Коренастый Алексид прыгал с камня на камень, словно молодой козленок, встряхивая каштановыми кудрями. Давным-давно они поклялись в вечной дружбе по примеру Ахилла и Патрокла.
Алексид всегда немного гордился дружбой с Лукианом — ведь тот мог выбрать себе в друзья кого угодно. Многие мальчики набивались ему в приятели. «Ты мне нравишься потому, — как-то признался ему Лукиан, — что никогда ко мне не подлизывался и не надоедал мне. И мне с тобой весело».
В дубовой роще закуковала кукушка. Молоденькая травка на склоне пестрела фиалками. В окрестностях Афин они зацветают в начале декабря и цветут до середины мая.
— Река еще не обмелела, — заметил Лукиан.
Летом Илисс совсем пересыхал и превращался в цепочку мелких прудов среди белых каменных россыпей. Но пока его все еще питали зимние снега и весенние ливни. На камнях кипела белая пена, с высоких уступов, словно длинные зеленые гривы, ниспадали водяные струи. Ниже водопадов река разливалась прозрачными заводями, где можно было разглядеть на дне самые мелкие камешки.
В одной из таких заводей они и искупались. Вода была ледяная, так как над ней смыкался лиственный свод, сквозь который солнечным лучам было нелегко пробиться. Но там, где они достигали воды, на ее поверхности плясали ослепительные пятна, расцвечивая яркими зайчиками серые скалы над заводью. Алексид как зачарованный следил за этой игрой красок.
Лукиан, резвясь в заводи, как дельфин, окатил его градом брызг.
— Да очнись же, Алексид! Или ты вдруг окаменел?
Еще несколько минут они гонялись друг за другом и ныряли, а потом вылезли на залитый солнцем уступ. Их мокрая кожа блестела, и оба были похожи на статуи — Алексид на бронзовую, а Лукиан на вырезанную из слоновой кости.
— Жаль, мы не захватили оливкового масла, чтобы натереться, — недовольно проворчал Лукиан.
— Того и гляди, ты начнешь носить с собой флакон с притираниями, — засмеялся Алексид.
— Ну, я не такой дурак. Пусть ими хвастают щеголи. Вроде этого Гиппия.
Лукиан презрительно усмехнулся. Флаконы с притираниями, так же как длинные волосы, ароматные смолы и драгоценности, были непременной принадлежностью юных отпрысков «первых афинских семей», как выражались они сами. Сограждане, впрочем, называли их гораздо менее лестными словами.
— Скажи-ка мне еще раз стихи, которые ты о нем сочинил, — попросил Лукиан.
Алексид выполнил его просьбу и добавил еще несколько тут же сочиненных строк. Лукиан одобрительно засмеялся:
— Очень неплохо!
— Ну, это-то совсем не трудно. Такие безделки слагаются сами собой, было бы подходящее нестроение. Вот если бы я умел сочинять настоящие стихи!
— Как Гомер?
— Нет! В наши дни нельзя писать, как Гомер.
— А как кто?
— Как Еврипид.
Лукиан, по-видимому, не ожидал такого ответа.
— Мой отец невысокого мнения в Еврипиде, — сказал он. — Он называет его «этот проходимец». Говорят, его мать была простой рыночной торговкой и продавала овощи, а он развелся с женой и…
— Все это только сплетни! — Алексид порой досадовал на друга: ну почему Лукиан всегда думает, как все, и никогда ни в чем не сомневается? — А если это даже и правда, его трагедии не стали от этого хуже.
— Отцу и его трагедии не нравятся. Он говорил, что они внушают людям всякие мысли.
— Ну и что? По-моему, это-то и хорошо.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать, — ответил Лукиан, перекатываясь набок и подставляя солнцу последние невысохшие капли влаги между лопатками. — И, во всяком случае, спорить я не собираюсь. Ты всегда ухитряешься так истолковать мои слова, будто я неправ. Но мой отец знает, что говорит, и он постарше тебя.
— В таком случае, Еврипид мудрее нас всех, — ответил Алексид, и в его карих глазах вспыхнули лукавые искорки. — Ведь ему уже стукнуло семьдесят, а может, и больше.
Освеженные купанием, друзья надели свои хитоны и пошли дальше по ущелью, неся сандалии в руках, чтобы переходить перекаты вброд.
— Мне тут нравится, — сказал Алексид. — Мы совсем одни, и кругом на десятки стадиев ни одного человека.
— Что это? — Лукиан вдруг остановился, ухватившись правой лукой за молоденькое деревце, чтобы не потерять равновесия: в эту минуту он как раз взбирался по крутому, нагретому солнцем склону.
Алексид прислушался, но услышал только журчание и плеск воды на камнях.
— Наверно, опять кукушка? — спросил он.
— Нет. Какая-то музыка.
— Музыка — здесь?
— Так мне показалось. Как будто флейта или свирель. Но ведь этого же не может быть, правда?
