Более того, именно в то время на свет появлялось истинное дитя этого союза, осуществление надежд, воплощение их собственной истории – роман «Собственник», который стал настоящим tour de force , и первые месяцы их супружеской жизни были наполнены именно этим событием.
Для Ады новая жизнь началась 23 сентября 1905 года, она просто решила предать забвению все, что было до того. Ножницами она вырезала первые страницы своего дневника, и он стал начинаться следующими словами: «Зиму 1905–1906 годов мы провели в «Болд-Хеде» в Девоне. Джон правил гранки «Собственника» и начал работу над своей первой пьесой «Серебряная коробка». Он испытывал все большую неудовлетворенность началом романа «Усадьба», который тогда даже не имел этого названия».
Кроме работы над гранками «Собственника», Голсуорси в ту пору был занят более важной для него проблемой – все намеки и недомолвки этого романа были разгаданы и вызвали соответствующую реакцию у членов его семьи, которые были вполне узнаваемы. В сентябре, после возвращения в Англию, он получил письмо от своей сестры Лилиан, в котором она сообщала, как встревожил ее и сестру роман Джона. Помимо того, что она узнала многих прототипов героев романа, ее потрясла та откровенность, с которой брат рассказал историю несчастного замужества Ады. Все эти дела – такие интимные, сокровенные, если уж так нужно поведать о них всему миру, почему бы не воспользоваться для этого псевдонимом? Ее письмо не дошло до нас, о его содержании мы можем догадываться по ответу Голсуорси: «Когда я думаю о твоем письме в целом, я прежде всего воспринимаю его так: одна душа отчаянно взывает к другой, совершенно от нее отличной. Я уже давно знаю, что в основных своих взглядах мы очень не похожи. Нас роднят сочувствие к людям и терпимость, но, если копнуть поглубже, разница между нами большая. В тебе нет того трезвого – или циничного, или сатирического, или объективного начала – назови как хочешь, – которое есть во мне. Ты оптимистка, идеалистка. Я же не оптимист и не пессимист, а идеалы у меня если и есть, так не те, что у тебя.
И от искусства мы с тобой требуем разного. Тебе, например, хочется, чтобы автор, изображая конфликт, склонял читателя примкнуть к одной из сторон против другой. У меня этого нет. Я скорее ощущаю себя своего рода химиком – я более холоден, более аналитичен, всегда развиваю какую-то философскую идею и в угоду ей готов, можно сказать, исказить свои оценки. Я исхожу из тезиса, что чувство собственности не христианское и не очень пристойное чувство. Во всяком случае, я всегда занимаю позицию отрицателя, разрушителя. Мне нестерпима сама идея безупречного героя, она мне кажется такой банальной, пошлой, а главное – явно нефилософской. Возможно, даже вероятно, это недостаток, но это так, и с этим ничего не поделаешь. Я не могу воспринимать человека до такой степени всерьез. Кое-что в людях мне нравится, кое-что меня восхищает, но если я берусь писать о них, то будь уверена, что я не обойду молчанием их темные стороны. Таков мой жанр. Изменить я его не могу. Охотно верю, что это тебя огорчает.
Вопрос о личностях. Неужели ты в самом деле думаешь, что это важно? Если не считать тебя, Меб и мамы (ей, пожалуй, лучше не читать мою книгу), никто ведь о нас ничего толком не знает и не хочет знать, так что в худшем случае люди день-другой поудивляются, почему я выбрал эту тему, а потом забудут. Никто... не осведомлен хотя бы настолько, чтобы связать А. и И., тем более что я изменил цвет ее волос на золотой.
...Эта книга – несомненно, лучшее из того, что я написал, несомненно. И тут я подошел к самому трудному в твоем письме.
По существу, ты говоришь мне: не издавай. Во всяком случае, не в ближайшие годы. Прости меня, дорогая, но ты довольно легко касаешься очень болезненной темы.
Если я не издам ее сейчас, то не издам никогда. Через два месяца эта книга умрет во мне и уже никогда не воскреснет. Она постепенно умирает уже с мая. Начата новая книга. Я просто сужу по другим своим книгам. Ни к одной из них я не мог бы вернуться, чтобы переделать ее, растения умерли, потому что их оставили без ежедневной поливки. Так будет и с этой книгой. Я не могу и никогда не смогу ее переделать.
Это проясняет картину.
