Она вспомнила о розе, которую он положил ей на подушку.
И он, похоже, очень образованный человек. Наверное, он блестящий ученый. За эти два дня он прочел ей множество лекций. Он не только разбирается в разных умных вещах, но и читает о них на иностранных языках. Видно, занятия наукой действительно доставляют ему удовольствие.
Он надеялся, что она разделит его восторг, и теперь огорчен ее равнодушием.
Ей вдруг подумалось, что ведь она на самом деле совсем не против того, чтобы заниматься с ним химией. Она даже находит определенный резон в этих занятиях, пусть даже не для себя, а в угоду Максу. Странно, но ей очень хочется порадовать Макса.
Но до чего же обидно и несправедливо получается его мимолетное прикосновение вызывает в ней столько чувств, а он остается...
Холодным и рассудительным.
Нужно думать о деле Ему это хорошо удается. Наверное, он все свои сознательные годы провел в работе. Любопытно было бы узнать о его жизни. Его прошлое интересует ее не меньше, чем ее.
Но рассчитывать, что он захочет рассказать о нем, не приходится. По крайней мере сейчас. Он так увлечен своей химией, что вряд ли найдет время на такие глупости, как чувства.
Он никогда не найдет его.
Спасибо столу.
Макс прежде не испытывал благодарности к предметам обстановки, но сейчас он был искренне благодарен прекрасному лакированному ореховому столу, который не позволил Мари заметить, что его хваленый здравый смысл позорно капитулирует перед зовом плоти.
Господи помилуй, ведь он только прикоснулся к ее руке. Одно прикосновение. Всего лишь жест ободрения. Только несколько мгновений ощущал он ее нежную кожу, и уже весь горит. Почему его плоть так легко откликается на эту женщину?
Кровь пульсировала в висках, в горле пересохло, и весь он дрожал как в лихорадке. Чем больше он старался контролировать себя, старался думать, а не чувствовать, тем сильнее разгорался в нем огонь желания.
А она еще предлагает прогуляться. Упаси Бог Даже если по улицам не рыскали бы французские агенты, они все равно остались бы здесь, в кабинете. По разные стороны этого славного стола.
Невероятным усилием воли он заставил себя смотреть в книгу, и продолжал читать – громко, медленно, предложение за предложением, едва понимая их смысл... и отчаянно призывая на помощь здравый смысл и интеллект, чтобы ослабить узел желания, стянувший его нутро.
Он должен обращаться к ее уму и памяти, черт побери а он вдруг возжелал ее тела. Пора сосредоточиться на своей миссии. Нужно как-то выковырнуть из нее формулу. Эта крупица ее знаний может спасти от гибели тысячи англичан.
Подумайте о короле и стране, дружище.
Стараясь отвлечься от грубой физиологии, он спросил себя, чего же им удалось достичь за эти два дня Мари не обнаруживала не то что склонности, а даже малейшего интереса к химии, но основания для надежды у него есть. И не только потому, что она вспомнила, что читала на английском и немецком.
Вчера, изнывая от скуки, она принялась выводить на листе бумаги, что лежал перед ней, какие-то каракули Он уже чуть было не попросил ее перестать чиркать пером, как вдруг увидел, что это за каракули. Это были химические сим волы.
Сама она явно не понимала, что обозначают эти буквы но просидела целый час, рассеянно и лениво заполняя лист обрывками формул.
К великому его разочарованию, все они оказались бесполезны, так как представляли собою всего-навсего разрозненые фрагменты самых элементарных формул. Он предложил ей почиркать и сегодня, но она не пожелала, а он не стал принуждать ее. Она по-прежнему держалась чуточку настороженно, так что ему следовало с большей убедительностью исполнять роль любящего супруга.
Но сам по себе факт, что эти знаки существуют в ее подсознании, был вдохновляющим. Он неопровержимо доказывал, что несчастье не лишило ее окончательно всех знаний и умений, они просто заперты в неведомых закоулках ее мозга. И формула смертоносного соединения тоже там.
Нужно просто извлечь ее оттуда.
От него требуется лишь одно: стимулировать в ней память ученого. Делать это нужно осторожно, но постоянно, пока не будет найден ключ и ее тайна не станет его.
Однако подобная стимуляция, похоже, воздействует не столько на ее память, сколько на его плоть.
Не осмеливаясь даже взглянуть на нее, он перевернул страницу и продолжал читать. Прошло каких-то два дня, а его пленница преобразилась до неузнаваемости. Тогда, ночью в гостинице, она показалась ему жалким оборвышем. Но женщина, которая сидела перед ним сейчас – одетая, причесанная, благоухающая, напудренная и изнеженная, – была совсем не похожа на ту Мари.
