Какое вообще раздолье для коней!
Я не смогла сдержать вздох.
Гроув сочувственно хмыкнул: он понял, что я чувствовала.
Никки обернулся со своего сиденья и крикнул мне:
— Лорд Сэйвил говорит, что однолеток пасут на отдельном пастбище, видишь? А для жеребцов — свое. Как здорово, да, мам?
Я кивнула и помахала ему рукой.
Выгон для кобыл с жеребятами остался позади, мы въехали на гребень небольшого холма, откуда открывался вид на всю ферму. Конюшни находились еще в миле отсюда, и, пока мы спускались туда, новые пастбища появлялись за оградами слева от нас.
— А вот там мы держим жеребых кобыл, — продолжал объяснять Гроув.
Около десятка их с раздутыми тяжелыми животами стояли возле деревьев, лениво помахивая хвостами. Их спины и бока блестели, словно покрытые лаком.
— За ними хорошо ухаживают здесь, — не могла не отметить я.
— Еще бы, мэм! Каждый жеребенок, которого они принесут, стоит целое состояние.
Тем временем моя любимица Мария начинала все больше волноваться: вид лошадей, пастбищ, доносящееся до нее ржание — все возбуждало. Я поглаживала ее по шее, успокаивала словами и благодарила Бога, что она немного устала, в противном случае можно было ожидать всякого и пришлось бы серьезно думать о том, как удержаться в седле.
Я вздохнула с облегчением, когда мы въехали на широкий двор и можно было спешиться.
— Она хорошо вела себя в дороге, — сказал Сэйвил, высаживая Никки из коляски.
Мария продолжала похрапывать, нюхать воздух и перебирать ногами.
К нам подошел небольшого роста седой человек с удивительно кривыми ногами.
— Миссис Сандерс, — проговорил Сэйвил, — позвольте вам представить моего помощника Фреда Холла.
— Как поживаете? — сказала я.
Мистер Холл кивнул и сказал, не сводя глаз с Марии:
— Хороша кобыла! Ваша, да? Шикарно сложена! Должна выдерживать длинные дистанции.
— Спасибо на добром слове, мистер Холл.
— Как видите, Холл, она неспокойна, — заметил Сэйвил.
— А, милорд, просто почуяла жеребцов, — объяснил помощник и посмотрел на меня: не слишком ли откровенно он выразился? Поскольку я оставалась невозмутима, Холл продолжил:
— Выгон для них вон с той стороны, за конюшнями, а ветер как раз оттуда.
Мария продолжала волноваться, и Холл сказал, что пустит ее в ближний загон, где она быстро придет в себя и начнет щипать траву, а конюх последит, чтобы не выкинула какую-нибудь штуку.
Так он и сделал. Сэйвил помог мне и Никки сесть в коляску, и мы продолжили путь к дому.
Эта резиденция графа не имела ничего общего с той, в которой я уже побывала. Никаких средневековых стен, башен, крепостных рвов и подъемных мостов. Поместье Рейли представляло собой простой дом из красного кирпича — такие дома можно видеть почти повсюду на Британских островах. Дом был трехэтажный, с деревянным фронтоном и такой же отделкой, косые окна последнего этажа находились прямо на крыше.
Дом, как мне показалось, обладал своим характером — и он был чисто мужским. Тут должны были собираться именно мужчины — и за столами, уставленными напитками, беседовать о лошадях, о ставках на бегах, о женщинах. Наверняка в комнатах здесь темные стены, такая же мебель и повсюду картины, изображающие лошадей и собак.
Слуга, вышедший, чтобы поставить на место коляску, был без ливреи, что удивило меня.
Сэйвил помог мне выйти из высокой коляски, и прикосновение его рук опять обожгло меня сквозь плотную ткань дорожного жакета. Я старалась не смотреть на графа, когда шла рядом с ним и с Никки к входной двери.
Внутри дома все было совсем не так, как я себе представляла. Через выкрашенный в цвет слоновой кости холл мы прошли в небольшую гостиную, где стены были обиты светлой камчатной тканью, а мебель — тускло-красным шелком. И висели картины, но не с изображением лошадей и собак, а фамильные портреты.
— Я скажу экономке, чтобы показала вам и Никки ваши комнаты, — сказал Сэйвил. — Второй завтрак через полчаса — вы сможете умыться и немного отдохнуть. А потом, если захотите, я покажу вам наших коней.
— Конечно, милорд, — тихо сказала я, еще не полностью придя в себя после его прикосновения.
Такое ведь уже было, но отчего именно сегодня во мне что-то дрогнуло, перевернулось… и никак не становится на место?
Маленькая рука Никки, ухватившаяся за мою, была сейчас надежной опорой.
— Ой, это будет так здорово, милорд, — прощебетал он. — Посмотреть на ваших коней… А моя комната… где? Далеко от мамы?
Сэйвил, заметивший, как крепко держится за меня мой Никки, улыбнулся.
