Там все будет по-другому. Французы так непохожи на нас, австрийцев… Они считают всех, кто не является французом, варварами. Ты должна вести себя как французская женщина, поскольку будешь француженкой. Ты станешь дофиной Франции, а через некоторое время и королевой. Однако не рвись к этому. Король заметит и, естественно, будет недоволен.
Она ничего не говорила о дофине, который должен был стать моим мужем, поэтому и я не думала о нем. Король и герцог де Шуазель, маркиз де Дюрфо, принц Штарембург и граф де Мерси-Аржанто — все эти важные лица, отвлекаясь от государственных дел, занимались мною. Потом вопрос обо мне превратился в самое важное государственное дело, которым им когда-либо приходилось заниматься. Это было настолько нелепо, что вызывало у меня смех.
— В начале каждого месяца, — говорила мать, — я буду посылать дипломатического курьера в Париж. В промежутках ты сможешь подготовить письма, чтобы их можно было передать курьерам и сразу же доставить мне. Мои письма уничтожай. Это поможет мне писать тебе более откровенно.
Я серьезно кивала головой. Все выглядело волнующе, как в пьесах, любимых Фердинандом и Максом. Я живо представила себе, как я получаю мамины письма, читаю их и прячу в потайных местах до тех пор, пока не смогу сжечь.
— Антуанетта, ты невнимательна! — вздыхала мама.
Это был ее постоянный упрек.
— Ничего не рассказывай о нашей жизни здесь.
Я вновь кивнула головой. Нет! Я не должна рассказывать им о том, как плакала Каролина, Нюона писала, что король Неаполя безобразный; что говорила Мария Амалия о своем муже; как Иосиф ненавидел свою вторую жену и как его Первая жена любила Марию Кристину. Я должна се это забыть.
— Говори о своей семье правдиво и умеренно.
Следует ли мне рассказывать об этом, если меня спросят, раздумывала я про себя, однако матушка продолжала наставления:
— Всегда молись по утрам, обращаясь к святым на коленях. Каждый день читай Библию, слушай мессу и почаще беседуй с Богом.
— Да, мама, — я была полна решимости попытаться делать все, о чем она говорила.
— Не читай никаких книг и памфлетов без согласия своего духовника. Не слушай сплетен и не проявляй благоволения к кому-либо.
Это продолжалось бесконечно. Ты должна делать это и не должна делать то. Слушая, я вся дрожала, поскольку, несмотря на начало беседы, в спальне по-прежнему было холодно.
— Ты должна научиться отказывать, это очень важно. Всегда отвечай любезно, если собираешься в чем-то отказать? Но самое главное — никогда не стесняйся попросить совета.
— Нет, мама.
Потом я обычно ускользала либо на урок к аббату Вермону, что было не так уж плохо, или 1с парикмахеру, который занимался моими волосами, или бежала на урок танцев, который доставлял мне истинную радость. Между месье Новером и мной существовало соглашение, что не будем думать о времени, и мы оба выражали удивление, когда приходил слуга и говорил, что меня ждет месье аббат или парикмахер, или что ж через десять минут должна быть готова для беседы с принцем фон Кауницем.
— Мы увлеклись уроком, — обычно говорил Новер в оправдание.
— Ты любишь танцевать, дитя мое, — отмечала матушка в холодной спальне.
— Да, мама.
— И месье Новер говорит мне, что у тебя блестящие успехи. Вот если бы ты так же продвигалась во всех других занятиях.
Я показывала ей новые па, она обычно улыбалась и отмечала, что у меня они получаются красиво.
— Танцы в конце концов тоже входят в необходимое образование. Однако не забывай, что мы находимся здесь не только для получения удовольствия. Удовольствия ниспосылаются Богом для облегчения.
Облегчение? От чего? Опять намек на то, что жизнь — это трагедия. У меня в мыслях возникла бедная Каролина, однако мама вывела меня из задумчивости:
— Ни в чем не нарушай обычаи Франции и никогда не ссылайся на то, что делается здесь, в Австрии.
— Нет, мама.
— И никогда не намекай, что у нас в Вене что-то лучше, чем у них, во Франции. Ничто не может вызвать большего раздражения. Ты должна научиться восхищаться всем французским.
Я знала, что не смогу запомнить всего, что я должна и не должна делать. Мне следует положиться на свою судьбу и умение с помощью улыбки выходить из затруднительных положений.
