Ни с того ни с сего вспомнился Партизан со всеми его фокусами… Да нет. Чушь, бред, наваждение…
Редактор «Московского листка», несмотря на все выпитое, заметил, как я напрягся, услышав эту последнюю фразу.
— Это такое профессиональное выражение, — объяснил он. — Никакого криминала, Лубянка. — Губы Боровицкого на мгновение искривила полуулыбка-полугримаса. — Ну, гвоздь номера, сенсация… понятно?
— Понятно, — ответил я, хотя абсолютной ясности у меня все равно не было. Только слабые намеки на нее.
— Теперь уйдешь, наконец? — спросил Боровицкий. — Ты… ведь… — Взгляд его снова заскользил по кабинету, глаза за очками окончательно сделались стеклянными и бессмысленными. Кайф наконец-то пришел, а вместе с ним — и забытье.
— Ухожу, — сказал я и в самом деле вышел за дверь.
Станислав Леонидович уже никак не прореагировал на мой уход.
В приемной зареванная секретарша ворошила какие-то бумаги, раскладывая их по многочисленным яшикам стола. Когда я входил в приемную двадцать минут назад, она куда-то отлучалась и была убеждена, что редактор в кабинете один. Поэтому теперь она разглядывала меня, словно космического пришельца. Даже перестала на время хлюпать носом.
— Искренне соболезную, — проговорил я, обращаясь к секретарше.
— Вы тоже из милиции? — она все-таки догадалась, что я не призрак и не влетел в кабинет главного через окно. Ее интерес сразу уменьшился.
— Из Минбеза, — кратко ответствовал я. — Зайдите-ка к Станиславу Леонидовичу. Может, ему нужна помощь…
— А-а, Лубянка, — почти равнодушно протянула секретарша, утерла глаза и скрылась за дверью кабинета.
Недолго думая, я сел на ее секретарское место, пододвинул к себе городской телефон и набрал нужный номер. Пошли гудки, и я уж подумал, что сиеста в Управлении затянулась, как трубку, наконец, взял Филиков.
— Слушаю, — проговорил он недовольно и зевнул.
— Не спи, Дядя Саша, — строго сказал я, — капитализм проспишь и не заметишь.
— Замечу, замечу, Макс, не волнуйся, — обнадежил меня Филиков. — На наш век капитализма хватит. А прикажут — так будем бороться со всеми его тлетворными проявлениями. «Сникерсами», памперсами и юнкерсами.
Я, однако, не расположен был сейчас пикироваться и играть в слова.
— Вот и хорошо, — быстро ответил я. — Теперь скажи мне: есть ли из архива какая-нибудь информация для меня? — Еще днем, вернувшись от Куликова, я загнал в поисковую систему три полученных фамилии — Сокольского, Бредихина и Григоренко. За час должны уже быть готовы результаты.
— Ага, — ответил Филиков после некоторой паузы, во время которой я слышал слабое щелканье компьютерной клавиатуры. — Ты только трех заказывал?
— Трех, — подтвердил я.
— Тогда записывай адреса своих стариканов, — объявил Филиков и быстро-быстро начал мне диктовать.
— Стоп-стоп, не гони, не успеваю, — прервал я филиковский галоп. — Повтори еще Бредихина… Разогнался, понимаешь.
Филиков не стал вредничать и медленно повторил, хотя и не преминул добавить, что при таком возрасте моих клиентов мне следовало бы поторопиться. Если я уже не опоздал.
— В каком это смысле? — поинтересовался я.
Дядя Саша любезно объяснил, что информация в поисковой системе обновляется обычно раз в три месяца, что в условиях высокой смертности…
— Ты располагаешь информацией поновее? — сердито осведомился я. — У тебя свои источники? Тогда скажи.
Филиков догадался, что несколько переборщил со своими шуточками.
— Макс, может быть, тебе помощь нужна? — спросил он уже серьезно. — Я сейчас свободен, могу и…
— Справлюсь, — сообщил я. — Дедушки старые, авось не станут оказывать вооруженного сопротивления. Но за любезность — спасибо.
— Может быть, все-таки мне приехать? — проговорил Филиков озабоченным тоном. — Я слышал, что вчера на улице Толстого один такой старичок уже не стал кому-то оказывать сопротивления. И теперь не окажет никому и никогда.
— Не каркай, — сказал я мрачно. — Сказал, что справлюсь, — значит, справлюсь!
На самом деле помощь народного умельца и грамотного стрелка Дяди Саши мне бы не помешала. Но мне также не особенно нравилось, когда кто-то вмешивается в мои дела. Пусть и с благородными целями. В конце концов, я же не лезу с советами по Дяди-Сашиной операции «Тминное поле», и он как-то без меня обходится с этим чертовым «Метастазбанком». И я сам обойдусь. Каждый, знаете ли, за себя, и только Бог — за всех сразу.