Вопрос, значит, стоит так: тебе и Меб кажется, что моя книга – святотатство, но достаточно ли твердо ваше убеждение, чтобы предать ее огню? Издать ее анонимно я не могу, это значило бы и новую мою книгу, и следующую за ней тоже издавать анонимно – в них тоже участвуют и «молодой Джолион», и другие».
Это лишь небольшая часть длинного письма, написанного Голсуорси сестре в защиту своего романа; никто, утверждает он, не принадлежащий к их «семейному клану», не сможет опознать реальных героев романа, а сестра воспринимает роман таким образом лишь потому, что смотрит на него глазами «члена его семьи, ощущая в романе пульс жизни этой семьи».
Мы не знаем, как удалось брату переубедить Лилиан, но 23 марта 1906 года роман вышел в свет абсолютно в том виде, в каком его читала Лилиан, и под собственным именем автора.
Младшая сестра Голсуорси Мейбл Рейнолдс в своих «Мемуарах», посвященных брату, решительно высказывает собственное мнение по вопросу сходства героев «Саги о Форсайтах» с членами их семьи: «Я считаю, что, кроме общеизвестного примера в лице старого Джолиона, сходство остальных героев романа с членами семьи Голсуорси можно проследить лишь в общих чертах. Мой брат действительно изучил и перенес в роман многие характерны особенности и странности наших семейных отношений, но каждый представитель семьи был им настолько сильно изменен, что мнение, будто хотя бы один из героев «Саги» взят прямо из жизни, абсолютно ложное».
С момента первого знакомства сестер с рукописью «Собственника» до написания вышеприведенных строк прошло тридцать лет. Время залечило многие раны, родители давно умерли, а сам Джон к своей смерти, наступившей двумя годами раньше, почти полностью утратил сходство с «сердитым молодым человеком», впервые написавшим о Форсайтах. Джон Голсуорси, кавалер ордена «За заслуги», превратился в одного из респектабельных «столпов общества»; в его романах нет гнева, жестоких, язвительных персонажей, а лишь усталость и некоторая грусть. Голсуорси понял, как это поняли и многие другие до него, что общество может увидеть себя в зеркале, заметить, как осмеяны его безумие и несправедливость, но это заставит его лишь пожать плечами и не поведет ни к каким изменениям.
«Собственник» имел большой успех, это был первый факел, зажженный во тьме. «Остров фарисеев»провозгласил определенные идеи, но как произведение искусства он стоял очень невысоко. Форсайты же были живыми людьми; они существовали в своем мире, они были убедительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Для Ады новая жизнь началась 23 сентября 1905 года, она просто решила предать забвению все, что было до того. Ножницами она вырезала первые страницы своего дневника, и он стал начинаться следующими словами: «Зиму 1905–1906 годов мы провели в «Болд-Хеде» в Девоне. Джон правил гранки «Собственника» и начал работу над своей первой пьесой «Серебряная коробка». Он испытывал все большую неудовлетворенность началом романа «Усадьба», который тогда даже не имел этого названия».
Кроме работы над гранками «Собственника», Голсуорси в ту пору был занят более важной для него проблемой – все намеки и недомолвки этого романа были разгаданы и вызвали соответствующую реакцию у членов его семьи, которые были вполне узнаваемы. В сентябре, после возвращения в Англию, он получил письмо от своей сестры Лилиан, в котором она сообщала, как встревожил ее и сестру роман Джона. Помимо того, что она узнала многих прототипов героев романа, ее потрясла та откровенность, с которой брат рассказал историю несчастного замужества Ады. Все эти дела – такие интимные, сокровенные, если уж так нужно поведать о них всему миру, почему бы не воспользоваться для этого псевдонимом? Ее письмо не дошло до нас, о его содержании мы можем догадываться по ответу Голсуорси: «Когда я думаю о твоем письме в целом, я прежде всего воспринимаю его так: одна душа отчаянно взывает к другой, совершенно от нее отличной. Я уже давно знаю, что в основных своих взглядах мы очень не похожи. Нас роднят сочувствие к людям и терпимость, но, если копнуть поглубже, разница между нами большая. В тебе нет того трезвого – или циничного, или сатирического, или объективного начала – назови как хочешь, – которое есть во мне. Ты оптимистка, идеалистка. Я же не оптимист и не пессимист, а идеалы у меня если и есть, так не те, что у тебя.
