Ты это понять способна?
- Не смей так со мной разговаривать, - тихо сказала Галя, и слезы струйками побежали по ее щекам.
Владик подошел ко мне и успокаивающе похлопал по плечу.
- Перестань, Стас, перестань, не расходись, ну, не преувеличивай. Галя не подумала просто, она ведь ничего плохого и в мыслях не держала.
- Да мне и думать нечего было! - закричала Галя. - Откуда я могу знать о здешней тараканьей борьбе, обо всех этих ничтожных, гадких интригах.
Я чувствовал, как клубится, постепенно затопляя меня, черная бесплодная ярость, желание заорать звериным воплем, исчезнуть.
Но не закричал. Продышался, будто вынырнул с огромной глубины, и сдавленно - тихо сказал:
- Я тебя прошу костюм снять, упаковать и отнести обратно в магазин…
- Как? - поразилась Галя.
- Очень просто. Отнеси и скажи Салтыковой, что костюм тебе мал, что я не разрешаю брать вещей из - под прилавка, что ты терпеть не можешь фирменную «ангорку». Говори, что хочешь, но костюма чтобы я этого не видел.
- Ты из меня делаешь совершенную дуру! Тебе нужно, чтобы надо мной смеялись? - закричала Галя.
- Нет. Мне нужно, чтобы я тебя не стыдился. Иди в магазин и сдай костюм.
- Стас, ты меня извини, конечно, что я вмешиваюсь, но мне кажется, ты не прав сейчас, - сочувственно-мягко сказал Владик. - Не только Галя, но и я не улавливаю смысл некоторых твоих действий, а возникновение твоих симпатий и антипатий иногда просто непостижимо для меня…
В тишине раздавались только судорожные всхлипывания Гали.
- Скажи, Владик, ты ведь опытный человек, житейско-бытовой мудрец. Может быть, действительно мне надо завязывать со всей этой суетой и нервотрепкой?
Он скорчил гримасу совершеннейшего недоумения:
- Я тебе, Стас, в таких вопросах не советчик. Это твоя профессия, тебе и карты в руки, но если сказать по честному
- не верю я, что ты чего- нибудь добьешься. И особого практического смысла не вижу…
- Понятно, - кивнул я. - Ты когда должен уезжать за границу?
- Недели через три - четыре, сейчас документы оформляют, а что?
- Да так, ничего Мне показалось, что ты не исключаешь возможности, что эти молодцы, которые телеграмму прислали, могут и тебе анонимочку в управление кадров подкинуть. В случае если я их и дальше тормошить буду.
Владик сухо усмехнулся, медленно сказал:
- Грубовато намекаешь на мою душевную черствость. - Покачал головой и спокойно добавил. - Вообще-то я не заходил так далеко в своих размышлениях на эту тему, но готов согласиться с тобой. Те, кто послал телеграмму, могут прислать и пакостную анонимку на меня и прямой донос на тебя. Эти люди много могут чего.
- И что, ты их опасаешься? - прямо спросил я.
- Ну, не так уж они страшны и анонимки легко проверяются, а мне бояться нечего, весь я на виду, но сейчас, перед самым отъездом, это было бы довольно неуместно - ходить оправдываться и доказывать, что мой тесть был честный человек, а они жулики и, что он никого не убивал, а это его убили телеграммой. Знаешь сам, кадровики - люди дотошные, в личных делах любят точность и ясность и доказательство твоей положительности начинают от противного.
- Я тебя понял, - снова кивнул я. Мы помолчали и Владик чуть погодя сказал:
- Я не знаю, о чем ты сейчас думаешь, но, боюсь, ты меня неправильно понимаешь.
- Я тебя совсем не понимаю, а думаю я о штуке необъяснимой - где, когда, почему размылась грань между понятиями «честь» и «бесчестье».
- Погоди - поднял руку Владик.
- Нет, это ты погоди. Дослушай может быть объяснишь мне, бестолковому. Почему человека, пришедшего в гости и укравшего ложку, больше никто на порог не пустит? а всем очевидного государственного вора, взяточника, лихоимца все привечают кланяются, дружат, в гости ходят, в сахарные уста целуют. До тех пор, пока мы его в тюрьму не посадим.
И тогда все выкатывают огромные голубые глаза: «Боже мой, кто бы мог подумать!»
- Мне странно объяснять тебе, служителю закона, презумпцию невиновности. Тысячелетняя мудрость не пойман - не вор.
- Я не про ловлю говорю. Их и ловить-то нечего, не скрываются давным- давно они ни от кого. На «Жигулях», в дубленках, в «ангорках», с «сейками», с «панасониками», во всех кабаках, на всех курортах, на премьерах и вернисажах - они себя на всеобщий погляд выставляют, они настаивают на внимании к ним, им теперь сытости мало и достаток не радует
- им кураж требуется.
- Ну, и, что ты хочешь - сажать без суда и следствия? Революционного террора? Тебе этого хочется? - посмотрел на меня в упор Владик.
