Но все же Палину казалось, что лес оживает. Голые ветви деревьев уже дышат и, кажется, излучают жизнь.
Палин остановился, глядя на движение вокруг, подумал, что вот, все они не знают, что творится у них на блоке. И даже сам атомный энергоблок этого не знает.
И вот эти автомашины не знают…
Палин оглянулся на черный, облицованный глазурованным кабанчиком монолитный куб реакторного здания, на величественно вписавшийся в серое небо ствол белоснежной вентиляционной трубы, где-то на высоте ста метров растворившийся в низкой рваной облачности.
Вспомнил о Торбине. Ощутил уверенную вражду к нему. Такую вражду, которая влечет за собой действие.
Он побежал. Обогнув здание электростанции, выскочил на территорию промплощадки и, оказавшись у траншеи с «черной трубой», торопливо пошел вдоль, часто спрыгивая на трубу и плотно приставляя к ней радиометр.
Почти на всем протяжении прибор довольно ровно показывал полтора рентгена в час. Палин почему-то вдруг успокоился. Свершившееся преступление было столь очевидным, что оставалось только констатировать и точнее регистрировать факт…
Холодный влажный ветер порывисто подхватывал светлые пряди его волос, то взвихривая и забрасывая их назад, то расплющивая и прижимая ко лбу. Глаза как-то изумленно и беспомощно блестели.
Он вначале все измерял, измерял… Все те же полтора рентгена. Потом перестал. Вяло опустив руку с прибором, шел, замедлив шаг, и подумал вдруг, что все развивается… предельно откровенно. Именно так…
Инъекция радиоактивной грязью Природе происходит у всех на глазах, словно бы так и надо…
«Уму непостижимо! - подумал он. - Все происходит так явно, так классически нагло, что кажется всем должным и закономерным».
Он даже зябко поежился от охватившего его вдруг чувства возмущения.
Невдалеке бурлило и накатывало на берег пенистые валы море.
Палин заметил съежившуюся от холода фигуру Федосова. Спохватился и снова побежал. Ветер упруго и, как ему казалось, враждебно толкал его в грудь, лицо, будто не пуская к морю, был леденисто-холодным, злобным…
«Природа взъярилась… - виновато подумал Палин. - Она все чувствует, ее не обманешь…»
Он бежал, спотыкаясь от волнения и обиды, теряя иногда координацию движений. С маху упал, врезавшись руками и прибором глубоко в рыхлый влажный бугор отвальной супеси.
Подбегая к берегу, Палин увидел, что из «черной трубы» поток воды лил с расходом около ста тонн в час, вначале довольно тугой, он затем расширялся, теряя упругость, и, подхватываемый и разрываемый ветром, крупными барабанящими брызгами покрывал акваторию и бетонированные откосы приямка. А чуть в отдалении, где отводящий канал соединялся с морем, бурлил и кипел мощный тысячекубовый разбавляющий вал технической воды от насосной станции…
- Ну вот, видишь… Все произошло… - с горечью произнес Палин, и голос его потонул в грохоте моря.
Он посмотрел на Федосова, стоявшего по ту сторону канала, и беспомощно улыбнулся. Резким толчком слезы обиды надавили на глаза ему, но тут же отпустили…
- Спокойно, спокойно… - шептал он сам себе, болезненно ощущая собственное бессилие.
Федосов вконец замерз. Расплющенное боксерское лицо его, и без того не отмеченное живостью, теперь совсем застыло. Он глядел на Палина и, видно было, хотел что-то сказать, но тщетно. Море, ветер и валы воды из труб - все это слилось в единый беснующийся шквал звуков. Палин сделал резкую отмашку рукой в сторону блока атомной электростанции. Мол, уходи, уходи скорей! И вслед за тем крикнул, что есть мочи: «Беги! Беги!», но понял, что Федосов не слышит, потому что и сам он свой голос ощущал, пожалуй, только гортанью.
Федосов уже двинулся с места, перешагнул, легко оттолкнувшись, канаву с «черной трубой» и, обойдя приямок, подошел к Палину.
- Дерьмо льют? - спросил он в самое ухо. Глаза черные, застывшие. Губы синие, с белесым налетом, шевелятся с трудом, как у пьяного.
- Да! - ответил Палин. - Иди! Ты замерз! Я побуду!.. Пришли Проклова! Пусть теплее оденется!
Федосов кивнул. Синее лицо его вздрагивало. Он двинул вдоль траншеи по буграм и распадкам супесных влажных отвалов к атомному блоку.
