— Да-да. Ты по десять часов в день распеваешь песни на мокше, а основному едва ли уделяешь полчаса.
— Но основной — такой некрасивый язык. Такой… корявый.
— Ах-ха, но в Ордене мало кто теперь говорит на мокше.
Это почти мертвый язык. В колледжах и башнях Академии царит основной.
Данло потрогал перо у себя в волосах.
— Файет думает, что через год я буду бегло владеть им.
— Но у тебя нет года. Конкурс начинается 20-го числа ложной зимы.
— Все равно остается больше полугода.
— Это верно. Но для поступления в Академию тебе потребуется не только язык. Основной — это лишь дверь к другим знаниям, Данло.
— И ты думаешь, что эту дверь надо открыть прямо сейчас?
— Ох-хо, решать тебе, конечно. Если хочешь, мы можем взять прошение назад и подождать до будущего года.
— Нет. — Данло почти ко всему относился с твердокаменным алалойским терпением, но при мысли о путешествии, которое он должен был завершить, оно ему изменяло. — Я не могу ждать так долго.
— Есть еще один способ.
— Да?
— Любой язык — человеческий язык — можно выучить за одну ночь. Впечатать его себе в мозг.
Данло знал, что источник разума помещается у него в голове, в шишковидной железе, которую он называл третьим глазом.
Но мозг — это всего лишь розовый студень, защищающий эту шишку от холода. Мозги животных очень вкусны, а перемешанные с золой, служат для выделки свежих шкур.
— Как может удержаться язык в складках этого студня?
Старый Отец, тихо посвистев, прочел Данло краткую лекцию о строении человеческого мозга. Прижимая свои длинные пальцы к черепу Данло, он показывал примерное расположение гаппокампуса и мозжечковой миндалины, заведующих памятью и другими мозговыми функциями.
— Твой мозг, как орех бальдо, поделен на два полушария, правое и левое. Ох-хо, эти две половинки — как два разных мозга. Потому-то человек так и страдает от раздвоения: одна половина говорит ему «да», а другая — «нет».
Данло потер глаза. Снисходительный тон Старого Отца порой надоедал ему. Он достаточно долго прожил у него в доме, чтобы научиться сарказму, и поэтому спросил:
— А у фраваши мозг цельный? Не потому ли он вечно дрыгается, как проткнутая острогой рыба, и никогда не знает покоя?
— Ты смотришь в корень, — ласково улыбнулся Старый Отец.
— Мозг фраваши, ага! Все так: он у нас поделен на четвертушки. Фронтальные доли, — он с тихим свистом потрогал свою голову над золотистыми глазами, — почти целиком предоставлены языкам и сочинению песен. Другие части исполняют другие функции. Надо тебе знать, что фраваши и спят по четвертям.
Мы больше думаем, чем вы, лучше умеем сочинять и исполнять музыку, поэтому и спим больше, много больше. И видим сны. В любой момент одна, две или три четверти нашего мозга находятся в состоянии сна. Мы редко бодрствуем полностью. И никогда, никогда, никогда не должны спать на все четыре четверти.
Данло трудно было представить себе такой разум — он потряс головой и улыбнулся Старому Отцу.
— А что говорят тебе твои четыре четверти?"Да", «нет», «возможно, да» и «возможно, нет»?
— Ох-хо! Человек шутит над мозгом фраваши!
Данло посмеялся вместе со Старым Отцом, потом посерьезнел и спросил:
— В твоем мозгу язык помещается так же, как в моем?
— Ах-ох, лучше сказать, что мозг фраваши впитывает язык, как полотно — воду. Существуют глубокие структуры, универсальные грамматики для слов, музыки и других звуков — услышав что-то один раз, мы уже не можем это забыть.
— Но я человек и могу забывать, да?
— Ох-хо, потому тебе и нужен импринтинг, если хочешь выучить язык быстро и во всей полноте.
Данло вспомнил то, что усвоил быстро и во всей полноте в ночь своего посвящения, и спросил:
— А это очень больно?
Старый Отец улыбнулся своей садистской улыбкой, и его глаза превратились в золотые зеркала.
— Больно ли? Ах-хо. Во время твоих прогулок с Оттой тебе встречались жакарандийские проститутки?
Данло был бы шокирован, узнав, что есть женщины, продающие секс за деньги — если бы знал к тому же, что такое деньги.
— Не помню, — сказал он.
— Женщины, которые ходят с голыми животами, показывая всем свои татуировки. Это красные и пурпурные рисунки обнаженных женщин, сопровождаемые зеленой и синей рекламой их ремесла.
— А, эти женщины. — Данло уже проникся красотой и изяществом горожанок. — Они очень красивые, да? Я не знал, как они называются.
Старый Отец просвистел мотивчик, выражавший неодобрение проституткам, но до Данло это не дошло.
— Импринтинг — все равно что татуировка мозга. Неизгладимые звуки и картины закрепляются в синапсах, а сами синапсы напоминают застывшие во льду шелковые нити. Физической боли ты не испытываешь, поскольку в мозгу нервов нет. Но боль иного рода — ах! Прилив новых концепций, точек отсчета, связей между словами — ты не можешь себе представить всех возможных ассоциаций. Ох-хо, еще какая боль, ангслан! Оттого что ты внезапно становишься больше, чем был. Боль узнавания.
Ох, больно, больно.
На следующий день Старый Отец повел Данло в импринтинговую мастерскую. Их путь проходил по знаменитой ледянке Фраваши, длинной оранжевой улице, ведущей мимо улиц Путан и Контрабандистов в самое сердце Квартала Пришельцев. Старый Отец держался на коньках неуклюже — его тазобедренные суставы, не столь гибкие, как у человека, к тому же похрустывали от артрита. Описывая кривую, он часто опирался на Данло, чтобы не упасть, и постоянно останавливался отдышаться.
Странная это была пара: Данло со своим открытым лицом и любопытными глазами и добродушный, непроницаемый фраваши, высящийся над ним, как мохнатая гора.
Ввиду теплой погоды Данло оделся легко, в белую полотняную рубашку, шерстяные брюки и черную шерстяную куртку (это наряд, само собой, дополняло белое перо в волосах). Это был один из чудесных зимних дней — небо синело, как яйцо талло, и свежий соленый ветер дул с океана. В уличных ресторанах и кафе по обе стороны дороги многочисленные посетители смотрели на текущий мимо людской поток. Здесь было на что посмотреть. По мере углубления в Квартал толпа становилась все гуще, ярче, колоритнее и опаснее. Прибавилось проституток и мастер-куртизанок в бриллиантах и натуральных шелках. Были тут хибакуся в лохмотьях, босоногие аутисты, хариджаны, тубисты, купцы, червячники и даже несколько нищенствующих воинов-поэтов, покинувших свой орден ради удовольствий Невернеса. Звуки и запахи человеческих толп наполняли воздух. Пахло свежим хлебом, колбасами, жареным кофе, озоном, дымом, тоалачем, мокрой шерстью и намеком на секс. Эти запахи волновали Данло, хотя их трудно было отделить один от другого или определить их источник. В давке на углу улицы Печатников одна пухлая потаскушка прижалась к нему и запустила пальцы в его волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205