В течение тех двух месяцев, когда я ночевала в спальне матушки, она чувствовала себя напряженно из-за опасений, что мое замужество может вообще не состояться, непрерывно совещалась с Кауницем наедине и их постоянно посещал маркиз де Дюрфо.
У меня появилась передышка от бесконечных наставлений в продуваемой насквозь спальне императрицы, ставших частью моей жизни. При дворе дебатировался вопрос: чьи имена должны стоять первыми в документах — матушки и брата или короля Франции?
Кауниц был невозмутим, хотя и встревожен.
— Вопрос о замужестве может отпасть, — говорил он матушке. — Смешно, но многое зависит от столь незначительных деталей.
Они вели споры об официальной церемонии моей передачи. На чьей земле она должна происходить: французской или австрийской? Необходимо было решить и эту проблему. Французы говорили, что это должно происходить на их земле, австрийцы настаивали, что на их. Матушка иногда рассказывала мне об этих трудностях:
— Ты должна знать о них.
Было затронуто так много вопросов! Величайшую важность приобретала проблема моих слуг: сколько их должно сопровождать меня во Францию. Временами у меня возникала уверенность, — что никакого замужества не состоится, и я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я была бы разочарована, если бы все это распалось, но, с другой стороны, считала, что хорошо было бы остаться дома лет до двадцати трех, как Мария Амелия.
В последние месяцы я часто думала о тех ожесточенных спорах и невольно задавала себе вопрос, какой могла бы оказаться моя жизнь, если бы государственным мужам не удалось тогда прийти к соглашению.
Однако судьба решила иначе, и решение наконец было принято.
Маркиз де Дюрфо вернулся во Францию для получения инструкций от своего суверена. Во французском посольстве происходила спешная перестройка с целью его расширения, поскольку должно было собраться полторы тысячи гостей и было бы нарушением этикета оставить хотя бы одного из них на улице. Этикет! Я неоднократно слышала это слово.
До нас дошли слухи о том, что после перестройки посольства в Вене король Людовик решил соорудить в Версале оперный театр, в котором можно было бы отпраздновать свадьбу.
Матушка твердо считала, что я должна быть одета столь же пышно, как одевались французы. Я не могла сдержать восхищения всей этой суетой вокруг меня и иногда замечала ее добродушно-насмешливый взгляд. Сейчас я задаю себе вопрос, была ли она рада моему легкомыслию, которое не давало мне слишком сосредоточиться на предстоящем отъезде из дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Она ничего не говорила о дофине, который должен был стать моим мужем, поэтому и я не думала о нем. Король и герцог де Шуазель, маркиз де Дюрфо, принц Штарембург и граф де Мерси-Аржанто — все эти важные лица, отвлекаясь от государственных дел, занимались мною. Потом вопрос обо мне превратился в самое важное государственное дело, которым им когда-либо приходилось заниматься. Это было настолько нелепо, что вызывало у меня смех.
— В начале каждого месяца, — говорила мать, — я буду посылать дипломатического курьера в Париж. В промежутках ты сможешь подготовить письма, чтобы их можно было передать курьерам и сразу же доставить мне. Мои письма уничтожай. Это поможет мне писать тебе более откровенно.
Я серьезно кивала головой. Все выглядело волнующе, как в пьесах, любимых Фердинандом и Максом. Я живо представила себе, как я получаю мамины письма, читаю их и прячу в потайных местах до тех пор, пока не смогу сжечь.
— Антуанетта, ты невнимательна! — вздыхала мама.
Это был ее постоянный упрек.
— Ничего не рассказывай о нашей жизни здесь.
Я вновь кивнула головой. Нет! Я не должна рассказывать им о том, как плакала Каролина, Нюона писала, что король Неаполя безобразный; что говорила Мария Амалия о своем муже; как Иосиф ненавидел свою вторую жену и как его Первая жена любила Марию Кристину. Я должна се это забыть.
— Говори о своей семье правдиво и умеренно.
Следует ли мне рассказывать об этом, если меня спросят, раздумывала я про себя, однако матушка продолжала наставления:
— Всегда молись по утрам, обращаясь к святым на коленях. Каждый день читай Библию, слушай мессу и почаще беседуй с Богом.
— Да, мама, — я была полна решимости попытаться делать все, о чем она говорила.
— Не читай никаких книг и памфлетов без согласия своего духовника. Не слушай сплетен и не проявляй благоволения к кому-либо.
Это продолжалось бесконечно. Ты должна делать это и не должна делать то. Слушая, я вся дрожала, поскольку, несмотря на начало беседы, в спальне по-прежнему было холодно.