— Совсем рядом, — сказал он. — Можете разговаривать через стенку.
— Какой большой у вас дом, — продолжал Никки. — Я не видел таких. Да, мама?
— Не такой большой, как кажется, — успокоил его граф. — Ты быстро привыкнешь к нему.
Я подумала, что сказал бы мой сын, попади он в Сэйвил-Касл с его, наверное, сотней комнат!
Вошла немолодая женщина с седыми волосами, тщательно собранными в пучок, и Сэйвил воскликнул:
— А вот и миссис Эббот! Пожалуйста, покажите гостям их спальни, а также столовую, чтобы Никки не заблудился!
— Мы не позволим такому хорошему мальчику заблудиться, — заверила миссис Эббот. — Пойдемте, мэм!
Пока мы шли за ней по дому, Никки не отпускал мою руку.
В столовой, довольно большой комнате, обитой деревянными панелями XVII века, тоже не висело картин с изображением лошадей и собак. Стены украшало несколько морских пейзажей.
Когда я, не выдержав, призналась Сэйвилу, каким представляла себе убранство дома, он улыбнулся.
— Эти картины велела повесить моя бабушка. Говорила, они помогают ей лучше переносить бесконечные разговоры о лошадях.
Я смотрела на его лицо и клялась себе больше никогда не говорить ничего такого, что вызвало бы появление на нем улыбки.
Никки вежливо заметил:
— Картины очень хорошие, милорд.
Мы все были до предела вежливы и любезны за ленчем, состоящим из супа и холодного мяса. Никаких колкостей, никакой иронии. После еды Сэйвил, как и обещал, пригласил нас посмотреть лошадей. Я уже раньше успела оправдаться перед Никки, сказав, что в свой приезд в Сэйвил-Касл видела только одного жеребца, а сейчас нам покажут трех или даже больше.
Коней-производителей держали в отдельных, строго огороженных загонах. В первом из них я увидела красновато-рыжего красавца с черным хвостом, черной гривой и белой звездочкой на лбу. Он трусил вдоль ограды, грива и хвост развевались, мышцы играли под блестящей шкурой.
— Он прекрасен! — воскликнула я.
— Это Раджа, — сказал Сэйвил. — Самый молодой из троих и поэтому наименее проверенный, как вы понимаете. У него превосходные результаты в забегах. Взял приз два года назад в Ньюмаркете.
— Какой? — спросил Никки.
— Называется гиниз, — объяснил граф. — Этот вид состязаний один из самых престижных в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Я не смогла сдержать вздох.
Гроув сочувственно хмыкнул: он понял, что я чувствовала.
Никки обернулся со своего сиденья и крикнул мне:
— Лорд Сэйвил говорит, что однолеток пасут на отдельном пастбище, видишь? А для жеребцов — свое. Как здорово, да, мам?
Я кивнула и помахала ему рукой.
Выгон для кобыл с жеребятами остался позади, мы въехали на гребень небольшого холма, откуда открывался вид на всю ферму. Конюшни находились еще в миле отсюда, и, пока мы спускались туда, новые пастбища появлялись за оградами слева от нас.
— А вот там мы держим жеребых кобыл, — продолжал объяснять Гроув.
Около десятка их с раздутыми тяжелыми животами стояли возле деревьев, лениво помахивая хвостами. Их спины и бока блестели, словно покрытые лаком.
— За ними хорошо ухаживают здесь, — не могла не отметить я.
— Еще бы, мэм! Каждый жеребенок, которого они принесут, стоит целое состояние.
Тем временем моя любимица Мария начинала все больше волноваться: вид лошадей, пастбищ, доносящееся до нее ржание — все возбуждало. Я поглаживала ее по шее, успокаивала словами и благодарила Бога, что она немного устала, в противном случае можно было ожидать всякого и пришлось бы серьезно думать о том, как удержаться в седле.
Я вздохнула с облегчением, когда мы въехали на широкий двор и можно было спешиться.
— Она хорошо вела себя в дороге, — сказал Сэйвил, высаживая Никки из коляски.
Мария продолжала похрапывать, нюхать воздух и перебирать ногами.
К нам подошел небольшого роста седой человек с удивительно кривыми ногами.
— Миссис Сандерс, — проговорил Сэйвил, — позвольте вам представить моего помощника Фреда Холла.
— Как поживаете? — сказала я.
Мистер Холл кивнул и сказал, не сводя глаз с Марии:
— Хороша кобыла! Ваша, да? Шикарно сложена! Должна выдерживать длинные дистанции.
— Спасибо на добром слове, мистер Холл.
— Как видите, Холл, она неспокойна, — заметил Сэйвил.
— А, милорд, просто почуяла жеребцов, — объяснил помощник и посмотрел на меня: не слишком ли откровенно он выразился? Поскольку я оставалась невозмутима, Холл продолжил:
— Выгон для них вон с той стороны, за конюшнями, а ветер как раз оттуда.