И она была невыразимо привлекательна.
Он пытался приписать эти изменения умелым рукам мадам Перель, но что-то подсказывало ему, что причина тому не только и не столько духи и отутюженные оборки на платье.
Никакие ухищрения не могут заставить солнце вспыхнуть рыжими искрами на этих чудных каштановых волосах. Блестящие завитки вокруг ее шеи дразнили и манили его ладонь, он едва удерживался от того, чтобы не потрогать их. Он вспомнил, какое было у нее тогда лицо – с почерневшими порами, размазанными слезами, жалкое и некрасивое. Оно и сейчас не было красивым, но его неправильные черты, гармонично сочетающие твердость и хрупкость, были чарующе-выразительными.
Ее кожа, которую не смогли испортить даже голод и страдания, которых она натерпелась в лечебнице, была нежной и свежей, она излучала сияние. А губы... О, эти губы! Никакой художник не смог бы передать этот неповторимый оттенок розового персика, плавный изгиб верхней губы и щедрую полноту нижней.
Он помнит, как накрыл эти губы своими, как сладко приоткрылись они..
Ее юбка зашуршала, когда она, в который уже раз, заерзала в кресле. Этот шелест, вызывая каждый раз мучительное напряжение в его паху, превратился в сущую пытку Господи, ну почему она так ерзает и вздыхает? Он понимал, что от скуки, но эти звуки ассоциировались у него с совершенно другими вещами.
Ее платье приводило его еще в большее смущение. Для созерцания верхней части особого воображения не требовалось, зато то, что было ниже талии, представляло собой просторное поле для его деятельности. Черт бы побрал эту французскую моду! Такое впечатление, что здешние портные сговорились с юными парижанками свести с ума и истребить всех мужчин этого города. Почему французские мужчины терпят такие издевательства?
Владелец лавки назвал этот цвет цветом cannelte. Корица Макс уже отчаянно жалел, что выбрал это платье. И не только потому, что оно оставляло открытыми прелести Мари и удивительно шло к ее волосам, но и потому, что одно это слово – корица – вызвало в нем целый ворох воспоминаний, главным из которых был сладковатый, пряный запах, который он узнал в борделях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
И он, похоже, очень образованный человек. Наверное, он блестящий ученый. За эти два дня он прочел ей множество лекций. Он не только разбирается в разных умных вещах, но и читает о них на иностранных языках. Видно, занятия наукой действительно доставляют ему удовольствие.
Он надеялся, что она разделит его восторг, и теперь огорчен ее равнодушием.
Ей вдруг подумалось, что ведь она на самом деле совсем не против того, чтобы заниматься с ним химией. Она даже находит определенный резон в этих занятиях, пусть даже не для себя, а в угоду Максу. Странно, но ей очень хочется порадовать Макса.
Но до чего же обидно и несправедливо получается его мимолетное прикосновение вызывает в ней столько чувств, а он остается...
Холодным и рассудительным.
Нужно думать о деле Ему это хорошо удается. Наверное, он все свои сознательные годы провел в работе. Любопытно было бы узнать о его жизни. Его прошлое интересует ее не меньше, чем ее.
Но рассчитывать, что он захочет рассказать о нем, не приходится. По крайней мере сейчас. Он так увлечен своей химией, что вряд ли найдет время на такие глупости, как чувства.
Он никогда не найдет его.
Спасибо столу.
Макс прежде не испытывал благодарности к предметам обстановки, но сейчас он был искренне благодарен прекрасному лакированному ореховому столу, который не позволил Мари заметить, что его хваленый здравый смысл позорно капитулирует перед зовом плоти.
Господи помилуй, ведь он только прикоснулся к ее руке. Одно прикосновение. Всего лишь жест ободрения. Только несколько мгновений ощущал он ее нежную кожу, и уже весь горит. Почему его плоть так легко откликается на эту женщину?
Кровь пульсировала в висках, в горле пересохло, и весь он дрожал как в лихорадке. Чем больше он старался контролировать себя, старался думать, а не чувствовать, тем сильнее разгорался в нем огонь желания.
А она еще предлагает прогуляться. Упаси Бог Даже если по улицам не рыскали бы французские агенты, они все равно остались бы здесь, в кабинете. По разные стороны этого славного стола.
Невероятным усилием воли он заставил себя смотреть в книгу, и продолжал читать – громко, медленно, предложение за предложением, едва понимая их смысл... и отчаянно призывая на помощь здравый смысл и интеллект, чтобы ослабить узел желания, стянувший его нутро.