Палин посмотрел Федосову вслед, и ему показалось, что в фигуре удаляющегося человека - легкость освобождения. Подумал вдруг, что его, Палина, сопротивление, запоздало проснувшееся самосознание, ответственность перед Природой и человечеством - сегодня его, Палина, достояние и только его…
«Сам, сам, сам!» - приказал он себе и быстро прошел к отводящему каналу, черпнул колбой воду на выходе из приямка, посмотрел на свет. В мутноватой воде плавало несколько крупинок смолы радиоактивной пульпы. Он снова вымученно улыбнулся, с каким-то тупым изумлением открытия, глядя перед собой в пространство…
- Ах, проклятье! - крикнул он, не слыша своего голоса, потонувшего в грохоте моря и реве ветра. - Проклятье! - Он поднес колбу с водой к радиометру, переключил диапазоны.
«Рентген в час… Концентрированную радиоактивную грязь хлещут в море…»
Он поставил колбу с водой на землю. Ощущал лицом мелкие брызги разбивающихся о берег волн. Несколько раз облизнул быстро солонеющие на морском ветру губы. Нетерпение охватило все существо его. Стремительно стал прохаживаться взад и вперед вдоль берега. Непрерывно нарастающий гневный гул моря будто удесятерял его силы, злость. Он бросил радиометр на влажный песок, судорожно сжал кулаки. Песок то влажнел и отдавал глянцевым блеском при накате волн, то будто мгновенно просыхал и становился белесовато-матовым, когда волна отходила.
- Простите меня… - сказал он вдруг. Море вторило ему в ответ надсадным грохотом. - Простите… - еще раз сказал он в пространство.
Он проиграл… Факт… Все его благие намерения привели вот к этому: струя радиоактивной пульпы от атомного блока и вал разбавляющей воды от береговой насосной…
Беспомощность, ощущение фатальной неизбежности случившегося толкали его душу то во власть отчаяния, то к холодности стороннего наблюдателя.
«Здесь все просто. Тайны нет. Торбину, Мошкину, Алимову надо прикрыть свою несостоятельность… Или это и есть руководство?.. Если это так… Нет, нет… Именно… И еще… Еще кому-нибудь это надо… Срок - это не голая временная категория. За ним чины, награды… Многое, многое… В конце концов - признание, жизненный успех…»
Палин вновь ощутил прилив яростного нетерпения, придавшего ему сил. Он схватил радиометр, полуутонувший в морском песке, колбу с водой и плавающими в ней «икринками» радиоактивной смолы и побежал вдоль траншеи к зданию управления. Ярость все более придавала сил, и он наращивал бег. Ощущал разгоряченный стук сердца от бега и от волнения. Явственно увидел перед собой прохаживающегося по кабинету Торбина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Палин остановился, глядя на движение вокруг, подумал, что вот, все они не знают, что творится у них на блоке. И даже сам атомный энергоблок этого не знает.
И вот эти автомашины не знают…
Палин оглянулся на черный, облицованный глазурованным кабанчиком монолитный куб реакторного здания, на величественно вписавшийся в серое небо ствол белоснежной вентиляционной трубы, где-то на высоте ста метров растворившийся в низкой рваной облачности.
Вспомнил о Торбине. Ощутил уверенную вражду к нему. Такую вражду, которая влечет за собой действие.
Он побежал. Обогнув здание электростанции, выскочил на территорию промплощадки и, оказавшись у траншеи с «черной трубой», торопливо пошел вдоль, часто спрыгивая на трубу и плотно приставляя к ней радиометр.
Почти на всем протяжении прибор довольно ровно показывал полтора рентгена в час. Палин почему-то вдруг успокоился. Свершившееся преступление было столь очевидным, что оставалось только констатировать и точнее регистрировать факт…
Холодный влажный ветер порывисто подхватывал светлые пряди его волос, то взвихривая и забрасывая их назад, то расплющивая и прижимая ко лбу. Глаза как-то изумленно и беспомощно блестели.
Он вначале все измерял, измерял… Все те же полтора рентгена. Потом перестал. Вяло опустив руку с прибором, шел, замедлив шаг, и подумал вдруг, что все развивается… предельно откровенно. Именно так…
Инъекция радиоактивной грязью Природе происходит у всех на глазах, словно бы так и надо…
«Уму непостижимо! - подумал он. - Все происходит так явно, так классически нагло, что кажется всем должным и закономерным».
Он даже зябко поежился от охватившего его вдруг чувства возмущения.
Невдалеке бурлило и накатывало на берег пенистые валы море.
Палин заметил съежившуюся от холода фигуру Федосова. Спохватился и снова побежал. Ветер упруго и, как ему казалось, враждебно толкал его в грудь, лицо, будто не пуская к морю, был леденисто-холодным, злобным…
«Природа взъярилась… - виновато подумал Палин. - Она все чувствует, ее не обманешь…»
Он бежал, спотыкаясь от волнения и обиды, теряя иногда координацию движений. С маху упал, врезавшись руками и прибором глубоко в рыхлый влажный бугор отвальной супеси.