Мария продолжала волноваться, и Холл сказал, что пустит ее в ближний загон, где она быстро придет в себя и начнет щипать траву, а конюх последит, чтобы не выкинула какую-нибудь штуку.
Так он и сделал. Сэйвил помог мне и Никки сесть в коляску, и мы продолжили путь к дому.
Эта резиденция графа не имела ничего общего с той, в которой я уже побывала. Никаких средневековых стен, башен, крепостных рвов и подъемных мостов. Поместье Рейли представляло собой простой дом из красного кирпича — такие дома можно видеть почти повсюду на Британских островах. Дом был трехэтажный, с деревянным фронтоном и такой же отделкой, косые окна последнего этажа находились прямо на крыше.
Дом, как мне показалось, обладал своим характером — и он был чисто мужским. Тут должны были собираться именно мужчины — и за столами, уставленными напитками, беседовать о лошадях, о ставках на бегах, о женщинах. Наверняка в комнатах здесь темные стены, такая же мебель и повсюду картины, изображающие лошадей и собак.
Слуга, вышедший, чтобы поставить на место коляску, был без ливреи, что удивило меня.
Сэйвил помог мне выйти из высокой коляски, и прикосновение его рук опять обожгло меня сквозь плотную ткань дорожного жакета. Я старалась не смотреть на графа, когда шла рядом с ним и с Никки к входной двери.
Внутри дома все было совсем не так, как я себе представляла. Через выкрашенный в цвет слоновой кости холл мы прошли в небольшую гостиную, где стены были обиты светлой камчатной тканью, а мебель — тускло-красным шелком. И висели картины, но не с изображением лошадей и собак, а фамильные портреты.
— Я скажу экономке, чтобы показала вам и Никки ваши комнаты, — сказал Сэйвил. — Второй завтрак через полчаса — вы сможете умыться и немного отдохнуть. А потом, если захотите, я покажу вам наших коней.
— Конечно, милорд, — тихо сказала я, еще не полностью придя в себя после его прикосновения.
Такое ведь уже было, но отчего именно сегодня во мне что-то дрогнуло, перевернулось… и никак не становится на место?
Маленькая рука Никки, ухватившаяся за мою, была сейчас надежной опорой.
— Ой, это будет так здорово, милорд, — прощебетал он. — Посмотреть на ваших коней… А моя комната… где? Далеко от мамы?
Сэйвил, заметивший, как крепко держится за меня мой Никки, улыбнулся.
— Совсем рядом, — сказал он. — Можете разговаривать через стенку.
— Какой большой у вас дом, — продолжал Никки. — Я не видел таких. Да, мама?
— Не такой большой, как кажется, — успокоил его граф. — Ты быстро привыкнешь к нему.
Я подумала, что сказал бы мой сын, попади он в Сэйвил-Касл с его, наверное, сотней комнат!
Вошла немолодая женщина с седыми волосами, тщательно собранными в пучок, и Сэйвил воскликнул:
— А вот и миссис Эббот! Пожалуйста, покажите гостям их спальни, а также столовую, чтобы Никки не заблудился!
— Мы не позволим такому хорошему мальчику заблудиться, — заверила миссис Эббот. — Пойдемте, мэм!
Пока мы шли за ней по дому, Никки не отпускал мою руку.
В столовой, довольно большой комнате, обитой деревянными панелями XVII века, тоже не висело картин с изображением лошадей и собак. Стены украшало несколько морских пейзажей.
Когда я, не выдержав, призналась Сэйвилу, каким представляла себе убранство дома, он улыбнулся.
— Эти картины велела повесить моя бабушка. Говорила, они помогают ей лучше переносить бесконечные разговоры о лошадях.
Я смотрела на его лицо и клялась себе больше никогда не говорить ничего такого, что вызвало бы появление на нем улыбки.
Никки вежливо заметил:
— Картины очень хорошие, милорд.
Мы все были до предела вежливы и любезны за ленчем, состоящим из супа и холодного мяса. Никаких колкостей, никакой иронии. После еды Сэйвил, как и обещал, пригласил нас посмотреть лошадей. Я уже раньше успела оправдаться перед Никки, сказав, что в свой приезд в Сэйвил-Касл видела только одного жеребца, а сейчас нам покажут трех или даже больше.
Коней-производителей держали в отдельных, строго огороженных загонах. В первом из них я увидела красновато-рыжего красавца с черным хвостом, черной гривой и белой звездочкой на лбу. Он трусил вдоль ограды, грива и хвост развевались, мышцы играли под блестящей шкурой.
— Он прекрасен! — воскликнула я.
— Это Раджа, — сказал Сэйвил. — Самый молодой из троих и поэтому наименее проверенный, как вы понимаете. У него превосходные результаты в забегах. Взял приз два года назад в Ньюмаркете.
— Какой? — спросил Никки.
— Называется гиниз, — объяснил граф. — Этот вид состязаний один из самых престижных в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79