Он должен обращаться к ее уму и памяти, черт побери а он вдруг возжелал ее тела. Пора сосредоточиться на своей миссии. Нужно как-то выковырнуть из нее формулу. Эта крупица ее знаний может спасти от гибели тысячи англичан.
Подумайте о короле и стране, дружище.
Стараясь отвлечься от грубой физиологии, он спросил себя, чего же им удалось достичь за эти два дня Мари не обнаруживала не то что склонности, а даже малейшего интереса к химии, но основания для надежды у него есть. И не только потому, что она вспомнила, что читала на английском и немецком.
Вчера, изнывая от скуки, она принялась выводить на листе бумаги, что лежал перед ней, какие-то каракули Он уже чуть было не попросил ее перестать чиркать пером, как вдруг увидел, что это за каракули. Это были химические сим волы.
Сама она явно не понимала, что обозначают эти буквы но просидела целый час, рассеянно и лениво заполняя лист обрывками формул.
К великому его разочарованию, все они оказались бесполезны, так как представляли собою всего-навсего разрозненые фрагменты самых элементарных формул. Он предложил ей почиркать и сегодня, но она не пожелала, а он не стал принуждать ее. Она по-прежнему держалась чуточку настороженно, так что ему следовало с большей убедительностью исполнять роль любящего супруга.
Но сам по себе факт, что эти знаки существуют в ее подсознании, был вдохновляющим. Он неопровержимо доказывал, что несчастье не лишило ее окончательно всех знаний и умений, они просто заперты в неведомых закоулках ее мозга. И формула смертоносного соединения тоже там.
Нужно просто извлечь ее оттуда.
От него требуется лишь одно: стимулировать в ней память ученого. Делать это нужно осторожно, но постоянно, пока не будет найден ключ и ее тайна не станет его.
Однако подобная стимуляция, похоже, воздействует не столько на ее память, сколько на его плоть.
Не осмеливаясь даже взглянуть на нее, он перевернул страницу и продолжал читать. Прошло каких-то два дня, а его пленница преобразилась до неузнаваемости. Тогда, ночью в гостинице, она показалась ему жалким оборвышем. Но женщина, которая сидела перед ним сейчас – одетая, причесанная, благоухающая, напудренная и изнеженная, – была совсем не похожа на ту Мари.
И она была невыразимо привлекательна.
Он пытался приписать эти изменения умелым рукам мадам Перель, но что-то подсказывало ему, что причина тому не только и не столько духи и отутюженные оборки на платье.
Никакие ухищрения не могут заставить солнце вспыхнуть рыжими искрами на этих чудных каштановых волосах. Блестящие завитки вокруг ее шеи дразнили и манили его ладонь, он едва удерживался от того, чтобы не потрогать их. Он вспомнил, какое было у нее тогда лицо – с почерневшими порами, размазанными слезами, жалкое и некрасивое. Оно и сейчас не было красивым, но его неправильные черты, гармонично сочетающие твердость и хрупкость, были чарующе-выразительными.
Ее кожа, которую не смогли испортить даже голод и страдания, которых она натерпелась в лечебнице, была нежной и свежей, она излучала сияние. А губы... О, эти губы! Никакой художник не смог бы передать этот неповторимый оттенок розового персика, плавный изгиб верхней губы и щедрую полноту нижней.
Он помнит, как накрыл эти губы своими, как сладко приоткрылись они..
Ее юбка зашуршала, когда она, в который уже раз, заерзала в кресле. Этот шелест, вызывая каждый раз мучительное напряжение в его паху, превратился в сущую пытку Господи, ну почему она так ерзает и вздыхает? Он понимал, что от скуки, но эти звуки ассоциировались у него с совершенно другими вещами.
Ее платье приводило его еще в большее смущение. Для созерцания верхней части особого воображения не требовалось, зато то, что было ниже талии, представляло собой просторное поле для его деятельности. Черт бы побрал эту французскую моду! Такое впечатление, что здешние портные сговорились с юными парижанками свести с ума и истребить всех мужчин этого города. Почему французские мужчины терпят такие издевательства?
Владелец лавки назвал этот цвет цветом cannelte. Корица Макс уже отчаянно жалел, что выбрал это платье. И не только потому, что оно оставляло открытыми прелести Мари и удивительно шло к ее волосам, но и потому, что одно это слово – корица – вызвало в нем целый ворох воспоминаний, главным из которых был сладковатый, пряный запах, который он узнал в борделях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104