Неподвижный холодный воздух огласился диким, ослабленным расстоянием воем, от которого кровь застыла у меня в жилах: то выли волки.
Неужели в ивняке под ним стоят дикие волки? «Иди к палатке, Крис, сказала я про себя (у озера все время стояла наша шатровая палатка, мы не снимали ее). – Они не скоро осмелятся подойти к ней. Иди к палатке».
Бежать было бесполезно. Несколько минут – и у меня сорвется дыхание, зайдется сердце. Да и слишком многое потребовалось бы сделать, чтобы прийти к нему на помощь не с пустыми руками: взбежать на гору, достать ружье, по болоту добраться до реки. Если Крис действительно в опасности, я никак не могу вовремя поспеть к нему. Ужас овладел мною. Затем, словно мой рассудок прошел в дверь из одной комнаты в другую, в моих мыслях воцарился порядок: еще ничего не потеряно, и я сделаю все, что следует.
Наконец я обогнула гору, и мне снова открылась река. Черный и прямой, по ее белой поверхности шел Крис. Я бросилась ему навстречу, увязая в снегу.
Он сказал, что это впервые выли Курок и Леди.
Отчего они выли? Оттого, что впервые в жизни с трепетом в крови услыхали голоса своих сородичей. А Крис кричал во все горло для того, чтобы предупредить меня, что по окрестностям бродят дикие волки.
Набросятся ли когда-нибудь на нас наши волки без предупреждения? Этот вопрос не выходил у нас из головы, молчаливо присутствовал во всех наших разговорах. Пока они были детенышами и мы были сильнее их, все шло отлично. Но теперь, когда они стали почти взрослыми, мне порой делалось не по себе. Особенно загадочно вел себя Курок.
Он всегда был как будто себе на уме. И по-прежнему не проходило дня, чтобы он не ворчал на меня.
Однажды – стоял солнечный день, все вокруг было бело – голубым – я шла следом за Крисом по пробитой оленьими копытами борозде, как вдруг почувствовала, что Курок неотступно идет за мной по пятам. Я оглянулась. Он отошел в сторону как ни в чем не бывало, но только я отвернулась, опять повис у меня на пятках. Вдруг я почувствовала, как острые клыки вошли в мою шерстяную рукавицу. Курок сорвал ее с моей руки и улизнул. Теперь ему было с чем поиграть! Я облегченно вздохнула. Всей гурьбой мы погнались за Курком по сверкающему на солнце снегу. Так Курок впервые придумал свою собственную игру, причем, как ни странно, избрал в качестве партнера меня. С тех пор он каждый день играл со мной «в рукавицу». Он стаскивал ее с руки с величайшей деликатностью, не оставляя на коже ни малейшей царапины. Эта игра дала мне возможность глубже заглянуть в его душу. Однажды утром в загоне он похитил мою рукавицу, и я погналась за ним, но тут между нами встала Леди и всецело завладела моим вниманием. Впервые она позволяла гладить и трепать себя, сколько моей душе угодно. Курок бегал вдоль изгороди с рукавицей, сиротливо свисавшей из пасти, и, когда я в конце концов подошла к нему, заворчал. Вот как! Оказывается, он ревнует!
Однажды утром я с ужасом обнаружила окровавленный резец в миске, из которой пили волки; налитая им вода замерзла. Я не знала, что первые резцы у волков молочные, и горько корила себя, ведь я слышала ночью, как они жадно грызли лед, и не принесла им воды!
На следующую ночь, как только они загромыхали миской, я вскочила с постели. Нашу маленькую комнатушку заливал «лунный свет» полярного сияния.
Надев штаны, ботинки и малицу, я разбила наросшую в ведре корку льда, налила в миску воды и вышла наружу.
Моим глазам предстала картина, всякий раз заново поражавшая своей новизной. Это благоговейное ощущение просто невозможно помнить от ночи к ночи.
Повсюду вокруг высились молчаливые белые горы. Высоко в небе прямоугольниками, яркими параллельными полосами и скользящими занавесями переливалось северное сияние. Чем – то жутко неземным пахнуло мне в душу, болезненно дрогнуло под ложечкой. То подвижно сущее, что беззвучно перестраивалось над моей – головой, с каждым разом являя все новую красоту, создавало ощущение чего – то целенаправленного, но все же неживого – до невыразимости неживого.
Двумя сгустками тьмы волки подскочили ко мне плечо в плечо. Леди была полна темного коварства. Она схватила шнурок, схватила мою косу, дернула и уже хотела удрать с нею, но, когда я поставила миску на землю, скользнула мне под руку и стала пить. Курок маячил тенью за моей спиной. Я пошла к выходу. Он схватил зубами миску, опрокинул ее и стал пить из лужицы на снегу. «Бедный глупыш, – подумала я. – Хочет пить, но робеет». Я принесла еще воды, и он снова разлил ее. Лишь много времени спустя я догадалась, что Курок пытался вовлечь меня в новую игру.
