Договаривались ведь?
– Наивняк, – поморщился Баклажан.
– Наивняк? А на хрена ты тогда по минному полю ходил?
– Ну, ты даешь, ботаник! Я же говорил, кажется, почему. Мне Сашку выманить надо было из-под земли. Я же чувствовал, что он там сидит, слушает и своего часа дожидается. Вот и придумал эту дуэль (последнее слово Баклажан произнес с подчеркнутой усмешкой.
– Но ходил ведь?
– Ходил... Понимаешь, я не мог на мину наступить... То, что стоит за нашими плечами, не позволило бы мне это сделать... Как бы тебе объяснить... Ну, мог, к примеру, Христос утонуть, когда по воде ходил?
– Эка хватил! – восхитился я.
Баклажан посмотрел на меня, как испанец-конкистадор посмотрел бы на чукчу. И выдавил сквозь зубы:
– Кончай болтать, гнида собачья! Говори, где муха! С рассветом я должен уйти.
– Странно как-то получается, дорогой... – помрачнел я, чувствуя, как медленно, но верно смятение овладевает душой. – Странно и как-то несправедливо. Я тебе говорю, где алмаз, а взамен получаю пулю в живот. Может, добавишь что-нибудь в довесок?
Последнее предложение я произнес неприятно подрагивающим голосом, произнес после того, как мысль: "Все ясно. Финиш. Я живу последние минуты", пронзила меня от пяток до макушки.
– Пожалуйста, – ответил Баклажан и, привстав, ударил меня по лицу. Ладонью. Не так сильно, но очень уж обидно ударил.
Я отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. А Баклажан сел рядом, подобрал под ногами веточку сухой полыни и задумался, рисуя на земле знаки.
– Понимаешь, ты где-то в доме его спрятал, – сказал он через минуту. – Или как лежал он под яблоней закопанный, так и лежит.
– Поди, поищи, – попытался я усмехнуться.
Сектант-бандюга сузил глаза и подался ко мне:
– Ты, что, дурик, не соображаешь, что я своих людей на дачу твою запущу, и они твои шесть соток по крупице переберут? И сам понимаешь, что если кто-то в это время там появится, ну, твоя мать, к примеру, то ему кранты.
– Послушай, а давай ты меня убивать не будешь, а замуруешь на пятой штольне? – предложил я, единственно для того, чтобы оттянуть свой смертный час.
Баклажан задумался. Ему, служителю человечества, видимо, не нужны были неоправданные жертвы.
– А ты не выкопаешься? – спросил он, пытливо вглядываясь мне в глаза. – Ты на природе мне не нужен.
– А как? Там, в канаве моей, лимонки остались, у тебя еще мины есть и граната противотанковая, я видел. Если это все разом грохнуть, то мне в жизнь не вылезти.
– Нет, не пойдет, – немного подумав, сказал Баклажан. – Ну, ты сам посуди: шлепну я тебя и все, никаких проблем! А оставлю в живых – всю дорогу мучиться-вздыхать буду... Ты же скользкий, придумаешь что-нибудь, вылезешь и ментов на мою бомбу наведешь. А этот вертолет? Что он здесь делал? Кого искал? А вдруг тебя твои друзья или органы разыскивают? Нет, лучше тебя убить. Но просьбу твою я в некоторой степени удовлетворю – спущу вниз живым.
Я чуть не заплакал, а он взял меня за грудки и зашипел в лицо, вот зануда:
– Говори, давай, где алмаз!
Еще минут тридцать он меня уговаривал и так, и эдак. То пряником, то по роже. Ножом всего исколол, зажигалку трехрублевую всю изжог. Уговорил, в конце концов. И, побродив прощальным взглядом по темнеющим горам, я стал рассказывать:
– В подвале дачного дома, в углу, как войдешь слева, напротив, в щели между фундаментными блоками второго снизу яруса... Там увидишь пятно свежего цемента. А если все это мне приснилось, ну, что я алмаз перепрятал, то под центральной яблоней. Она самая высокая. Мать только по выходным там бывает, ключи под приступкой сарая.
– Ну, вот и молодец! – обрадовался Баклажан. – Говори теперь свою последнюю волю, только без выкидонов, умоляю!
– За вином ты вниз не пойдешь, это точно, женщины все умерли, курить ты не куришь... Даже не знаю, что и попросить... Вот разве только позвонить...
– Куда позвонить? – насторожился бандит.
– В моей записной книжке есть телефоны моих друзей, Баламута и Бельмондо. Звякни одному из них, расскажи, что захочешь и попроси, чтобы они Ольге, жене моей, передали, что все в порядке, то есть я, настоящий ее супруг, скопытился на всю катушку и больше тревожить ее не буду. Обещаешь?
Баклажан подумал немного и, решив, что моя просьба ни с какого бока не выглядит злокозненной, согласился. И ушел в темноту.