Подбегая к берегу, Палин увидел, что из «черной трубы» поток воды лил с расходом около ста тонн в час, вначале довольно тугой, он затем расширялся, теряя упругость, и, подхватываемый и разрываемый ветром, крупными барабанящими брызгами покрывал акваторию и бетонированные откосы приямка. А чуть в отдалении, где отводящий канал соединялся с морем, бурлил и кипел мощный тысячекубовый разбавляющий вал технической воды от насосной станции…
- Ну вот, видишь… Все произошло… - с горечью произнес Палин, и голос его потонул в грохоте моря.
Он посмотрел на Федосова, стоявшего по ту сторону канала, и беспомощно улыбнулся. Резким толчком слезы обиды надавили на глаза ему, но тут же отпустили…
- Спокойно, спокойно… - шептал он сам себе, болезненно ощущая собственное бессилие.
Федосов вконец замерз. Расплющенное боксерское лицо его, и без того не отмеченное живостью, теперь совсем застыло. Он глядел на Палина и, видно было, хотел что-то сказать, но тщетно. Море, ветер и валы воды из труб - все это слилось в единый беснующийся шквал звуков. Палин сделал резкую отмашку рукой в сторону блока атомной электростанции. Мол, уходи, уходи скорей! И вслед за тем крикнул, что есть мочи: «Беги! Беги!», но понял, что Федосов не слышит, потому что и сам он свой голос ощущал, пожалуй, только гортанью.
Федосов уже двинулся с места, перешагнул, легко оттолкнувшись, канаву с «черной трубой» и, обойдя приямок, подошел к Палину.
- Дерьмо льют? - спросил он в самое ухо. Глаза черные, застывшие. Губы синие, с белесым налетом, шевелятся с трудом, как у пьяного.
- Да! - ответил Палин. - Иди! Ты замерз! Я побуду!.. Пришли Проклова! Пусть теплее оденется!
Федосов кивнул. Синее лицо его вздрагивало. Он двинул вдоль траншеи по буграм и распадкам супесных влажных отвалов к атомному блоку.
Палин посмотрел Федосову вслед, и ему показалось, что в фигуре удаляющегося человека - легкость освобождения. Подумал вдруг, что его, Палина, сопротивление, запоздало проснувшееся самосознание, ответственность перед Природой и человечеством - сегодня его, Палина, достояние и только его…
«Сам, сам, сам!» - приказал он себе и быстро прошел к отводящему каналу, черпнул колбой воду на выходе из приямка, посмотрел на свет. В мутноватой воде плавало несколько крупинок смолы радиоактивной пульпы. Он снова вымученно улыбнулся, с каким-то тупым изумлением открытия, глядя перед собой в пространство…
- Ах, проклятье! - крикнул он, не слыша своего голоса, потонувшего в грохоте моря и реве ветра. - Проклятье! - Он поднес колбу с водой к радиометру, переключил диапазоны.
«Рентген в час… Концентрированную радиоактивную грязь хлещут в море…»
Он поставил колбу с водой на землю. Ощущал лицом мелкие брызги разбивающихся о берег волн. Несколько раз облизнул быстро солонеющие на морском ветру губы. Нетерпение охватило все существо его. Стремительно стал прохаживаться взад и вперед вдоль берега. Непрерывно нарастающий гневный гул моря будто удесятерял его силы, злость. Он бросил радиометр на влажный песок, судорожно сжал кулаки. Песок то влажнел и отдавал глянцевым блеском при накате волн, то будто мгновенно просыхал и становился белесовато-матовым, когда волна отходила.
- Простите меня… - сказал он вдруг. Море вторило ему в ответ надсадным грохотом. - Простите… - еще раз сказал он в пространство.
Он проиграл… Факт… Все его благие намерения привели вот к этому: струя радиоактивной пульпы от атомного блока и вал разбавляющей воды от береговой насосной…
Беспомощность, ощущение фатальной неизбежности случившегося толкали его душу то во власть отчаяния, то к холодности стороннего наблюдателя.
«Здесь все просто. Тайны нет. Торбину, Мошкину, Алимову надо прикрыть свою несостоятельность… Или это и есть руководство?.. Если это так… Нет, нет… Именно… И еще… Еще кому-нибудь это надо… Срок - это не голая временная категория. За ним чины, награды… Многое, многое… В конце концов - признание, жизненный успех…»
Палин вновь ощутил прилив яростного нетерпения, придавшего ему сил. Он схватил радиометр, полуутонувший в морском песке, колбу с водой и плавающими в ней «икринками» радиоактивной смолы и побежал вдоль траншеи к зданию управления. Ярость все более придавала сил, и он наращивал бег. Ощущал разгоряченный стук сердца от бега и от волнения. Явственно увидел перед собой прохаживающегося по кабинету Торбина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30