ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


- Ага, я вижу, Коростылев воспитал достойного ученика! - ядовито заметила Вихоть, и я легко представил себе, как она распекает в учительской ребят-штрафников.
- Я надеюсь, - ответил я тихо. - Я бы очень хотел быть достойным учеником Коростылева. И позволю себе заметить, что он не занимался религиозной пропагандой, а делал самое трудное, что выпадает на долю учителя…
- Интересно знать, что же вы считаете самым трудным в нашей работе? - запальчиво спросила Вихоть, и меня охватила тоска от бессмысленности нашего разговора, его бесплодности и безнадежности. Нельзя словами раскрасить пепельно-серый мир дальтоника.
- Я, наверное, не смогу вам этого объяснить, но сказать вам о том, чем занимался целую жизнь Коростылев, я обязан. Несколько десятилетий подряд он множеству детишек мягко и настойчиво прививал мысль, ощущение, мировоззрение, что класс, школа, город, страна, мир - огромная семья этого маленького человека и все нуждаются в его помощи и участии. Он приучал нас к мысли, что наша история - это не хронологическая таблица в конце потрепанного учебника, а наша родословная, живое предание о нашем общем вчера, без которого не может быть завтра. Он объяснил, растолковал, уговорил нас всех, заставил поверить, что литература - это не образ Базарова или третий сон Веры Павловны, а мироощущение народа, его ищущая, страдающая и ликующая душа, выкрикнутая в вечность… А-а! - махнул я рукой с досадой.
- Что там говорить сейчас!..
- Действительно, что вам со мной говорить! Где уж нам понять вас, столичных! - обиженно проржала Вихоть, - но я, между прочим, на разговор с вами не набивалась…
- Это правда, - согласился я. Впереди замаячил перекресток, и мне стало любопытно, куда она повернет - налево или направо? - Вы действительно на разговор со мной не набивались. Мне даже показалось, что вы избегаете разговора со мной.
- Это почему еще? - вскинулась она и, убыстрив шаг, не дожидаясь моего ответа, свернула за угол направо. - Чего это мне избегать разговора с вами?
Это занятно. Интересно, что она пошла направо. Она ведь сказала, что идет не домой.
- Вы избегаете со мной серьезного разговора о том, что могло произойти в школе…
- А, что должно было - произойти в школе? Слава богу, в моей школе все в порядке! - Она говорила с нажимом: В МОЕЙ ШКОЛЕ… ВСЕ… В ПОРЯДКЕ…
- Сомневаюсь…
- А мне безразлично, сомневаетесь вы или нет! К школе это не может иметь отношения… И, конечно, мне не нужно, чтобы вы без серьезных оснований тормошили всех, допрашивали
- переспрашивали… Всю школу перебулгачите, а результатов будет нуль…
- А у меня есть серьезные основания, - сказал я уверенно.
- По крайней мере два…
- Даже целых два! Мне не расскажете, конечно?
- Обязательно расскажу. Первое - вся жизнь Коростылева была замкнута на школу. У него не было в привычном смысле личной жизни вне школы, бытовые проблемы его не интересовали. Поэтому, скорее всего, телеграмма была инициирована какими-то событиями в школе, о которых я обязательно узнаю. В этом я вас уверяю…
- На здоровье! Тем более, что в информаторах нужды на будет, а второе?
Нам оставалось пройти два квартала, и упремся в Комендантскую улицу. Там, где я ее увидел. Только мы должны были выйти на полкилометра раньше того места, где я оставил машину с Барсом.
- Второе? - не слеша переспросил я. - Второе основание из области ощущений. Бездоказательных, непроверяемых. Впечатления и предчувствия…
- Какие же именно у вас ощущения и впечатления? - недовольно мотнула она головой, которой сильно не хватало дуги и удил.
- Мне показалось, что вы не чрезмерно огорчены смертью своего коллеги…
Она задохнулась от ярости, только рот широко открывала, как вынырнувший из глубины пловец.
- Ну… ну… ну… это, знаете ли… дерзость… нахальство…
- Ощущение не может быть дерзостью или нахальством. Мне так показалось, - пожал я плечами. - Впечатление у меня такое сложилось.
- Наглость - то, что вы мне говорите о своих дурацких впечатлениях! Ощущение у него! что ж мне - рядом в могилу ложиться? Так я ему не жена! Я в отличие от некоторых не какой-то там Янус двуличный, а скорблю со всеми, как полагается…
Скорбит со всеми, как полагается, а ведь наверняка когда-то Кольяныч ей говорил, что Янус не двуличный, а просто смотрит он своими двумя лицами - печальным и радостным, в прошлое и будущее, скорбит и надеется. Да, забыла она в суматохе жизни, много дел должно быть у такого энергичного завуча. Скорбя как полагается, вышли мы на Комендантскую улицу, и она отрезала:
- Все, до свидания - вот мой дом, я пришла, - и показала рукой на трехэтажное кирпичное сооружение на противоположном углу.
- До свидания, Екатерина Сергеевна. Я вас еще обязательно навещу, - уверенно пообещал я.
Она пошла через дорогу, бросив мне через плечо неопределенное:
- Это уж как там получится…
Впереди по улице еле просматривался в наступившей темноте мой автомобильчик. Я медленно направился к нему, на ходу обдумывая странный маршрут нашей прогулки. Вихоть шла к кому-то - на свидание или в дом, но, встретив меня, передумала и, описав большой круг, вернулась к себе. Ах, как мне хотелось знать, к кому она собиралась в гости! К подруге? Портнихе? Сослуживице? Родственнице?
Во всяком случае, к кому бы Вихоть ни шла, она явно не хотела, чтобы я знал об этой встрече.
Я открыл дверцу машины, и Барс коротко, радостно взвыл - он тосковал в этой железной скорлупе, в отчаянии и безнадежности дожидаясь меня. Он толкался носом мне в затылок, в ухо, тонко, горлово подвизгивал, будто хотел мне сказать, что-то очень важное, и мука немоты судорожно скручивала его мускулистое, поджарое тулово.
- Терпи, брат, - сказал я ему. - Терпи. Такая у нас с тобой работа - терпение, ожидание, внимание…
Вслушиваясь в мой голос, он успокоился, примостился тихо на заднем сиденье, только уши по-прежнему стояли дыбком.
- Поехали теперь к Наде..
Ночи, настоящей тьмы в начале лета здесь не бывает. Когда я подъехал к дому, на востоке уже лежала сочная мгла, налитая густой синевой, а на другой стороне горизонта еще рдели остатки заката, и небесный купол там не доставал до земли, размытый желто - красными бликами исчезнувшего за лесом солнца. И от этого казалось, будто ночь сама источает этот недостоверный перламутрово-серый свет.
Напротив дома Кольяныча стояла у калитки женщина. Наверное, я бы и не заметил ее силуэт, еле просматривавшийся в дымных сумерках, но она шагнула мне навстречу:
- Вечер добрый… Я Дуся Воронцова… Дуся сегодня уже дважды привечала меня и все-таки снова назвала себя, потому, что привыкла за целую жизнь, что люди, едва познакомившись с ней, тотчас забывают ее невыразительное доброе лицо с мелкими чертами, словно размытыми многолетними огорчениями, тяготами и бабьими слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41