Олени появились с ледоставом; куропатки появились с первым снегом. С севера прилетело несколько стай общей сложностью до двухсот птиц; они устроились зимовать в ивняке. Об их прибытии извещал шум быстро текущей воды. Когда они пролетали над головой, сквозь шум прорывалось посвистыванье.
Одна бедная заплутавшая овсянка, вместо того чтобы улететь на юг, вздумала остаться на зиму у нашего домушки. Когда выпал снег, крошечное отверстие ее гнезда еще оставалось темным. Потом оно побелело, Овсянка двигалась лишь тогда, когда мы проходили мимо. Она любила сидеть на кусте в загоне над спящими волками, – возможно, потому, что от них шел ток нагретого воздуха, но больше, как нам казалось, для компании. Иногда по утрам она робко пела. Кормить ее или нет? Мы подкармливали.
Куропатка без ноги и та имеет больше шансов выжить, чем такая вот птаха при полном вооружении, – сказал Крис.
Ты не хочешь пристрелить бедняжку?
Нет. Пусть попытает свое счастье. А вдруг получится?
Зима может быть мягче обычной.
Однажды, карабкаясь на гору прямиком, я остановилась передохнуть, как вдруг перед самым моим лицом из нетронутого снега выросла маленькая коричневая головка и плечи.
Снег осыпался, и вот уже передо мной в вертикальном токе темного воздуха, какой случается видеть вокруг вышедшего из-под снега подснежника, стояла полевка. Какую-то долю секунды она с ужасом рассматривала меня, затем нырнула обратно, не оставив никаких следов, кроме отверстия в снегу.
Волки тыкались мордами в снег, вынюхивая полевок, подняли куропатку, по пути домой как обычно задали гону овсянке.
– Я думаю, ей это нравится, – сказал Крис. – Как-никак, – кто-то тебя замечает.
А однажды мы наблюдали такой «мистически – арктический» вид, какой не мог привидеться нам и во сне. Мы расчищали на озере посадочную дорожку для Энди, он должен был прилететь 15 октября. Вокруг было просторно, пустынно и тихо.
Земля словно умерла.
– Какой синий воздух! – вдруг сказал Крис.
Я подняла голову. В самом деле, воздух был полон синевы, вернее, синев и неподвижен какой-то особой, мягкой, ощутимой на ощупь неподвижностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Неужели в ивняке под ним стоят дикие волки? «Иди к палатке, Крис, сказала я про себя (у озера все время стояла наша шатровая палатка, мы не снимали ее). – Они не скоро осмелятся подойти к ней. Иди к палатке».
Бежать было бесполезно. Несколько минут – и у меня сорвется дыхание, зайдется сердце. Да и слишком многое потребовалось бы сделать, чтобы прийти к нему на помощь не с пустыми руками: взбежать на гору, достать ружье, по болоту добраться до реки. Если Крис действительно в опасности, я никак не могу вовремя поспеть к нему. Ужас овладел мною. Затем, словно мой рассудок прошел в дверь из одной комнаты в другую, в моих мыслях воцарился порядок: еще ничего не потеряно, и я сделаю все, что следует.
Наконец я обогнула гору, и мне снова открылась река. Черный и прямой, по ее белой поверхности шел Крис. Я бросилась ему навстречу, увязая в снегу.
Он сказал, что это впервые выли Курок и Леди.
Отчего они выли? Оттого, что впервые в жизни с трепетом в крови услыхали голоса своих сородичей. А Крис кричал во все горло для того, чтобы предупредить меня, что по окрестностям бродят дикие волки.
Набросятся ли когда-нибудь на нас наши волки без предупреждения? Этот вопрос не выходил у нас из головы, молчаливо присутствовал во всех наших разговорах. Пока они были детенышами и мы были сильнее их, все шло отлично. Но теперь, когда они стали почти взрослыми, мне порой делалось не по себе. Особенно загадочно вел себя Курок.
Он всегда был как будто себе на уме. И по-прежнему не проходило дня, чтобы он не ворчал на меня.