— Тогда ариведерчи, — несколько обиженно произнес Филиков.
— Чао, — ответил я и отключился.
Через час я уже был на Люсиновской, где в доме номер 72, по моей информации, проживал Сокольский Борис Львович, доктор физико-математических наук, профессор и прочее. Первый в моем списке, несмотря на алфавитную очередность, на которую я плевал. Потому что бдительный склеротик Куликов назвал мне именно Сокольского первым делом. Если, конечно, он ничего не перепутал вследствие возраста и напряженной работы на циклотроне.
Дом 72 расположился неуклюжей многоэтажной розовокирпичной буквой Г на пересечении двух оживленных магистралей — в месте, очень удобном для пешеходов и совершенно некомфортабельном для автолюбителей. Я отмотал возле этой буквы Г целый круг почета, но так и не нашел подходящего места для парковки своего «жигуля»: где-то асфальт был вскрыт и в траншее копошились пропыленные дорожные рабочие, где-то всю полезную площадь занимали аляповатые киоски, доверху заполненные водкой и шоколадом, а почти рядом с необходимым мне подъездом, где в самый раз было бы приткнуть мою усталую тачку, красовался наглый запретительный кирпич. Пришлось отматывать еще метров пятьсот, сворачивать вбок и оставлять «жигуль» близ ржавой кругляшки Даниловского рынка. Место здесь было бойкое, народ бродил инициативный, торговый, интересующийся всяческой техникой, и — будь у меня, допустим, новенькая иномарка — я побоялся бы оставлять ее здесь без должного присмотра. Но с «жигуля» здешним делаварам взять особенно нечего. Резина лысоватая, в салоне пусто, дворники я предусмотрительно снял и затолкал в бардачок к запасной паре. В общем, не машина, а сплошной памятник Нищему Автомобилисту. На такие не покушаются. К ним возлагают цветочки.
С этими светлыми мыслями я добрел до третьего подъезда, сел в лифт и только в лифте вспомнил вдруг о двух кусочниках с Волоколамского — очкастом и толстом, одышливом, — которые сегодня утром польстились-таки на мою развалюху. Воспоминания эти не доставили мне никакой радости, но я подавил в себе импульс немедленно вернуться и отогнать свое четырехколесное сокровище подальше от рыночной клоаки. Возвращаться — плохая примета. Тем более я уже приехал.
Компьютер не соврал: на темно-коричневом дерматине двери тускло отсвечивала красивая золоченая табличка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Редактор «Московского листка», несмотря на все выпитое, заметил, как я напрягся, услышав эту последнюю фразу.
— Это такое профессиональное выражение, — объяснил он. — Никакого криминала, Лубянка. — Губы Боровицкого на мгновение искривила полуулыбка-полугримаса. — Ну, гвоздь номера, сенсация… понятно?
— Понятно, — ответил я, хотя абсолютной ясности у меня все равно не было. Только слабые намеки на нее.
— Теперь уйдешь, наконец? — спросил Боровицкий. — Ты… ведь… — Взгляд его снова заскользил по кабинету, глаза за очками окончательно сделались стеклянными и бессмысленными. Кайф наконец-то пришел, а вместе с ним — и забытье.
— Ухожу, — сказал я и в самом деле вышел за дверь.
Станислав Леонидович уже никак не прореагировал на мой уход.
В приемной зареванная секретарша ворошила какие-то бумаги, раскладывая их по многочисленным яшикам стола. Когда я входил в приемную двадцать минут назад, она куда-то отлучалась и была убеждена, что редактор в кабинете один. Поэтому теперь она разглядывала меня, словно космического пришельца. Даже перестала на время хлюпать носом.
— Искренне соболезную, — проговорил я, обращаясь к секретарше.
— Вы тоже из милиции? — она все-таки догадалась, что я не призрак и не влетел в кабинет главного через окно. Ее интерес сразу уменьшился.
— Из Минбеза, — кратко ответствовал я. — Зайдите-ка к Станиславу Леонидовичу. Может, ему нужна помощь…
— А-а, Лубянка, — почти равнодушно протянула секретарша, утерла глаза и скрылась за дверью кабинета.
Недолго думая, я сел на ее секретарское место, пододвинул к себе городской телефон и набрал нужный номер. Пошли гудки, и я уж подумал, что сиеста в Управлении затянулась, как трубку, наконец, взял Филиков.
— Слушаю, — проговорил он недовольно и зевнул.
— Не спи, Дядя Саша, — строго сказал я, — капитализм проспишь и не заметишь.
— Замечу, замечу, Макс, не волнуйся, — обнадежил меня Филиков. — На наш век капитализма хватит. А прикажут — так будем бороться со всеми его тлетворными проявлениями. «Сникерсами», памперсами и юнкерсами.
Я, однако, не расположен был сейчас пикироваться и играть в слова.