Вернулся он минут через двадцать – притащил тело Веретенникова. Забросив его в братскую могилу (со словами: "Покедова, приятель"), несколько минут стоял рядом со мной, стоял как часть ночи. Он стоял, а я любовался звездами, теми, конечно, которые он не закрывал своим черным телом. Здесь, на Кумархе, звезды всегда были раза в три крупнее, чем где бы то ни было. И мне всегда казалось, что эти яркие, как их назвал Маяковский, плевочки, вовсе и не звезды, а дырочки, сквозь которые просвечивает чудесный мир, мир, неведомый живым и суетным.
– Ну, что? – спросил Баклажан, когда я мысленно уже просачивался к свету сквозь одну из этих серебряных дырочек. – Поехали?
И не дождавшись ответа, подошел к лазу, вынул из кармана лимонку, выдернул кольцо и, сказав "раз, два, три", бросил ее вниз. Потом пустил следом вторую и третью. "Вот сволочь, что делает! – подумал я. – Боится, что я в штольню смоюсь!"
– Это чтобы ты не удрал в рай, то есть на винный склад, – подтвердил мое предположение бандит.
И, схватив меня за пояс, бросил в древняк ногами вперед.
До уровня пятой штольни, вернее, до кучи породы, насыпавшейся после взрывов на тела Кучкина, Али-Бабая и Веретенникова, я добрался почти живым. Не успел освоиться с местом казни, как сверху западали мины и гранаты. Штук двадцать. Видимо, Баклажан решил взорвать их разом. Мудрое решение: один мощный взрыв всегда лучше двадцати слабых.
Мне удалось в той или иной степени от этого дождя уберечься – вжался всем телом в нишу в стенке, образовавшуюся от взрыва гранат. Прочувствовав, что я еще жив, Баклажан крикнул сверху:
– Когда я кончу говорить, начни обратный отсчет с десяти. На счет ноль я брошу тебе противотанковую гранату. Имей в виду, она будет с выдернутой чекой. Начинай, дорогой, я закончил!
Что делать? Против своей воли я начал считать:
– Десять, девять, восемь, семь... шесть... пять... четы-ы-ре... три-и-и... два-а-а... один... НОЛЬ!
Один – ноль в пользу Баклажана.
Глава шестая. Кеннеди и македонский
1. Он не оставил меня в беде. – Гусеница ползет вверх. – Звезды, воздух, хруст и чавканье. – Не ползком, так катаньем. – Это не медведь, это гораздо хуже.
На "ноль" противотанковая граната не прилетела. Не прилетела она ни на "минус один", ни на "минус два", а вот на "минус двенадцать" сверху закапала кровь. "Это Сережка Кивелиди Баклажана прикончил! – сочинил я, в миг воспрянув духом. – Успел все-таки! Обожаю!".
И заорал наверх:
– Серый! Я здесь! Здесь я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Наивняк, – поморщился Баклажан.
– Наивняк? А на хрена ты тогда по минному полю ходил?
– Ну, ты даешь, ботаник! Я же говорил, кажется, почему. Мне Сашку выманить надо было из-под земли. Я же чувствовал, что он там сидит, слушает и своего часа дожидается. Вот и придумал эту дуэль (последнее слово Баклажан произнес с подчеркнутой усмешкой.
– Но ходил ведь?
– Ходил... Понимаешь, я не мог на мину наступить... То, что стоит за нашими плечами, не позволило бы мне это сделать... Как бы тебе объяснить... Ну, мог, к примеру, Христос утонуть, когда по воде ходил?
– Эка хватил! – восхитился я.
Баклажан посмотрел на меня, как испанец-конкистадор посмотрел бы на чукчу. И выдавил сквозь зубы:
– Кончай болтать, гнида собачья! Говори, где муха! С рассветом я должен уйти.
– Странно как-то получается, дорогой... – помрачнел я, чувствуя, как медленно, но верно смятение овладевает душой. – Странно и как-то несправедливо. Я тебе говорю, где алмаз, а взамен получаю пулю в живот. Может, добавишь что-нибудь в довесок?
Последнее предложение я произнес неприятно подрагивающим голосом, произнес после того, как мысль: "Все ясно. Финиш. Я живу последние минуты", пронзила меня от пяток до макушки.
– Пожалуйста, – ответил Баклажан и, привстав, ударил меня по лицу. Ладонью. Не так сильно, но очень уж обидно ударил.
Я отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. А Баклажан сел рядом, подобрал под ногами веточку сухой полыни и задумался, рисуя на земле знаки.
– Понимаешь, ты где-то в доме его спрятал, – сказал он через минуту. – Или как лежал он под яблоней закопанный, так и лежит.
– Поди, поищи, – попытался я усмехнуться.
Сектант-бандюга сузил глаза и подался ко мне:
– Ты, что, дурик, не соображаешь, что я своих людей на дачу твою запущу, и они твои шесть соток по крупице переберут? И сам понимаешь, что если кто-то в это время там появится, ну, твоя мать, к примеру, то ему кранты.
– Послушай, а давай ты меня убивать не будешь, а замуруешь на пятой штольне? – предложил я, единственно для того, чтобы оттянуть свой смертный час.
Баклажан задумался. Ему, служителю человечества, видимо, не нужны были неоправданные жертвы.
– А ты не выкопаешься? – спросил он, пытливо вглядываясь мне в глаза. – Ты на природе мне не нужен.