— Конечно! Если только тут не скрывается сам бог Пан. А смертных пастухов поблизости нет, — пошутил Алексид.
Но Лукиан чуть-чуть побледнел.
— Не следует говорить такие вещи, Алексид!
— Но ведь в этих местах и правда никто не пасет ни овец, ни коз…
— Я не о том. Не следует упоминать имя бога… да еще таким тоном.
Это может плохо кончиться.
Алексид весело улыбнулся:
— Мне еще не доводилось слышать, чтобы Пан бродил под самыми стенами Афин. Интересно было бы взглянуть на него.
— Да замолчи ты наконец! — воскликнул Лукиан. — На богов смотреть нельзя.
— А ты знаешь людей, которые их видели?
— Нет. Но в старину это бывало очень часто.
— В седую старину, — согласился Алексид. — По правде говоря, поэтам без таких встреч пришлось бы туго. А какая это была музыка?
— Она была… ну… какая-то нездешняя. Я такой никогда не слыхал.
— Да твой отец, кажется, и не одобряет игру на флейте? — лукаво спросил Алексид.
— Да.
— И мой тоже. Он не позволил мне учиться у флейтиста. «Благородные мужи играют на лирах, — передразнил она отца. — А флейта годится только для женщин. Эта музыка слишком уж чувствительна».
— Вот и мой отец говорит то же самое.
— Отцы все на один лад, — вздохнул Алексид. — И где только они набираются одинаковых мнений, слепленных по одному образцу! Может, их выдают полноправным гражданам вместе с табличками для голосования?
— Я больше ничего не слышу, — сухо сказал Лукиан. — Наверно, мне померещилось.
— Наверно.
— Пойдем дальше?
— Пожалуй. Если, конечно, ты не боишься встретить Па… э… ну, того, кто играет на свирели, и впасть в священное безумие.
Лукиан только презрительно вскинул голову, и друзья зашагали дальше.
Они старались держаться у самой воды, но иногда к реке с обоих берегов вплотную подступали отвесные скалы, и тогда им приходилось сворачивать в лес и искать окольный путь. И вот, когда, сделав крюк, они вышли на обрыв, такой высокий, что деревья внизу совсем скрывали от них реку, Лукиан снова остановился.
— Что случилось? Ты опять что-нибудь услышал?
— Нет. Но я что-то увидел.
— Что же?
— Как будто человеческую голову…
— Без тела? Фу, какое неприятное зрелище!
— Перестань валять дурака, Алексид! Я говорю серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Алексид всегда немного гордился дружбой с Лукианом — ведь тот мог выбрать себе в друзья кого угодно. Многие мальчики набивались ему в приятели. «Ты мне нравишься потому, — как-то признался ему Лукиан, — что никогда ко мне не подлизывался и не надоедал мне. И мне с тобой весело».
В дубовой роще закуковала кукушка. Молоденькая травка на склоне пестрела фиалками. В окрестностях Афин они зацветают в начале декабря и цветут до середины мая.
— Река еще не обмелела, — заметил Лукиан.
Летом Илисс совсем пересыхал и превращался в цепочку мелких прудов среди белых каменных россыпей. Но пока его все еще питали зимние снега и весенние ливни. На камнях кипела белая пена, с высоких уступов, словно длинные зеленые гривы, ниспадали водяные струи. Ниже водопадов река разливалась прозрачными заводями, где можно было разглядеть на дне самые мелкие камешки.
В одной из таких заводей они и искупались. Вода была ледяная, так как над ней смыкался лиственный свод, сквозь который солнечным лучам было нелегко пробиться. Но там, где они достигали воды, на ее поверхности плясали ослепительные пятна, расцвечивая яркими зайчиками серые скалы над заводью. Алексид как зачарованный следил за этой игрой красок.
Лукиан, резвясь в заводи, как дельфин, окатил его градом брызг.
— Да очнись же, Алексид! Или ты вдруг окаменел?
Еще несколько минут они гонялись друг за другом и ныряли, а потом вылезли на залитый солнцем уступ. Их мокрая кожа блестела, и оба были похожи на статуи — Алексид на бронзовую, а Лукиан на вырезанную из слоновой кости.
— Жаль, мы не захватили оливкового масла, чтобы натереться, — недовольно проворчал Лукиан.
— Того и гляди, ты начнешь носить с собой флакон с притираниями, — засмеялся Алексид.
— Ну, я не такой дурак. Пусть ими хвастают щеголи. Вроде этого Гиппия.
Лукиан презрительно усмехнулся. Флаконы с притираниями, так же как длинные волосы, ароматные смолы и драгоценности, были непременной принадлежностью юных отпрысков «первых афинских семей», как выражались они сами. Сограждане, впрочем, называли их гораздо менее лестными словами.
— Скажи-ка мне еще раз стихи, которые ты о нем сочинил, — попросил Лукиан.
