..
Этого Мишель решительно не понимал, так как считал, что всякая революция случается по воле народных масс и рока, а не посредством каких-то контрабандных бриллиантов. Вспомнить хотя бы Великую французскую революцию, да и нынешний русский бунт тоже. При чем здесь бриллианты?
Или они на него одного желают списать неуспех всей их мировой революции?
— Товарищ Рид, конечно, вас пытался выгораживать, но это ровным счетом ничего не значит. Товарищ Рид иностранец и не вполне понимает текущий момент, когда мировая контра, объединившись, желает удушить нас, подобно ядовитой гидре...
Опять слова!.. Они все время на митингах, в их газетах, в разговорах сыпят, будто бисером, словами. Видно, им так легче уверовать в свою правоту.
— Сдается мне, товарищ Фирфанцев, что мы пригрели на своей груди форменную контру!
Это ведь про него... Это его они пригрели на своей пролетарской груди.
У Мишеля, хоть он вида не подал, мурашки по спине побежали. Он знал, что за этим может последовать, он уже стоял в расстрельном подвале в ожидании залпа. Он уже видел направленные ему в глаза винтовочные дула и видел сваленные в стороне штабелем трупы.
— Вас, конечно, рекомендовал товарищ Дзержинский, но он тоже мог ошибиться, и я поставлю вопрос...
В кабинет ввалился взъерошенный, запыхавшийся человек в кожаной тужурке.
— Ага, вот вы где, товарищ Варенников! — закричал он с самого порога. — Нам немедля эшелон отправлять, а Кузмичев в тифу свалился, того гляди, богу душу отдаст. Кому теперь командовать?
— Сам и командуй!
— Я по иной части. Так что давай мне заместо Кузмича другого верного человека.
— Где ж я тебе людей возьму? — всплеснул руками Варенников. — У меня нынче нет никого — все в разгоне!
— А это не моего ума дело!.. Тебе надлежит обеспечить меня сопровождением — так будь любезен! Эшелон на стрелке стоит — как хочешь выворачивайся, а человека мне дай!
— Ты войди в положение, товарищ Глушков, у меня всего десять человек, а груз кажный божий день, где мне на него людей напастись? — забормотал Варенников.
Но Глушков его не слушал.
— Ответственно заявляю, что снимаю с себя всякую ответственность за задержку эшелона, считая это позорным и безответственным фактом! Коли за людей отвечаешь ты, так и отвечай по всей строгости революционных законов! Развели, понимаешь, тут форменный саботаж!
Варенников, услышав обвинение в саботаже, заметно побледнел, забегал во все стороны глазами.
Вставать к стенке вдвоем с Варенниковым было уже веселее.
— Чего скалишься, контра! — зло зыркнул в сторону Мишеля Варенников.
Да вдруг помягчел.
— Вот что, товарищ Фирфанцев, пролетарская революция не карает оступившихся, коли не усматривает в их проступке злого умысла. Хочу тебе протянуть руку помощи, хочу дать шанс доказать свою преданность новой власти.
Теперь надобно срочный груз в Ревель сопроводить, так коли ты согласен, то поступаешь в распоряжение товарища Глушкова.
— Но я еще даже дома не был, — попытался возразить Мишель.
Чекист свирепо взглянул на него:
— Ты, товарищ Фирфанцев, на рожон-то не лезь!.. Брильянты, американскому рабочему классу назначенные, не уберег, в чем надобно еще разобраться! Да к тому ж сам из дворян и в охранке служил. Мы тебе быстро укорот дадим!
Коли пролетариат дает тебе возможность обелить себя, так ты ему в самые ноги поклонись, а не ломайся, будто попадья!
Ну — едешь?!
— Еду, — кивнул Мишель.
Лучше эшелон, чем шершавая, избитая пулями стена лубянского подвала.
— Ну чего — этого, что ли, со мной отряжаешь? — нетерпеливо спросил Глушков.
— Ну! — кивнул Варенников. — Лучших своих людей тебе отдаю!
Глушков подозрительно глядел на интеллигентного, с офицерской выправкой господина.
— Он что — из бывших?.. У нас ведь дело особое, революционное, мы не дрова, чай, везем.
— Ты, товарищ Глушков, свою бдительность-то укороти — он человек проверенный да верный, самим Дзержинским рекомендованный. Ты не смотри, что он из офицеров, он три месяца в финских застенках томился, дома вот еще не был!
— Ну? — подивился Глушков. — Поди, пытали фараоны?
Мишель промычал в ответ что-то невразумительное. Лучше пусть думают, что пытали, чем сами...
— Ну тогда поехали, товарищ Фирфанцев, — у меня теперь там бойцы одни, как бы спирта не добыли!
И Глушков, сорвавшись с места, побежал прочь.
Эшелон, точно, был уже на выходной стрелке. Паровоз стоял под парами, чадя густым дымом, чумазый машинист, наполовину высунувшись из окна, глядел назад, на две бегущие вдоль пути фигуры.
