- Отто, свет, пожалуйста.
Я услышал, как Ран встал, словно только что очнувшись после глубокого сна, и, еле передвигая ноги, пошел по ковру.
- С этого момента Вайстор заговорит только тогда, когда дух войдет в его тело, - сообщил он. - Вы будете слышать мой голос, я буду говорить с ним во время транса.
Он выключил свет, и через несколько секунд я услышал, как он вернулся на свое место в круге.
Я пристально всматривался в темноту, туда, где сидел Вайстор, но, как ни старался, не видел ничего, кроме странных расплывчатых фигур, которые появляются перед глазами, когда вдруг резко наступает темнота. Я обнаружил, что слова Вайстора об облаках и цветах напомнили мне об автоматическом маузере, спрятанном у меня под пиджаком, в обойме которого в полном боевом порядке лежат девятимиллиметровые патроны.
Первое, что я почувствовал, дыхание Вайстора изменилось - он начал дышать медленнее и глубже. Через некоторое время оно стало почти неуловимым, и, если бы его рука не сжимала мою, хотя и гораздо слабее, чем прежде, я мог бы подумать, что он исчез.
Наконец он заговорил, но это был голос, от которого у меня мурашки побежали по коже и волосы на голове зашевелились.
- В меня вселился мудрый король из очень, очень далекого прошлого, произнес он, и вдруг его рука с силой сжала мою. - Из того времени, когда три Солнца сияли на северном небосклоне. - Вайстор вздохнул долгим тягостным вздохом. - Он потерпел жестокое поражение от Шарлеманя и его христианского войска.
- Вы были саксонцем? - тихо спросил Ран.
- Да, саксонцем. Франки называли их язычниками и за это предавали ужасной, мучительной смерти. - Казалось, он колеблется. - Это очень трудно пересказать. Он говорит, что за кровь нужно платить. Он говорит, что германские язычники опять стали сильными, и они должны отомстить франкам и их религии во имя старых богов. - Затем он издал хрюкающий звук, как будто его ударили, и снова замолчал.
- Не беспокойтесь, - пробормотал Ран. - Духи уходят иногда довольно грубо.
Через несколько минут Вайстор снова заговорил.
- Кто ты? - спросил он мягко. - Девушка? Не скажешь ли нам свое имя, дитя? Нет? Ну, давай же...
- Не пугайся, - сказал Ран. - Пожалуйста, подойди к нам.
- Ее зовут Эммелин, - сообщил Вайстор. Я услышал, как Хильдегард судорожно вздохнула.
- Твое имя Эммелин Штайнингер? - спросил Ран. - Если это так, то здесь твоя мать и твой отец. Они хотят поговорить с тобой, дитя.
- Она говорит, что она не дитя, - прошептал Вайстор. - И что один из этих двоих людей не является ее настоящим родителем.
Я напрягся. А что, если это все по-настоящему и Вайстор действительно обладает даром ясновидения?
- Я - ее мачеха, - сказала Хильдегард с дрожью в голосе, и я подумал: неужели она не поняла, что Вайстор должен был сказать: "Вы оба не являетесь ее настоящими родителями"?
- Она говорит, что скучает по своим урокам танцев. Но особенно она скучает по вам обоим.
- Мы тоже по тебе скучаем, дорогая.
- Где ты, Эммелин? - спросил я.
Последовало долгое молчание, и я повторил вопрос.
- Они убили ее, - произнес Вайстор, запинаясь. - И где-то спрятали.
- Эммелин, ты должна попытаться помочь нам, - сказал Ран. - Ты можешь сказать нам, где они тебя положили?
- Да, она скажет. Она говорит, что за окном есть холм. У подножия холма есть маленький водопад. Что это? На вершине холма стоит крест или что-то очень высокое, вроде башни.
- Кройцберг? - спросил я.
- Это Кройцберг? - переспросил Ран.
- Она не знает названия, - прошептал Вайстор. - Где это? О, это ужасно. Она говорит, что лежит в ящике. Извини, Эммелин, я не уверен, что понял тебя правильно. Не в ящике? Бочке? Да, в бочке. Прогнившая вонючая бочка в погребе, где свалены старые гнилые бочки.
- Похоже на пивоварню, - сказал Киндерман.
- Не имеешь ли ты в виду пивоварню Шультхайса? - спросил Ран.
- Она думает, может быть, это и так, хотя здесь и не бывает много людей. Некоторые бочки старые и дырявые. Она может смотреть сквозь одну из дыр. Нет, моя дорогая, в ней не стали был держать пиво, я согласен.
Хильдегард что-то прошептала, но я не услышал что.
- Мужайтесь, дорогая, - сказал Ран. - Мужайтесь. - Затем громче: - Кто тебя убил, Эммелин? И почему?
Вайстор глухо застонал.
- Она не знает их имен, но думает, что это был обряд крови. Как ты узнала это. Эммелин? Это одна из множества вещей, о которых узнаешь, когда умираешь. Понимаю. Они убили ее так, как убивают своих животных, и смешали ее кровь с вином и хлебом. Она думает, что это, наверное, связано с каким-то религиозным ритуалом, но она никогда не видела таких ритуалов.