- Нет мне не хочется никого сажать без суда и следствия,
- грустно ответил я. - Мне никого сажать в тюрьму не хочется. Ты ведь понаслышке знаешь, что это такое, а я знаю это хорошо.
- И что?
- А то, что я им куражиться над памятью твоего тестя Кольяныча не дам. Они его при жизни опасались, как черт крестного знамения. Пусть и после его смерти боятся.
- Может быть, ты и прав, - пожал плечами Владик.
- Ладно, что нам с тобой об этом говорить, - махнул я рукой - У меня к тебе есть просьба…
- Пожалуйста, - готовно согласился Владик, но весь напрягся в ожидании чего-то неприятного.
- В пять часов от автовокзала уходит на Москву автобус, проводи, пожалуйста, Галю, ей надо ехать в Москву. - Повернулся к Гале и твердо сказал: - Тебе, Галя, сегодня надо ехать домой…
Костя Салтыков ремонтировал мотоцикл. Длинный дощатый стол посреди густо заросшего жасминовыми кустами двора был накрыт для странного технического пиршества - в строгом, понятном только хозяину порядке стол был уставлен деталями разобранной на винтики машины. Какие-то узлы мариновались в жестяной банке с керосином, другие обильно маслились солидолом, третьи аппетитно светились на солнце блестящими металлическими бочками.
- Я так и думал, что вы зайдете ко мне поговорить, мне Алеша Сухов рассказывал о вашем разговоре, - сказал Салтыков. - Или к себе вызовете…
- Никого я не могу вызывать, я здесь лицо неофициальное. У меня в этой истории прав не больше, чем у вас или у того же Сухова, - заметил я.
Салтыков продул жиклер карбюратора, усмехнулся:
- Раньше я думал, что права тем полагаются, кто на себя обязанности нахлобучивает, а теперь, как посмотрю, с правами стало вроде детской игры «на шарап» - кто больше нахватал, тот и молодец, тот и умник, уважение тебе и почтение наше.
Мне не хотелось с ним темнить и вымудриваться, и спросил я его напрямик.
- Это вы по своей жене бывшей судите?
- А что? - Он положил железку на стол и посмотрел мне в лицо. - Нешто мало мы уважаем Клавдию Сергеевну? Или недодаем чуток почета и внимания? Так вы не спешите - она еще женщина молодая совсем, она растущий кадр, резерв на выдвижение, так сказать. Она еще в большие люди выйдет, далеко пойдет! Если все - таки не остановят.
- Что вы имеете в виду?
- Ничего. Ну, подумайте сами - глупо ведь выглядит, когда здоровый, нестарый еще мужик жалуется на бросившую его жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
- Не смей так со мной разговаривать, - тихо сказала Галя, и слезы струйками побежали по ее щекам.
Владик подошел ко мне и успокаивающе похлопал по плечу.
- Перестань, Стас, перестань, не расходись, ну, не преувеличивай. Галя не подумала просто, она ведь ничего плохого и в мыслях не держала.
- Да мне и думать нечего было! - закричала Галя. - Откуда я могу знать о здешней тараканьей борьбе, обо всех этих ничтожных, гадких интригах.
Я чувствовал, как клубится, постепенно затопляя меня, черная бесплодная ярость, желание заорать звериным воплем, исчезнуть.
Но не закричал. Продышался, будто вынырнул с огромной глубины, и сдавленно - тихо сказал:
- Я тебя прошу костюм снять, упаковать и отнести обратно в магазин…
- Как? - поразилась Галя.
- Очень просто. Отнеси и скажи Салтыковой, что костюм тебе мал, что я не разрешаю брать вещей из - под прилавка, что ты терпеть не можешь фирменную «ангорку». Говори, что хочешь, но костюма чтобы я этого не видел.
- Ты из меня делаешь совершенную дуру! Тебе нужно, чтобы надо мной смеялись? - закричала Галя.
- Нет. Мне нужно, чтобы я тебя не стыдился. Иди в магазин и сдай костюм.
- Стас, ты меня извини, конечно, что я вмешиваюсь, но мне кажется, ты не прав сейчас, - сочувственно-мягко сказал Владик. - Не только Галя, но и я не улавливаю смысл некоторых твоих действий, а возникновение твоих симпатий и антипатий иногда просто непостижимо для меня…
В тишине раздавались только судорожные всхлипывания Гали.
- Скажи, Владик, ты ведь опытный человек, житейско-бытовой мудрец. Может быть, действительно мне надо завязывать со всей этой суетой и нервотрепкой?
Он скорчил гримасу совершеннейшего недоумения:
- Я тебе, Стас, в таких вопросах не советчик. Это твоя профессия, тебе и карты в руки, но если сказать по честному
- не верю я, что ты чего- нибудь добьешься. И особого практического смысла не вижу…
- Понятно, - кивнул я. - Ты когда должен уезжать за границу?
- Недели через три - четыре, сейчас документы оформляют, а что?
- Да так, ничего Мне показалось, что ты не исключаешь возможности, что эти молодцы, которые телеграмму прислали, могут и тебе анонимочку в управление кадров подкинуть. В случае если я их и дальше тормошить буду.
