— Что помешало тебе осуществить задуманное?
— Разве ты не понял? Любовь…
— А может быть, не любовь, может быть, просто наслаждение заставило тебя забыть об осторожности?
— Нет, — упрямо повторила Жанике. — Проснувшаяся вновь любовь отняла у меня разум…
Едиге долго молчал, и Жанике покорно ждала решения своей участи. Наконец он сказал:
— Я уже не молод… Мне пятьдесят… И сегодняшнюю ночь… Если ты сумеешь простить себе то, что хотела сегодня совершить надо мною, то я прощаю тебя…
Спазма сдавила горло Жанике. Хотелось плакать, но слез не было.
— Спасибо тебе… Ты великодушен, как хан…
Едиге ничего не ответил на эти слова. В юрту тихо вползали размытые рассветные сумерки.
— Приготовь воду для умывания, — сказал он. — Наступает утро…
* * *
Степь жила неспокойно. Все, казалось, оставалось по-прежнему — так же кочевали роды, люди ухаживали за скотом, радовались рождению детей, печалились, когда приходила смерть, но где-то подспудно уже бродило в народе недовольство, чаще вспыхивали жаркие споры и срывались с языка злые слова. Это значило, что люди устали от бесконечных междоусобиц, постоянных стычек и убийств.
Степь помогла Едиге победить. Была вера, что новый хан — не чингизид, а значит, будет больше думать о народе, и наконец придет долгожданный мир. И вначале все было именно так. Но, видимо, недаром говорят, что если иноходцу приходится долго бежать, то рано или поздно он перейдет на обычный шаг и его будет трудно отличить от простой лошади.
Едиге был азартным всадником и не любил останавливаться. С каждым годом ему хотелось все большей славы и власти; и чем громче делалось его имя, тем нетерпеливей и безрассудней становился хан.
Славу степняку приносят только войны, и Едиге это хорошо понимал. Тщеславие его было велико. Он возвысил над всеми родами, кочевавшими в Дешт-и-Кипчак, свой род мангыт, и о хане с неодобрением стали говорить, что он больше не вождь всего народа, а только повелитель своего рода.
Возвышение одних и унижение других всегда порождает несправедливость. Так случилось и здесь. Но кто посмел бы сказать об этом вслух, кто решился бы выступить против всесильного хана?! И когда завязывается такой узел, разрубить его может только случай.
И этот случай пришел. Был он, как всегда, неожидан, но степь будто ждала его.
Страшная весть облетела Дешт-и-Кипчак. За неповиновение по приказу Едиге был полностью вырезан один из алчинских аулов. Воины хана не щадили никого. В эту ночь под их кривыми саблями пали почти все жители аула. Не было пощады даже старикам и детям.
Страшная весть черной птицей облетела степь из края в край, но первыми поднялись соседи алчинцев, воины рода кенегес. Словно река в весенний паводок, забурлила Дешт-и-Кипчак. Вырвалась на волю годами копившаяся ненависть. Руки людей потянулись к оружию.
Во главе недовольных встал предводитель племени кенегес бий Актайлак. Он был стар, но мудр, и потому люди услышали его голос. Актайлак-бий говорил:
— Ханская власть — это шестиглавый дракон. Он будет глотать людей до тех пор, пока не найдутся батыры, которые отрубят ему головы. Пять сжатых пальцев — это кулак. Объединившиеся роды и племена — народ. Если мы будем все вместе, то что сможет сделать с нами хан?!
И всколыхнулась степь Дешт-и-Кипчак:
— Правильно говорит мудрый старец!
— Все племена и роды степи должны собираться вместе!
— Главное — начать!
— Пусть скачут гонцы!
Представители всех родов съехались в аул Актайлак-бия на большой совет, и все были едины в своем желании выступить против Едиге.
Слово попросил юный джигит Тоган, сын Алау-батыра.
— Я мангыт, — сказал он, — но моя мать из вашего рода, рода кенегес, и потому я хочу быть с вами.
Собравшиеся одобрительно зашумели:
— Молодец, племянник…
— Сразу видно, что орленок из нашего гнезда…
Актайлак-бий провел ладонью по седой бороде.
— Слушайте наше решение, — негромко, но твердо сказал он. — Пусть все мужчины рода кенегес через три дня соберутся в урочище Кзылшия. Я же выступлю со своими джигитами сегодня ночью.
Но степь есть степь. Здесь невозможно сохранить тайну, как невозможно в дырявом бурдюке сберечь воду. Когда восставшие кенегесцы через двое суток добрались до урочища Кзылшия, они увидели перед собой ханское войско. Во главе его стоял Карасур-батыр.
Не было предела отчаянию кенегесцев. Всякий, имеющий глаза, видел, что им не одолеть золотоордынское войско, потому что главные силы восставших были еще далеко и подойти к месту битвы могли лишь через несколько дней.
Злорадно усмехаясь, выехал навстречу кенегесцам на гнедом жеребце сам Карасур-батыр. Был он огромен и грозен. В степи Карасур-батыра хорошо знали. Он был монголом из рода барын, всего три года назад пришел на службу к Едиге, но рассказы о его жестокости и кровожадности уже успели облететь всю Дешт-и-Кипчак. И еще славился Карасур-батыр страшной, нечеловеческой силой. Его булава с железным, утыканным острыми шипами шаром, разила противника без промаха и наповал.
Горяча своего гнедого жеребца, поднимая его на дыбы, монгол крикнул:
— Эй вы, безмозглый сброд! Пусть выйдет на поединок со мной тот, кто уговорил вас выступить против великого хана Едиге!
Актайлак-бию давно минуло восемьдесят, но сердце его по-прежнему было горячим, и он любил свой народ.
Оглянувшись вокруг, он увидел хмурые, бледные лица своих воинов. Мудрый старец хорошо знал, что ждет их совсем скоро — быстротечная жаркая битва и смерть. И, стараясь, чтобы все услышали его, бий крикнул:
— Люди, я позвал вас за собой и привел сюда! И потому я принимаю вызов!
Из рядов воинов вдруг выехал Тоган на бархатисто-черном горячем скакуне. Он поднял над головой руку со сжатым кулаком.
— Нет, нагаши-ата ! — крикнул он. — Разве нет среди нас батыров, чтобы посылать на поединок мудрых старцев?!
И, не дожидаясь согласия Актайлак-бия, Тоган ринулся вперед. Подобно черной молнии, несся он по степи, а навстречу ему уже мчался Карасур. Все произошло так быстро, что никто даже не успел крикнуть Тогану слов одобрения.
Всадники сблизились. Мелькнула в воздухе тяжелая палица монгола. И случилось то, чего никогда не случалось: грозное, неотразимое оружие не задело юного воина. Огромный гнедой жеребец Карасура тяжело промчался мимо. Легко развернул своего скакуна Тоган и понесся вслед за монголом. И, едва тот успел повернуть своего коня, острый наконечник копья юного воина впился в горло Карасура. Монгол тяжело осел и медленно вывалился из седла.
Ликующие крики раздались среди кенегесцев.
— Карасур повержен!
— Бог милостив к нам!
— Вперед!
— Пусть враг знает нашу силу!
От топота копыт задрожала земля. Вдохновленные победой Тогана, лавиной ринулись вперед воины-кенегесцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64