Эшелон состоял всего-то из двух вагонов — теплушки и одного пассажирского пульмана. Подле теплушки, пиная носком ботинка камешки, прохаживался красноармеец с винтовкой с примкнутым штыком.
— Когда поедем-то, товарищ Глушков? — крикнул он, завидя приближающееся начальство.
— Теперь вот и поедем! — крикнул Глушков на ходу, махая машинисту, мол, — трогай, трогай!
Машинист нырнул в кабину, паровоз фыркнул двумя белыми горячими струями пара, стронулся, прокрутив на месте колесами.
Глушков с Мишелем на ходу прыгнули на подножку, их подхватили за руки, заволокли внутрь красноармейцы.
Поехали...
В вагоне было пусто, лишь в первом купе на бархатных, буржуйских сиденьях развалились красноармейцы. На верхних полках были свалены винтовки и гранаты, в проходе стоял пулемет «максим» со снятым щитком.
— А что, товарищ Глушков, коли на нас кто нападет, нам что — сразу же палить? — спросили они.
— Палить до полного изничтожения контры! — категорично заявил Глушков. Но вдруг посуровел. — Чего вы тут развалились, коли вам в тамбурах надлежит быть да по сторонам глядеть!
— А чего глядеть, коли мы едем? — огрызнулись красноармейцы. — Разе кто на ходу сюда полезет?
«Ну и армия, — отчего-то разозлился Мишель, — при прежнем режиме, при царе-батюшке, нижний чин себе такого разговора позволить не мог — враз бы под суд угодил! Может, конечно, все это пережитки, да ведь иначе в армии нельзя, иначе — анархия!»
— А ну — встать! — вдруг гаркнул Мишель.
Прежние, памятные по империалистической войне нотки в голосе заставили красноармейцев вскочить на ноги и вытянуться во фрунт. Но они быстро пришли в себя:
— Чего орешь, ваше благородь? Чай, ныне не прежние времена — али на пулю нарваться не боишься? — с угрозой сказали они.
— Но-но! — прикрикнул, хоть и не очень уверенно, Глушков. — Товарищ Фирфанцев из ЧК, а здесь назначен мною над вами командиром, и вы теперича должны его слушать, как мамку родную!
Обернулся к Мишелю:
— Верно я говорю?
— Так точно! — отчеканил Мишель.
Да для острастки повторил то, что сто раз слышал в отношении себя:
— А если кто нарушит революционную дисциплину, разведя тут саботаж и контрреволюцию, того я именем Советской власти сам на первой же станции ссажу и к стенке поставлю, на что мне даны все права!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Этого Мишель решительно не понимал, так как считал, что всякая революция случается по воле народных масс и рока, а не посредством каких-то контрабандных бриллиантов. Вспомнить хотя бы Великую французскую революцию, да и нынешний русский бунт тоже. При чем здесь бриллианты?
Или они на него одного желают списать неуспех всей их мировой революции?
— Товарищ Рид, конечно, вас пытался выгораживать, но это ровным счетом ничего не значит. Товарищ Рид иностранец и не вполне понимает текущий момент, когда мировая контра, объединившись, желает удушить нас, подобно ядовитой гидре...
Опять слова!.. Они все время на митингах, в их газетах, в разговорах сыпят, будто бисером, словами. Видно, им так легче уверовать в свою правоту.
— Сдается мне, товарищ Фирфанцев, что мы пригрели на своей груди форменную контру!
Это ведь про него... Это его они пригрели на своей пролетарской груди.
У Мишеля, хоть он вида не подал, мурашки по спине побежали. Он знал, что за этим может последовать, он уже стоял в расстрельном подвале в ожидании залпа. Он уже видел направленные ему в глаза винтовочные дула и видел сваленные в стороне штабелем трупы.
— Вас, конечно, рекомендовал товарищ Дзержинский, но он тоже мог ошибиться, и я поставлю вопрос...
В кабинет ввалился взъерошенный, запыхавшийся человек в кожаной тужурке.
— Ага, вот вы где, товарищ Варенников! — закричал он с самого порога. — Нам немедля эшелон отправлять, а Кузмичев в тифу свалился, того гляди, богу душу отдаст. Кому теперь командовать?
— Сам и командуй!
— Я по иной части. Так что давай мне заместо Кузмича другого верного человека.
— Где ж я тебе людей возьму? — всплеснул руками Варенников. — У меня нынче нет никого — все в разгоне!
— А это не моего ума дело!.. Тебе надлежит обеспечить меня сопровождением — так будь любезен! Эшелон на стрелке стоит — как хочешь выворачивайся, а человека мне дай!
— Ты войди в положение, товарищ Глушков, у меня всего десять человек, а груз кажный божий день, где мне на него людей напастись? — забормотал Варенников.
Но Глушков его не слушал.
— Ответственно заявляю, что снимаю с себя всякую ответственность за задержку эшелона, считая это позорным и безответственным фактом! Коли за людей отвечаешь ты, так и отвечай по всей строгости революционных законов! Развели, понимаешь, тут форменный саботаж!
