Зато транзисторы числом восемьдесят явно испарились до пожара!
– Еще?
– Пока все, Пал Палыч. Ведь только начали.
– А я Стольникову отпустил полчаса назад! Хотя… заикнись сейчас о транзисторах, скажут – куда-нибудь перенесли. Чтобы на допросе произнести «недостача», нужны результаты всей вашей работы. Ждать и ждать…
– Но ты-то понимаешь, что недостача была?
– Да… Была недостача. Была… – с оттенком сожаления подтверждает Знаменский.
– Однако плясать не собираешься? – Кибрит разочарована.
– Зиночка, за помощь огромное спасибо, без тебя – зарез! Но радоваться… Понимаешь, сидела заведующая, истово клялась всем святым, что пожар и ревизия – случайное совпадение…
– И ты поверил?
– Нельзя же никому не верить! Когда верится – верю.
– Я не о том. Но у тебя такой нюх на вранье!
– Я и сегодня ей поверил! – сердится Знаменский. – Даже сейчас верю, что не знала она о поджоге!
– Удивительно! По-твоему, Стольникова – невинная овечка?
– Разумеется нет!
– Тогда ты сам себе противоречишь!
– Обстоятельства противоречат. С одной стороны – недостача и ревизия. Чего еще? Ясно. А с другой стороны, я убежден, что пожар для нее неожиданность!
Стольникова выскакивает из «аварийной» у ворот склада – не своего, сгоревшего, а другого. Тут все как-то почище и посолидней. Вахтер важничает, словно церемониймейстер.
– Вы куда, гражданочка?
– Ленка на месте?
– Что еще за Ленка? – одергивает он. – Заведующая складом, товарищ Уварова, у себя.
– К ней я! – порывается пройти Стольникова.
– Минутку! – загораживает дорогу вахтер. – Вам она лично требуется?
– Лично и срочно!
– Обязан доложить. Организация? Фамилия?
– Скажи, Дуся пришла!
– Вы не покрикивайте. Доложу – примет. Или не примет. По усмотрению. – Он звонит по внутреннему телефону. – Елена Владимировна, Сидоров беспокоит. Тут вас Дуся спрашивает… Ясно. Будет исполнено. – Обернувшись к Стольниковой, говорит ледяным тоном: – Велела обождать. Присядьте пока.
Стольникова, округлив от безмерного удивления глаза, садится…
Уварова в своей конторке оглядывает небольшой стол, накрытый к чаю, достает коробку конфет. Она развязывает шелковый бантик на коробке, когда врывается разъяренная Стольникова:
– Ты, Ленка, сдурела – держать меня в проходной?!
– Да народ был посторонний, Дусенька. Зачем при чужих?
– Я со мной так обращаться не позволю!
– Батюшки, нервы-то у тебя ходуном. Седуксен попей, Дусенька. Таблетки такие. Говорят, помогают.
Участлива и доброжелательна Уварова через край – переигрывает: в ласковой улыбочке скрытое коварство.
– Скоро сама будешь пить! Килами!
– Зачем мне? Я спокойная.
– Сатана ты в юбке!
– Не обижаюсь, Дусенька. Знаю, несчастье у вас. Посоветоваться, видно, пришла? Давай чайку. Прошлый раз ты меня поила – теперь мой черед, – и разливает чай.
– Да я у тебя крошки не съем, глотка не выпью! Прошлый раз… прошлый раз ты, подлая… – задыхаясь, начинает она.
– Когда я срок отбывала, – с нажимом перебивает Уварова, прихлебывая из чашки, – очень к чаю пристрастилась.
– Срок? – ошарашенно переспрашивает Стольникова. Сбила Уварова ее наскок.
– Ну да, срок. Давненько то было, можно сказать, в другой жизни. Но привычка осталась – крепкий люблю, в красноту.
– Во-он кто ты есть!
– Я есть уважаемый работник, всегда на лучшем счету. Это ты, голубонька, под следствием.
– Врешь, не отвертишься! – Стольникова ударяет кулаком так, что чашки подпрыгивают…
Наташа, племянница Уваровой, и кладовщица постарше идут по двору, приостанавливаются против окон конторки.
– Кто это у хозяйки? – спрашивает кладовщица.
– Не знаю. – Наташа пожимает плечами.
– Больно расшумелись.
– Нам что за дело? Пошли…
В ссоре Стольниковой и Уваровой произошел между тем перелом. Уварова оставила елейный тон.
– Этот разговор кончен! – непререкаемо произносит она. – Ваша беда – ваш и ответ.
Стольникова клокочет от бешенства:
– Значит, мы с Женей отдувайся, а ты, гадина, в стороне?!
