мне, продолжая кивать.
– Полно, полно, – сказал он, – не так уж все плохо, как кажется.
Иногда, хуля самого себя, мы потворствуем собственной слабости. Мы говорим:
"Я достиг дна бездны, дальше падать некуда", и чуть ли не с удовольствием барахтаемся во тьме. Беда в том, что это не так. Нет конца злу в нашей душе, как нет конца добру. Это вопрос выбора. Мы стремимся вверх, или мы стремимся вниз. Главное – познать самого себя, увидеть, по какому мы идем пути.
– Падать легче, – сказал я, – нам доказывает это закон земного притяжения.
– Возможно, – сказал кюре, – не знаю. Богу нет дела до земного притяжения, хотя оно такое же чудо, как божья любовь. А теперь, полагаю, мы оба должны принести Ему благодарность за то, что ваш ожог не был гораздо серьезней.
И кюре опустился на колени. При его росте и тучности это было для него нелегко. Он сложил руки, наклонил голову и стал молиться, не переставая кивать и благодарить Бога за то, что Он уберег меня от большей беды и облегчил мои страдания, а затем добавил, что, поскольку я так люблю охоту и лишиться ее для меня такая утрата, не может ли Бог в своей доброте ниспослать мне в утешение небесную благодать, чтобы я смотрел на то, что со мной случилось, как на Господне благословение…
В то время как кюре с трудом опускался на колени, я размышлял насчет его аналогии с бездной и спрашивал себя, сколько еще мне падать и не было ли охватившее меня чувство стыда всего лишь барахтаньем во тьме, как он сказал.
Я встал с кресла, проводил его в холл и посмотрел, как он пересекает террасу и спускается к подъездной дорожке. Начался мелкий дождик, кюре раскрыл огромный зонт и стал похож на гнома под грибом.
Я достаточно долго праздновал труса, можно было, по крайней мере, не показывать, как мне больно. Я нашел Франсуазу в постели, сидя в подушках, она читала Мари-Ноэль жизнеописание "Цветочка". Кюре хорошо выполнил свою миссию: Франсуаза сочувствовала мне, но не тревожилась. Она, по-видимому, думала, что я всего-навсего обжег пальцы, и без конца сокрушалась о том, что я не смогу участвовать в охоте – такое для меня разочарование, – хотя, конечно, она рада, что все это не по ее вине и причиной тому не ее нездоровье.
Мари-Ноэль была странно тихой и присмиревшей; она не присоединилась к разговору, а, взяв книжку, ушла в уголок и стала читать сама. Должно быть, утреннее происшествие сильно ее взволновало, и она до сих пор не оправилась от потрясения.
К обеду я спустился вниз, так как Шарлотта передала через Жермену, что госпожа графиня рано легла и ее нельзя беспокоить, – чему я был рад, так как на ее вопросы было бы нелегко ответить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101