- Эммелин, - раздался чей-то голос, который, как мне показалось, принадлежал Гиммлеру, - те, кто убил тебя, были евреи? Те, кто взял твою кровь, были евреи?
Снова долгое молчание.
- Она не знает, - сообщил Вайстор. - Они не говорили, кто они. Они не похожи на те изображения, которые она видела. Что-что, дорогая? Она говорит: может быть, это были они, но она не хочет никому зла, несмотря на то что они сделали с ней. Она говорит, что если это были евреи, то очень плохие евреи, и не все евреи одобрили бы их поступок. Она ничего больше не хочет говорить об этом. Она только просит, чтобы кто-нибудь пришел и забрал ее из этой грязной бочки. Да, я уверен, что кто-нибудь позаботится об этом, Эммелин. Не беспокойся.
- Скажите ей, что я лично прослежу, чтобы это было сделано сегодня же, - сказал Гиммлер. - Даю слово этому ребенку.
- Что ты сказала? Хорошо. Эммелин говорит, что благодарит вас за ваше желание помочь ей. И просит передать ее матери и отцу, что очень любит их и просит не Печалиться о ней. Ничто не вернет ее назад. Вы должны продолжать жить и не думать больше о том, что случилось с ней. Попытайтесь быть счастливыми. Теперь Эммелин должна уйти.
- Прощай, Эммелин, - всхлипнула Хильдегард.
- Прощай, - подхватил я.
Снова наступило молчание, я слышал только, как кровь стучит у> меня в висках. Хорошо, что темнота скрывала мое лицо, на котором была написана ярость, и я смог вновь принять выражение спокойной скорби и отрешенности. Если бы свет включили сразу же после того, когда Вайстор кончил говорить, а не спустя две или три минуты, то я бы, наверное, перестрелял всех, кто сидел за столом: Вайстора, Рана, Фогельмана, Ланге. О чёрт, я бы уничтожил всю эту гнусную компанию, только чтобы насладиться зрелищем их смерти! Я вставлял бы в рот каждому из них ствол моего маузера и смотрел, как их черепа разлетаются на куски. Гиммлеру я выстрелил бы в ноздрю. А Киндерману пустил бы пулю в углубление третьего глаза.
Когда зажегся свет, я все еще тяжело дышал, но это можно было принять за проявление горя. Лицо Хильдегард было мокрым от слез, и Гиммлер обнял ее за плечи. Встретив мои взгляд, он мрачно кивнул.
Последним поднялся со своего места Вайстор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Я услышал, как Ран встал, словно только что очнувшись после глубокого сна, и, еле передвигая ноги, пошел по ковру.
- С этого момента Вайстор заговорит только тогда, когда дух войдет в его тело, - сообщил он. - Вы будете слышать мой голос, я буду говорить с ним во время транса.
Он выключил свет, и через несколько секунд я услышал, как он вернулся на свое место в круге.
Я пристально всматривался в темноту, туда, где сидел Вайстор, но, как ни старался, не видел ничего, кроме странных расплывчатых фигур, которые появляются перед глазами, когда вдруг резко наступает темнота. Я обнаружил, что слова Вайстора об облаках и цветах напомнили мне об автоматическом маузере, спрятанном у меня под пиджаком, в обойме которого в полном боевом порядке лежат девятимиллиметровые патроны.
Первое, что я почувствовал, дыхание Вайстора изменилось - он начал дышать медленнее и глубже. Через некоторое время оно стало почти неуловимым, и, если бы его рука не сжимала мою, хотя и гораздо слабее, чем прежде, я мог бы подумать, что он исчез.
Наконец он заговорил, но это был голос, от которого у меня мурашки побежали по коже и волосы на голове зашевелились.
- В меня вселился мудрый король из очень, очень далекого прошлого, произнес он, и вдруг его рука с силой сжала мою. - Из того времени, когда три Солнца сияли на северном небосклоне. - Вайстор вздохнул долгим тягостным вздохом. - Он потерпел жестокое поражение от Шарлеманя и его христианского войска.
- Вы были саксонцем? - тихо спросил Ран.
- Да, саксонцем. Франки называли их язычниками и за это предавали ужасной, мучительной смерти. - Казалось, он колеблется. - Это очень трудно пересказать. Он говорит, что за кровь нужно платить. Он говорит, что германские язычники опять стали сильными, и они должны отомстить франкам и их религии во имя старых богов. - Затем он издал хрюкающий звук, как будто его ударили, и снова замолчал.
- Не беспокойтесь, - пробормотал Ран. - Духи уходят иногда довольно грубо.
Через несколько минут Вайстор снова заговорил.
- Кто ты? - спросил он мягко. - Девушка? Не скажешь ли нам свое имя, дитя? Нет? Ну, давай же...
- Не пугайся, - сказал Ран. - Пожалуйста, подойди к нам.
- Ее зовут Эммелин, - сообщил Вайстор. Я услышал, как Хильдегард судорожно вздохнула.