Варенников, услышав обвинение в саботаже, заметно побледнел, забегал во все стороны глазами.
Вставать к стенке вдвоем с Варенниковым было уже веселее.
— Чего скалишься, контра! — зло зыркнул в сторону Мишеля Варенников.
Да вдруг помягчел.
— Вот что, товарищ Фирфанцев, пролетарская революция не карает оступившихся, коли не усматривает в их проступке злого умысла. Хочу тебе протянуть руку помощи, хочу дать шанс доказать свою преданность новой власти.
Теперь надобно срочный груз в Ревель сопроводить, так коли ты согласен, то поступаешь в распоряжение товарища Глушкова.
— Но я еще даже дома не был, — попытался возразить Мишель.
Чекист свирепо взглянул на него:
— Ты, товарищ Фирфанцев, на рожон-то не лезь!.. Брильянты, американскому рабочему классу назначенные, не уберег, в чем надобно еще разобраться! Да к тому ж сам из дворян и в охранке служил. Мы тебе быстро укорот дадим!
Коли пролетариат дает тебе возможность обелить себя, так ты ему в самые ноги поклонись, а не ломайся, будто попадья!
Ну — едешь?!
— Еду, — кивнул Мишель.
Лучше эшелон, чем шершавая, избитая пулями стена лубянского подвала.
— Ну чего — этого, что ли, со мной отряжаешь? — нетерпеливо спросил Глушков.
— Ну! — кивнул Варенников. — Лучших своих людей тебе отдаю!
Глушков подозрительно глядел на интеллигентного, с офицерской выправкой господина.
— Он что — из бывших?.. У нас ведь дело особое, революционное, мы не дрова, чай, везем.
— Ты, товарищ Глушков, свою бдительность-то укороти — он человек проверенный да верный, самим Дзержинским рекомендованный. Ты не смотри, что он из офицеров, он три месяца в финских застенках томился, дома вот еще не был!
— Ну? — подивился Глушков. — Поди, пытали фараоны?
Мишель промычал в ответ что-то невразумительное. Лучше пусть думают, что пытали, чем сами...
— Ну тогда поехали, товарищ Фирфанцев, — у меня теперь там бойцы одни, как бы спирта не добыли!
И Глушков, сорвавшись с места, побежал прочь.
Эшелон, точно, был уже на выходной стрелке. Паровоз стоял под парами, чадя густым дымом, чумазый машинист, наполовину высунувшись из окна, глядел назад, на две бегущие вдоль пути фигуры.
Эшелон состоял всего-то из двух вагонов — теплушки и одного пассажирского пульмана. Подле теплушки, пиная носком ботинка камешки, прохаживался красноармеец с винтовкой с примкнутым штыком.
— Когда поедем-то, товарищ Глушков? — крикнул он, завидя приближающееся начальство.
— Теперь вот и поедем! — крикнул Глушков на ходу, махая машинисту, мол, — трогай, трогай!
Машинист нырнул в кабину, паровоз фыркнул двумя белыми горячими струями пара, стронулся, прокрутив на месте колесами.
Глушков с Мишелем на ходу прыгнули на подножку, их подхватили за руки, заволокли внутрь красноармейцы.
Поехали...
В вагоне было пусто, лишь в первом купе на бархатных, буржуйских сиденьях развалились красноармейцы. На верхних полках были свалены винтовки и гранаты, в проходе стоял пулемет «максим» со снятым щитком.
— А что, товарищ Глушков, коли на нас кто нападет, нам что — сразу же палить? — спросили они.
— Палить до полного изничтожения контры! — категорично заявил Глушков. Но вдруг посуровел. — Чего вы тут развалились, коли вам в тамбурах надлежит быть да по сторонам глядеть!
— А чего глядеть, коли мы едем? — огрызнулись красноармейцы. — Разе кто на ходу сюда полезет?
«Ну и армия, — отчего-то разозлился Мишель, — при прежнем режиме, при царе-батюшке, нижний чин себе такого разговора позволить не мог — враз бы под суд угодил! Может, конечно, все это пережитки, да ведь иначе в армии нельзя, иначе — анархия!»
— А ну — встать! — вдруг гаркнул Мишель.
Прежние, памятные по империалистической войне нотки в голосе заставили красноармейцев вскочить на ноги и вытянуться во фрунт. Но они быстро пришли в себя:
— Чего орешь, ваше благородь? Чай, ныне не прежние времена — али на пулю нарваться не боишься? — с угрозой сказали они.
— Но-но! — прикрикнул, хоть и не очень уверенно, Глушков. — Товарищ Фирфанцев из ЧК, а здесь назначен мною над вами командиром, и вы теперича должны его слушать, как мамку родную!
Обернулся к Мишелю:
— Верно я говорю?
— Так точно! — отчеканил Мишель.
Да для острастки повторил то, что сто раз слышал в отношении себя:
— А если кто нарушит революционную дисциплину, разведя тут саботаж и контрреволюцию, того я именем Советской власти сам на первой же станции ссажу и к стенке поставлю, на что мне даны все права!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55