– А как? Там, в канаве моей, лимонки остались, у тебя еще мины есть и граната противотанковая, я видел. Если это все разом грохнуть, то мне в жизнь не вылезти.
– Нет, не пойдет, – немного подумав, сказал Баклажан. – Ну, ты сам посуди: шлепну я тебя и все, никаких проблем! А оставлю в живых – всю дорогу мучиться-вздыхать буду... Ты же скользкий, придумаешь что-нибудь, вылезешь и ментов на мою бомбу наведешь. А этот вертолет? Что он здесь делал? Кого искал? А вдруг тебя твои друзья или органы разыскивают? Нет, лучше тебя убить. Но просьбу твою я в некоторой степени удовлетворю – спущу вниз живым.
Я чуть не заплакал, а он взял меня за грудки и зашипел в лицо, вот зануда:
– Говори, давай, где алмаз!
Еще минут тридцать он меня уговаривал и так, и эдак. То пряником, то по роже. Ножом всего исколол, зажигалку трехрублевую всю изжог. Уговорил, в конце концов. И, побродив прощальным взглядом по темнеющим горам, я стал рассказывать:
– В подвале дачного дома, в углу, как войдешь слева, напротив, в щели между фундаментными блоками второго снизу яруса... Там увидишь пятно свежего цемента. А если все это мне приснилось, ну, что я алмаз перепрятал, то под центральной яблоней. Она самая высокая. Мать только по выходным там бывает, ключи под приступкой сарая.
– Ну, вот и молодец! – обрадовался Баклажан. – Говори теперь свою последнюю волю, только без выкидонов, умоляю!
– За вином ты вниз не пойдешь, это точно, женщины все умерли, курить ты не куришь... Даже не знаю, что и попросить... Вот разве только позвонить...
– Куда позвонить? – насторожился бандит.
– В моей записной книжке есть телефоны моих друзей, Баламута и Бельмондо. Звякни одному из них, расскажи, что захочешь и попроси, чтобы они Ольге, жене моей, передали, что все в порядке, то есть я, настоящий ее супруг, скопытился на всю катушку и больше тревожить ее не буду. Обещаешь?
Баклажан подумал немного и, решив, что моя просьба ни с какого бока не выглядит злокозненной, согласился. И ушел в темноту.
Вернулся он минут через двадцать – притащил тело Веретенникова. Забросив его в братскую могилу (со словами: "Покедова, приятель"), несколько минут стоял рядом со мной, стоял как часть ночи. Он стоял, а я любовался звездами, теми, конечно, которые он не закрывал своим черным телом. Здесь, на Кумархе, звезды всегда были раза в три крупнее, чем где бы то ни было. И мне всегда казалось, что эти яркие, как их назвал Маяковский, плевочки, вовсе и не звезды, а дырочки, сквозь которые просвечивает чудесный мир, мир, неведомый живым и суетным.
– Ну, что? – спросил Баклажан, когда я мысленно уже просачивался к свету сквозь одну из этих серебряных дырочек. – Поехали?
И не дождавшись ответа, подошел к лазу, вынул из кармана лимонку, выдернул кольцо и, сказав "раз, два, три", бросил ее вниз. Потом пустил следом вторую и третью. "Вот сволочь, что делает! – подумал я. – Боится, что я в штольню смоюсь!"
– Это чтобы ты не удрал в рай, то есть на винный склад, – подтвердил мое предположение бандит.
И, схватив меня за пояс, бросил в древняк ногами вперед.
До уровня пятой штольни, вернее, до кучи породы, насыпавшейся после взрывов на тела Кучкина, Али-Бабая и Веретенникова, я добрался почти живым. Не успел освоиться с местом казни, как сверху западали мины и гранаты. Штук двадцать. Видимо, Баклажан решил взорвать их разом. Мудрое решение: один мощный взрыв всегда лучше двадцати слабых.
Мне удалось в той или иной степени от этого дождя уберечься – вжался всем телом в нишу в стенке, образовавшуюся от взрыва гранат. Прочувствовав, что я еще жив, Баклажан крикнул сверху:
– Когда я кончу говорить, начни обратный отсчет с десяти. На счет ноль я брошу тебе противотанковую гранату. Имей в виду, она будет с выдернутой чекой. Начинай, дорогой, я закончил!
Что делать? Против своей воли я начал считать:
– Десять, девять, восемь, семь... шесть... пять... четы-ы-ре... три-и-и... два-а-а... один... НОЛЬ!
Один – ноль в пользу Баклажана.
Глава шестая. Кеннеди и македонский
1. Он не оставил меня в беде. – Гусеница ползет вверх. – Звезды, воздух, хруст и чавканье. – Не ползком, так катаньем. – Это не медведь, это гораздо хуже.
На "ноль" противотанковая граната не прилетела. Не прилетела она ни на "минус один", ни на "минус два", а вот на "минус двенадцать" сверху закапала кровь. "Это Сережка Кивелиди Баклажана прикончил! – сочинил я, в миг воспрянув духом. – Успел все-таки! Обожаю!".
И заорал наверх:
– Серый! Я здесь! Здесь я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102