- Твое имя Эммелин Штайнингер? - спросил Ран. - Если это так, то здесь твоя мать и твой отец. Они хотят поговорить с тобой, дитя.
- Она говорит, что она не дитя, - прошептал Вайстор. - И что один из этих двоих людей не является ее настоящим родителем.
Я напрягся. А что, если это все по-настоящему и Вайстор действительно обладает даром ясновидения?
- Я - ее мачеха, - сказала Хильдегард с дрожью в голосе, и я подумал: неужели она не поняла, что Вайстор должен был сказать: "Вы оба не являетесь ее настоящими родителями"?
- Она говорит, что скучает по своим урокам танцев. Но особенно она скучает по вам обоим.
- Мы тоже по тебе скучаем, дорогая.
- Где ты, Эммелин? - спросил я.
Последовало долгое молчание, и я повторил вопрос.
- Они убили ее, - произнес Вайстор, запинаясь. - И где-то спрятали.
- Эммелин, ты должна попытаться помочь нам, - сказал Ран. - Ты можешь сказать нам, где они тебя положили?
- Да, она скажет. Она говорит, что за окном есть холм. У подножия холма есть маленький водопад. Что это? На вершине холма стоит крест или что-то очень высокое, вроде башни.
- Кройцберг? - спросил я.
- Это Кройцберг? - переспросил Ран.
- Она не знает названия, - прошептал Вайстор. - Где это? О, это ужасно. Она говорит, что лежит в ящике. Извини, Эммелин, я не уверен, что понял тебя правильно. Не в ящике? Бочке? Да, в бочке. Прогнившая вонючая бочка в погребе, где свалены старые гнилые бочки.
- Похоже на пивоварню, - сказал Киндерман.
- Не имеешь ли ты в виду пивоварню Шультхайса? - спросил Ран.
- Она думает, может быть, это и так, хотя здесь и не бывает много людей. Некоторые бочки старые и дырявые. Она может смотреть сквозь одну из дыр. Нет, моя дорогая, в ней не стали был держать пиво, я согласен.
Хильдегард что-то прошептала, но я не услышал что.
- Мужайтесь, дорогая, - сказал Ран. - Мужайтесь. - Затем громче: - Кто тебя убил, Эммелин? И почему?
Вайстор глухо застонал.
- Она не знает их имен, но думает, что это был обряд крови. Как ты узнала это. Эммелин? Это одна из множества вещей, о которых узнаешь, когда умираешь. Понимаю. Они убили ее так, как убивают своих животных, и смешали ее кровь с вином и хлебом. Она думает, что это, наверное, связано с каким-то религиозным ритуалом, но она никогда не видела таких ритуалов.
- Эммелин, - раздался чей-то голос, который, как мне показалось, принадлежал Гиммлеру, - те, кто убил тебя, были евреи? Те, кто взял твою кровь, были евреи?
Снова долгое молчание.
- Она не знает, - сообщил Вайстор. - Они не говорили, кто они. Они не похожи на те изображения, которые она видела. Что-что, дорогая? Она говорит: может быть, это были они, но она не хочет никому зла, несмотря на то что они сделали с ней. Она говорит, что если это были евреи, то очень плохие евреи, и не все евреи одобрили бы их поступок. Она ничего больше не хочет говорить об этом. Она только просит, чтобы кто-нибудь пришел и забрал ее из этой грязной бочки. Да, я уверен, что кто-нибудь позаботится об этом, Эммелин. Не беспокойся.
- Скажите ей, что я лично прослежу, чтобы это было сделано сегодня же, - сказал Гиммлер. - Даю слово этому ребенку.
- Что ты сказала? Хорошо. Эммелин говорит, что благодарит вас за ваше желание помочь ей. И просит передать ее матери и отцу, что очень любит их и просит не Печалиться о ней. Ничто не вернет ее назад. Вы должны продолжать жить и не думать больше о том, что случилось с ней. Попытайтесь быть счастливыми. Теперь Эммелин должна уйти.
- Прощай, Эммелин, - всхлипнула Хильдегард.
- Прощай, - подхватил я.
Снова наступило молчание, я слышал только, как кровь стучит у> меня в висках. Хорошо, что темнота скрывала мое лицо, на котором была написана ярость, и я смог вновь принять выражение спокойной скорби и отрешенности. Если бы свет включили сразу же после того, когда Вайстор кончил говорить, а не спустя две или три минуты, то я бы, наверное, перестрелял всех, кто сидел за столом: Вайстора, Рана, Фогельмана, Ланге. О чёрт, я бы уничтожил всю эту гнусную компанию, только чтобы насладиться зрелищем их смерти! Я вставлял бы в рот каждому из них ствол моего маузера и смотрел, как их черепа разлетаются на куски. Гиммлеру я выстрелил бы в ноздрю. А Киндерману пустил бы пулю в углубление третьего глаза.
Когда зажегся свет, я все еще тяжело дышал, но это можно было принять за проявление горя. Лицо Хильдегард было мокрым от слез, и Гиммлер обнял ее за плечи. Встретив мои взгляд, он мрачно кивнул.
Последним поднялся со своего места Вайстор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76