— Вот и хорошо, — быстро ответил я. — Теперь скажи мне: есть ли из архива какая-нибудь информация для меня? — Еще днем, вернувшись от Куликова, я загнал в поисковую систему три полученных фамилии — Сокольского, Бредихина и Григоренко. За час должны уже быть готовы результаты.
— Ага, — ответил Филиков после некоторой паузы, во время которой я слышал слабое щелканье компьютерной клавиатуры. — Ты только трех заказывал?
— Трех, — подтвердил я.
— Тогда записывай адреса своих стариканов, — объявил Филиков и быстро-быстро начал мне диктовать.
— Стоп-стоп, не гони, не успеваю, — прервал я филиковский галоп. — Повтори еще Бредихина… Разогнался, понимаешь.
Филиков не стал вредничать и медленно повторил, хотя и не преминул добавить, что при таком возрасте моих клиентов мне следовало бы поторопиться. Если я уже не опоздал.
— В каком это смысле? — поинтересовался я.
Дядя Саша любезно объяснил, что информация в поисковой системе обновляется обычно раз в три месяца, что в условиях высокой смертности…
— Ты располагаешь информацией поновее? — сердито осведомился я. — У тебя свои источники? Тогда скажи.
Филиков догадался, что несколько переборщил со своими шуточками.
— Макс, может быть, тебе помощь нужна? — спросил он уже серьезно. — Я сейчас свободен, могу и…
— Справлюсь, — сообщил я. — Дедушки старые, авось не станут оказывать вооруженного сопротивления. Но за любезность — спасибо.
— Может быть, все-таки мне приехать? — проговорил Филиков озабоченным тоном. — Я слышал, что вчера на улице Толстого один такой старичок уже не стал кому-то оказывать сопротивления. И теперь не окажет никому и никогда.
— Не каркай, — сказал я мрачно. — Сказал, что справлюсь, — значит, справлюсь!
На самом деле помощь народного умельца и грамотного стрелка Дяди Саши мне бы не помешала. Но мне также не особенно нравилось, когда кто-то вмешивается в мои дела. Пусть и с благородными целями. В конце концов, я же не лезу с советами по Дяди-Сашиной операции «Тминное поле», и он как-то без меня обходится с этим чертовым «Метастазбанком». И я сам обойдусь. Каждый, знаете ли, за себя, и только Бог — за всех сразу.
— Тогда ариведерчи, — несколько обиженно произнес Филиков.
— Чао, — ответил я и отключился.
Через час я уже был на Люсиновской, где в доме номер 72, по моей информации, проживал Сокольский Борис Львович, доктор физико-математических наук, профессор и прочее. Первый в моем списке, несмотря на алфавитную очередность, на которую я плевал. Потому что бдительный склеротик Куликов назвал мне именно Сокольского первым делом. Если, конечно, он ничего не перепутал вследствие возраста и напряженной работы на циклотроне.
Дом 72 расположился неуклюжей многоэтажной розовокирпичной буквой Г на пересечении двух оживленных магистралей — в месте, очень удобном для пешеходов и совершенно некомфортабельном для автолюбителей. Я отмотал возле этой буквы Г целый круг почета, но так и не нашел подходящего места для парковки своего «жигуля»: где-то асфальт был вскрыт и в траншее копошились пропыленные дорожные рабочие, где-то всю полезную площадь занимали аляповатые киоски, доверху заполненные водкой и шоколадом, а почти рядом с необходимым мне подъездом, где в самый раз было бы приткнуть мою усталую тачку, красовался наглый запретительный кирпич. Пришлось отматывать еще метров пятьсот, сворачивать вбок и оставлять «жигуль» близ ржавой кругляшки Даниловского рынка. Место здесь было бойкое, народ бродил инициативный, торговый, интересующийся всяческой техникой, и — будь у меня, допустим, новенькая иномарка — я побоялся бы оставлять ее здесь без должного присмотра. Но с «жигуля» здешним делаварам взять особенно нечего. Резина лысоватая, в салоне пусто, дворники я предусмотрительно снял и затолкал в бардачок к запасной паре. В общем, не машина, а сплошной памятник Нищему Автомобилисту. На такие не покушаются. К ним возлагают цветочки.
С этими светлыми мыслями я добрел до третьего подъезда, сел в лифт и только в лифте вспомнил вдруг о двух кусочниках с Волоколамского — очкастом и толстом, одышливом, — которые сегодня утром польстились-таки на мою развалюху. Воспоминания эти не доставили мне никакой радости, но я подавил в себе импульс немедленно вернуться и отогнать свое четырехколесное сокровище подальше от рыночной клоаки. Возвращаться — плохая примета. Тем более я уже приехал.
Компьютер не соврал: на темно-коричневом дерматине двери тускло отсвечивала красивая золоченая табличка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103