И от искусства мы с тобой требуем разного. Тебе, например, хочется, чтобы автор, изображая конфликт, склонял читателя примкнуть к одной из сторон против другой. У меня этого нет. Я скорее ощущаю себя своего рода химиком – я более холоден, более аналитичен, всегда развиваю какую-то философскую идею и в угоду ей готов, можно сказать, исказить свои оценки. Я исхожу из тезиса, что чувство собственности не христианское и не очень пристойное чувство. Во всяком случае, я всегда занимаю позицию отрицателя, разрушителя. Мне нестерпима сама идея безупречного героя, она мне кажется такой банальной, пошлой, а главное – явно нефилософской. Возможно, даже вероятно, это недостаток, но это так, и с этим ничего не поделаешь. Я не могу воспринимать человека до такой степени всерьез. Кое-что в людях мне нравится, кое-что меня восхищает, но если я берусь писать о них, то будь уверена, что я не обойду молчанием их темные стороны. Таков мой жанр. Изменить я его не могу. Охотно верю, что это тебя огорчает.
Вопрос о личностях. Неужели ты в самом деле думаешь, что это важно? Если не считать тебя, Меб и мамы (ей, пожалуй, лучше не читать мою книгу), никто ведь о нас ничего толком не знает и не хочет знать, так что в худшем случае люди день-другой поудивляются, почему я выбрал эту тему, а потом забудут. Никто... не осведомлен хотя бы настолько, чтобы связать А. и И., тем более что я изменил цвет ее волос на золотой.
...Эта книга – несомненно, лучшее из того, что я написал, несомненно. И тут я подошел к самому трудному в твоем письме.
По существу, ты говоришь мне: не издавай. Во всяком случае, не в ближайшие годы. Прости меня, дорогая, но ты довольно легко касаешься очень болезненной темы.
Если я не издам ее сейчас, то не издам никогда. Через два месяца эта книга умрет во мне и уже никогда не воскреснет. Она постепенно умирает уже с мая. Начата новая книга. Я просто сужу по другим своим книгам. Ни к одной из них я не мог бы вернуться, чтобы переделать ее, растения умерли, потому что их оставили без ежедневной поливки. Так будет и с этой книгой. Я не могу и никогда не смогу ее переделать.
Это проясняет картину.
Вопрос, значит, стоит так: тебе и Меб кажется, что моя книга – святотатство, но достаточно ли твердо ваше убеждение, чтобы предать ее огню? Издать ее анонимно я не могу, это значило бы и новую мою книгу, и следующую за ней тоже издавать анонимно – в них тоже участвуют и «молодой Джолион», и другие».
Это лишь небольшая часть длинного письма, написанного Голсуорси сестре в защиту своего романа; никто, утверждает он, не принадлежащий к их «семейному клану», не сможет опознать реальных героев романа, а сестра воспринимает роман таким образом лишь потому, что смотрит на него глазами «члена его семьи, ощущая в романе пульс жизни этой семьи».
Мы не знаем, как удалось брату переубедить Лилиан, но 23 марта 1906 года роман вышел в свет абсолютно в том виде, в каком его читала Лилиан, и под собственным именем автора.
Младшая сестра Голсуорси Мейбл Рейнолдс в своих «Мемуарах», посвященных брату, решительно высказывает собственное мнение по вопросу сходства героев «Саги о Форсайтах» с членами их семьи: «Я считаю, что, кроме общеизвестного примера в лице старого Джолиона, сходство остальных героев романа с членами семьи Голсуорси можно проследить лишь в общих чертах. Мой брат действительно изучил и перенес в роман многие характерны особенности и странности наших семейных отношений, но каждый представитель семьи был им настолько сильно изменен, что мнение, будто хотя бы один из героев «Саги» взят прямо из жизни, абсолютно ложное».
С момента первого знакомства сестер с рукописью «Собственника» до написания вышеприведенных строк прошло тридцать лет. Время залечило многие раны, родители давно умерли, а сам Джон к своей смерти, наступившей двумя годами раньше, почти полностью утратил сходство с «сердитым молодым человеком», впервые написавшим о Форсайтах. Джон Голсуорси, кавалер ордена «За заслуги», превратился в одного из респектабельных «столпов общества»; в его романах нет гнева, жестоких, язвительных персонажей, а лишь усталость и некоторая грусть. Голсуорси понял, как это поняли и многие другие до него, что общество может увидеть себя в зеркале, заметить, как осмеяны его безумие и несправедливость, но это заставит его лишь пожать плечами и не поведет ни к каким изменениям.
«Собственник» имел большой успех, это был первый факел, зажженный во тьме. «Остров фарисеев»провозгласил определенные идеи, но как произведение искусства он стоял очень невысоко. Форсайты же были живыми людьми; они существовали в своем мире, они были убедительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92