Однажды – стоял солнечный день, все вокруг было бело – голубым – я шла следом за Крисом по пробитой оленьими копытами борозде, как вдруг почувствовала, что Курок неотступно идет за мной по пятам. Я оглянулась. Он отошел в сторону как ни в чем не бывало, но только я отвернулась, опять повис у меня на пятках. Вдруг я почувствовала, как острые клыки вошли в мою шерстяную рукавицу. Курок сорвал ее с моей руки и улизнул. Теперь ему было с чем поиграть! Я облегченно вздохнула. Всей гурьбой мы погнались за Курком по сверкающему на солнце снегу. Так Курок впервые придумал свою собственную игру, причем, как ни странно, избрал в качестве партнера меня. С тех пор он каждый день играл со мной «в рукавицу». Он стаскивал ее с руки с величайшей деликатностью, не оставляя на коже ни малейшей царапины. Эта игра дала мне возможность глубже заглянуть в его душу. Однажды утром в загоне он похитил мою рукавицу, и я погналась за ним, но тут между нами встала Леди и всецело завладела моим вниманием. Впервые она позволяла гладить и трепать себя, сколько моей душе угодно. Курок бегал вдоль изгороди с рукавицей, сиротливо свисавшей из пасти, и, когда я в конце концов подошла к нему, заворчал. Вот как! Оказывается, он ревнует!
Однажды утром я с ужасом обнаружила окровавленный резец в миске, из которой пили волки; налитая им вода замерзла. Я не знала, что первые резцы у волков молочные, и горько корила себя, ведь я слышала ночью, как они жадно грызли лед, и не принесла им воды!
На следующую ночь, как только они загромыхали миской, я вскочила с постели. Нашу маленькую комнатушку заливал «лунный свет» полярного сияния.
Надев штаны, ботинки и малицу, я разбила наросшую в ведре корку льда, налила в миску воды и вышла наружу.
Моим глазам предстала картина, всякий раз заново поражавшая своей новизной. Это благоговейное ощущение просто невозможно помнить от ночи к ночи.
Повсюду вокруг высились молчаливые белые горы. Высоко в небе прямоугольниками, яркими параллельными полосами и скользящими занавесями переливалось северное сияние. Чем – то жутко неземным пахнуло мне в душу, болезненно дрогнуло под ложечкой. То подвижно сущее, что беззвучно перестраивалось над моей – головой, с каждым разом являя все новую красоту, создавало ощущение чего – то целенаправленного, но все же неживого – до невыразимости неживого.
Двумя сгустками тьмы волки подскочили ко мне плечо в плечо. Леди была полна темного коварства. Она схватила шнурок, схватила мою косу, дернула и уже хотела удрать с нею, но, когда я поставила миску на землю, скользнула мне под руку и стала пить. Курок маячил тенью за моей спиной. Я пошла к выходу. Он схватил зубами миску, опрокинул ее и стал пить из лужицы на снегу. «Бедный глупыш, – подумала я. – Хочет пить, но робеет». Я принесла еще воды, и он снова разлил ее. Лишь много времени спустя я догадалась, что Курок пытался вовлечь меня в новую игру.
Олени появились с ледоставом; куропатки появились с первым снегом. С севера прилетело несколько стай общей сложностью до двухсот птиц; они устроились зимовать в ивняке. Об их прибытии извещал шум быстро текущей воды. Когда они пролетали над головой, сквозь шум прорывалось посвистыванье.
Одна бедная заплутавшая овсянка, вместо того чтобы улететь на юг, вздумала остаться на зиму у нашего домушки. Когда выпал снег, крошечное отверстие ее гнезда еще оставалось темным. Потом оно побелело, Овсянка двигалась лишь тогда, когда мы проходили мимо. Она любила сидеть на кусте в загоне над спящими волками, – возможно, потому, что от них шел ток нагретого воздуха, но больше, как нам казалось, для компании. Иногда по утрам она робко пела. Кормить ее или нет? Мы подкармливали.
Куропатка без ноги и та имеет больше шансов выжить, чем такая вот птаха при полном вооружении, – сказал Крис.
Ты не хочешь пристрелить бедняжку?
Нет. Пусть попытает свое счастье. А вдруг получится?
Зима может быть мягче обычной.
Однажды, карабкаясь на гору прямиком, я остановилась передохнуть, как вдруг перед самым моим лицом из нетронутого снега выросла маленькая коричневая головка и плечи.
Снег осыпался, и вот уже передо мной в вертикальном токе темного воздуха, какой случается видеть вокруг вышедшего из-под снега подснежника, стояла полевка. Какую-то долю секунды она с ужасом рассматривала меня, затем нырнула обратно, не оставив никаких следов, кроме отверстия в снегу.
Волки тыкались мордами в снег, вынюхивая полевок, подняли куропатку, по пути домой как обычно задали гону овсянке.
– Я думаю, ей это нравится, – сказал Крис. – Как-никак, – кто-то тебя замечает.
А однажды мы наблюдали такой «мистически – арктический» вид, какой не мог привидеться нам и во сне. Мы расчищали на озере посадочную дорожку для Энди, он должен был прилететь 15 октября. Вокруг было просторно, пустынно и тихо.
Земля словно умерла.
– Какой синий воздух! – вдруг сказал Крис.
Я подняла голову. В самом деле, воздух был полон синевы, вернее, синев и неподвижен какой-то особой, мягкой, ощутимой на ощупь неподвижностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92