Владик сухо усмехнулся, медленно сказал:
- Грубовато намекаешь на мою душевную черствость. - Покачал головой и спокойно добавил. - Вообще-то я не заходил так далеко в своих размышлениях на эту тему, но готов согласиться с тобой. Те, кто послал телеграмму, могут прислать и пакостную анонимку на меня и прямой донос на тебя. Эти люди много могут чего.
- И что, ты их опасаешься? - прямо спросил я.
- Ну, не так уж они страшны и анонимки легко проверяются, а мне бояться нечего, весь я на виду, но сейчас, перед самым отъездом, это было бы довольно неуместно - ходить оправдываться и доказывать, что мой тесть был честный человек, а они жулики и, что он никого не убивал, а это его убили телеграммой. Знаешь сам, кадровики - люди дотошные, в личных делах любят точность и ясность и доказательство твоей положительности начинают от противного.
- Я тебя понял, - снова кивнул я. Мы помолчали и Владик чуть погодя сказал:
- Я не знаю, о чем ты сейчас думаешь, но, боюсь, ты меня неправильно понимаешь.
- Я тебя совсем не понимаю, а думаю я о штуке необъяснимой - где, когда, почему размылась грань между понятиями «честь» и «бесчестье».
- Погоди - поднял руку Владик.
- Нет, это ты погоди. Дослушай может быть объяснишь мне, бестолковому. Почему человека, пришедшего в гости и укравшего ложку, больше никто на порог не пустит? а всем очевидного государственного вора, взяточника, лихоимца все привечают кланяются, дружат, в гости ходят, в сахарные уста целуют. До тех пор, пока мы его в тюрьму не посадим.
И тогда все выкатывают огромные голубые глаза: «Боже мой, кто бы мог подумать!»
- Мне странно объяснять тебе, служителю закона, презумпцию невиновности. Тысячелетняя мудрость не пойман - не вор.
- Я не про ловлю говорю. Их и ловить-то нечего, не скрываются давным- давно они ни от кого. На «Жигулях», в дубленках, в «ангорках», с «сейками», с «панасониками», во всех кабаках, на всех курортах, на премьерах и вернисажах - они себя на всеобщий погляд выставляют, они настаивают на внимании к ним, им теперь сытости мало и достаток не радует
- им кураж требуется.
- Ну, и, что ты хочешь - сажать без суда и следствия? Революционного террора? Тебе этого хочется? - посмотрел на меня в упор Владик.
- Нет мне не хочется никого сажать без суда и следствия,
- грустно ответил я. - Мне никого сажать в тюрьму не хочется. Ты ведь понаслышке знаешь, что это такое, а я знаю это хорошо.
- И что?
- А то, что я им куражиться над памятью твоего тестя Кольяныча не дам. Они его при жизни опасались, как черт крестного знамения. Пусть и после его смерти боятся.
- Может быть, ты и прав, - пожал плечами Владик.
- Ладно, что нам с тобой об этом говорить, - махнул я рукой - У меня к тебе есть просьба…
- Пожалуйста, - готовно согласился Владик, но весь напрягся в ожидании чего-то неприятного.
- В пять часов от автовокзала уходит на Москву автобус, проводи, пожалуйста, Галю, ей надо ехать в Москву. - Повернулся к Гале и твердо сказал: - Тебе, Галя, сегодня надо ехать домой…
Костя Салтыков ремонтировал мотоцикл. Длинный дощатый стол посреди густо заросшего жасминовыми кустами двора был накрыт для странного технического пиршества - в строгом, понятном только хозяину порядке стол был уставлен деталями разобранной на винтики машины. Какие-то узлы мариновались в жестяной банке с керосином, другие обильно маслились солидолом, третьи аппетитно светились на солнце блестящими металлическими бочками.
- Я так и думал, что вы зайдете ко мне поговорить, мне Алеша Сухов рассказывал о вашем разговоре, - сказал Салтыков. - Или к себе вызовете…
- Никого я не могу вызывать, я здесь лицо неофициальное. У меня в этой истории прав не больше, чем у вас или у того же Сухова, - заметил я.
Салтыков продул жиклер карбюратора, усмехнулся:
- Раньше я думал, что права тем полагаются, кто на себя обязанности нахлобучивает, а теперь, как посмотрю, с правами стало вроде детской игры «на шарап» - кто больше нахватал, тот и молодец, тот и умник, уважение тебе и почтение наше.
Мне не хотелось с ним темнить и вымудриваться, и спросил я его напрямик.
- Это вы по своей жене бывшей судите?
- А что? - Он положил железку на стол и посмотрел мне в лицо. - Нешто мало мы уважаем Клавдию Сергеевну? Или недодаем чуток почета и внимания? Так вы не спешите - она еще женщина молодая совсем, она растущий кадр, резерв на выдвижение, так сказать. Она еще в большие люди выйдет, далеко пойдет! Если все - таки не остановят.
- Что вы имеете в виду?
- Ничего. Ну, подумайте сами - глупо ведь выглядит, когда здоровый, нестарый еще мужик жалуется на бросившую его жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41