Алексид выполнил его просьбу и добавил еще несколько тут же сочиненных строк. Лукиан одобрительно засмеялся:
— Очень неплохо!
— Ну, это-то совсем не трудно. Такие безделки слагаются сами собой, было бы подходящее нестроение. Вот если бы я умел сочинять настоящие стихи!
— Как Гомер?
— Нет! В наши дни нельзя писать, как Гомер.
— А как кто?
— Как Еврипид.
Лукиан, по-видимому, не ожидал такого ответа.
— Мой отец невысокого мнения в Еврипиде, — сказал он. — Он называет его «этот проходимец». Говорят, его мать была простой рыночной торговкой и продавала овощи, а он развелся с женой и…
— Все это только сплетни! — Алексид порой досадовал на друга: ну почему Лукиан всегда думает, как все, и никогда ни в чем не сомневается? — А если это даже и правда, его трагедии не стали от этого хуже.
— Отцу и его трагедии не нравятся. Он говорил, что они внушают людям всякие мысли.
— Ну и что? По-моему, это-то и хорошо.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать, — ответил Лукиан, перекатываясь набок и подставляя солнцу последние невысохшие капли влаги между лопатками. — И, во всяком случае, спорить я не собираюсь. Ты всегда ухитряешься так истолковать мои слова, будто я неправ. Но мой отец знает, что говорит, и он постарше тебя.
— В таком случае, Еврипид мудрее нас всех, — ответил Алексид, и в его карих глазах вспыхнули лукавые искорки. — Ведь ему уже стукнуло семьдесят, а может, и больше.
Освеженные купанием, друзья надели свои хитоны и пошли дальше по ущелью, неся сандалии в руках, чтобы переходить перекаты вброд.
— Мне тут нравится, — сказал Алексид. — Мы совсем одни, и кругом на десятки стадиев ни одного человека.
— Что это? — Лукиан вдруг остановился, ухватившись правой лукой за молоденькое деревце, чтобы не потерять равновесия: в эту минуту он как раз взбирался по крутому, нагретому солнцем склону.
Алексид прислушался, но услышал только журчание и плеск воды на камнях.
— Наверно, опять кукушка? — спросил он.
— Нет. Какая-то музыка.
— Музыка — здесь?
— Так мне показалось. Как будто флейта или свирель. Но ведь этого же не может быть, правда?
— Конечно! Если только тут не скрывается сам бог Пан. А смертных пастухов поблизости нет, — пошутил Алексид.
Но Лукиан чуть-чуть побледнел.
— Не следует говорить такие вещи, Алексид!
— Но ведь в этих местах и правда никто не пасет ни овец, ни коз…
— Я не о том. Не следует упоминать имя бога… да еще таким тоном.
Это может плохо кончиться.
Алексид весело улыбнулся:
— Мне еще не доводилось слышать, чтобы Пан бродил под самыми стенами Афин. Интересно было бы взглянуть на него.
— Да замолчи ты наконец! — воскликнул Лукиан. — На богов смотреть нельзя.
— А ты знаешь людей, которые их видели?
— Нет. Но в старину это бывало очень часто.
— В седую старину, — согласился Алексид. — По правде говоря, поэтам без таких встреч пришлось бы туго. А какая это была музыка?
— Она была… ну… какая-то нездешняя. Я такой никогда не слыхал.
— Да твой отец, кажется, и не одобряет игру на флейте? — лукаво спросил Алексид.
— Да.
— И мой тоже. Он не позволил мне учиться у флейтиста. «Благородные мужи играют на лирах, — передразнил она отца. — А флейта годится только для женщин. Эта музыка слишком уж чувствительна».
— Вот и мой отец говорит то же самое.
— Отцы все на один лад, — вздохнул Алексид. — И где только они набираются одинаковых мнений, слепленных по одному образцу! Может, их выдают полноправным гражданам вместе с табличками для голосования?
— Я больше ничего не слышу, — сухо сказал Лукиан. — Наверно, мне померещилось.
— Наверно.
— Пойдем дальше?
— Пожалуй. Если, конечно, ты не боишься встретить Па… э… ну, того, кто играет на свирели, и впасть в священное безумие.
Лукиан только презрительно вскинул голову, и друзья зашагали дальше.
Они старались держаться у самой воды, но иногда к реке с обоих берегов вплотную подступали отвесные скалы, и тогда им приходилось сворачивать в лес и искать окольный путь. И вот, когда, сделав крюк, они вышли на обрыв, такой высокий, что деревья внизу совсем скрывали от них реку, Лукиан снова остановился.
— Что случилось? Ты опять что-нибудь услышал?
— Нет. Но я что-то увидел.
— Что же?
— Как будто человеческую голову…
— Без тела? Фу, какое неприятное зрелище!
— Перестань валять дурака, Алексид! Я говорю серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50