— Ты должна научиться отказывать, это очень важно. Всегда отвечай любезно, если собираешься в чем-то отказать? Но самое главное — никогда не стесняйся попросить совета.
— Нет, мама.
Потом я обычно ускользала либо на урок к аббату Вермону, что было не так уж плохо, или 1с парикмахеру, который занимался моими волосами, или бежала на урок танцев, который доставлял мне истинную радость. Между месье Новером и мной существовало соглашение, что не будем думать о времени, и мы оба выражали удивление, когда приходил слуга и говорил, что меня ждет месье аббат или парикмахер, или что ж через десять минут должна быть готова для беседы с принцем фон Кауницем.
— Мы увлеклись уроком, — обычно говорил Новер в оправдание.
— Ты любишь танцевать, дитя мое, — отмечала матушка в холодной спальне.
— Да, мама.
— И месье Новер говорит мне, что у тебя блестящие успехи. Вот если бы ты так же продвигалась во всех других занятиях.
Я показывала ей новые па, она обычно улыбалась и отмечала, что у меня они получаются красиво.
— Танцы в конце концов тоже входят в необходимое образование. Однако не забывай, что мы находимся здесь не только для получения удовольствия. Удовольствия ниспосылаются Богом для облегчения.
Облегчение? От чего? Опять намек на то, что жизнь — это трагедия. У меня в мыслях возникла бедная Каролина, однако мама вывела меня из задумчивости:
— Ни в чем не нарушай обычаи Франции и никогда не ссылайся на то, что делается здесь, в Австрии.
— Нет, мама.
— И никогда не намекай, что у нас в Вене что-то лучше, чем у них, во Франции. Ничто не может вызвать большего раздражения. Ты должна научиться восхищаться всем французским.
Я знала, что не смогу запомнить всего, что я должна и не должна делать. Мне следует положиться на свою судьбу и умение с помощью улыбки выходить из затруднительных положений.
В течение тех двух месяцев, когда я ночевала в спальне матушки, она чувствовала себя напряженно из-за опасений, что мое замужество может вообще не состояться, непрерывно совещалась с Кауницем наедине и их постоянно посещал маркиз де Дюрфо.
У меня появилась передышка от бесконечных наставлений в продуваемой насквозь спальне императрицы, ставших частью моей жизни. При дворе дебатировался вопрос: чьи имена должны стоять первыми в документах — матушки и брата или короля Франции?
Кауниц был невозмутим, хотя и встревожен.
— Вопрос о замужестве может отпасть, — говорил он матушке. — Смешно, но многое зависит от столь незначительных деталей.
Они вели споры об официальной церемонии моей передачи. На чьей земле она должна происходить: французской или австрийской? Необходимо было решить и эту проблему. Французы говорили, что это должно происходить на их земле, австрийцы настаивали, что на их. Матушка иногда рассказывала мне об этих трудностях:
— Ты должна знать о них.
Было затронуто так много вопросов! Величайшую важность приобретала проблема моих слуг: сколько их должно сопровождать меня во Францию. Временами у меня возникала уверенность, — что никакого замужества не состоится, и я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я была бы разочарована, если бы все это распалось, но, с другой стороны, считала, что хорошо было бы остаться дома лет до двадцати трех, как Мария Амелия.
В последние месяцы я часто думала о тех ожесточенных спорах и невольно задавала себе вопрос, какой могла бы оказаться моя жизнь, если бы государственным мужам не удалось тогда прийти к соглашению.
Однако судьба решила иначе, и решение наконец было принято.
Маркиз де Дюрфо вернулся во Францию для получения инструкций от своего суверена. Во французском посольстве происходила спешная перестройка с целью его расширения, поскольку должно было собраться полторы тысячи гостей и было бы нарушением этикета оставить хотя бы одного из них на улице. Этикет! Я неоднократно слышала это слово.
До нас дошли слухи о том, что после перестройки посольства в Вене король Людовик решил соорудить в Версале оперный театр, в котором можно было бы отпраздновать свадьбу.
Матушка твердо считала, что я должна быть одета столь же пышно, как одевались французы. Я не могла сдержать восхищения всей этой суетой вокруг меня и иногда замечала ее добродушно-насмешливый взгляд. Сейчас я задаю себе вопрос, была ли она рада моему легкомыслию, которое не давало мне слишком сосредоточиться на предстоящем отъезде из дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73