– Потише, переборки тонкие. Тебе первой лучше, что я в стороне. Прикинь-ка, если ума хватит!
– Ну, Ленка!.. Сколько жила – таких не видела!
– Плохо смотрела. – Уварова подливает себе чаю. – Жизнь у нас, конечно, разная была. У тебя чересчур вольготная, вот ты на плаву и не держишься.
– Не отпевай раньше времени! Еще посмотрим!
– Ну что было, того уже не будет. И Костеньки тебе вовек не будет, – ядовито добавляет Уварова. – Убежал ведь? Ай, какой непостоянный! Полгода вы всего…
Стольникова, не совладав с собой, всхлипывает:
– Замолчи, подлюга!..
– Тебе же, Дусенька, добра желаю. Годами ты не молоденькая. Надо постарше себя искать. Той радости, понятно, не будет, но хоть не убежит, – с наслаждением растравляет ее Уварова.
– Кого мне искать – не твоя забота!! Ты говори, как рассчитываться будем?
– Думала я, думала, чем помочь. Если дадут условно – возьму тебя на работу. Допустим, кладовщицей.
– Кладовщицей?! Может, уборщицей?! Змея! Гадюка проклятая!
Стольникова кидается к ней, замахивается.
По складу бежит давешняя кладовщица, зовет:
– Наташа! Наташа!.. Елена криком кричит! А дверь изнутри заперта!
Обе устремляются к конторке.
На часах в кабинете Знаменского стрелка переползла за полдень.
– Опаздывает Стольникова… – неодобрительно произносит Пал Палыч и возвращается к прежнему разговору: – Каналы сбыта, каналы сбыта! Товар мог идти через постороннюю лавочку. Могли торговать и прямо со склада.
– Вполне вероятно, – соглашается Томилин. – В общем, нужна большая бригада.
– Так создавайте!
– Уже. Передал список генералу на подпись.
Знаменский кладет руку на внушительную стопу папок бухгалтерского вида, громоздящуюся на столе:
– А что здесь?
– Материалы прежних инвентаризаций и ревизий. По первому впечатлению излишков и недостач у Стольниковой не было. Однако пересортицы случались, Пал Палыч. Не раз! – подчеркивает Томилин.
– Да ведь пересортица что ж… Если товар сходный, ревизоры засчитывают один вместо другого. Так уж повелось.
– Неправильно повелось! Согласно документам должны быть кроссовки, а предъявляют тапочки. Почему? Могут кроссовки сами собой превратиться в тапочки?
– По законам природы – нет.
– Вот именно! Пересортица меня настораживает! Иногда недостача копится постепенно, ее маскируют всякими фокусами. В том числе годится и пересортица, а мы ее принимаем за детский грешок! Извините, что горячусь! – Томилин усмехается: – Любимая мозоль.
– И что за пересортица была у Стольниковой?
– Хрусталь вместо фарфора засчитывали. Магнитофоны – за телевизоры. Мужскую одежду – за женскую.
– Объяснения давала?
– Стандартные отговорки. Напутали при доставке, напутали при вывозе…
Легкий стук в дверь, и входит Томин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
– Еще?
– Пока все, Пал Палыч. Ведь только начали.
– А я Стольникову отпустил полчаса назад! Хотя… заикнись сейчас о транзисторах, скажут – куда-нибудь перенесли. Чтобы на допросе произнести «недостача», нужны результаты всей вашей работы. Ждать и ждать…
– Но ты-то понимаешь, что недостача была?
– Да… Была недостача. Была… – с оттенком сожаления подтверждает Знаменский.
– Однако плясать не собираешься? – Кибрит разочарована.
– Зиночка, за помощь огромное спасибо, без тебя – зарез! Но радоваться… Понимаешь, сидела заведующая, истово клялась всем святым, что пожар и ревизия – случайное совпадение…
– И ты поверил?
– Нельзя же никому не верить! Когда верится – верю.
– Я не о том. Но у тебя такой нюх на вранье!
– Я и сегодня ей поверил! – сердится Знаменский. – Даже сейчас верю, что не знала она о поджоге!
– Удивительно! По-твоему, Стольникова – невинная овечка?
– Разумеется нет!
– Тогда ты сам себе противоречишь!
– Обстоятельства противоречат. С одной стороны – недостача и ревизия. Чего еще? Ясно. А с другой стороны, я убежден, что пожар для нее неожиданность!
Стольникова выскакивает из «аварийной» у ворот склада – не своего, сгоревшего, а другого. Тут все как-то почище и посолидней. Вахтер важничает, словно церемониймейстер.
– Вы куда, гражданочка?
– Ленка на месте?
– Что еще за Ленка? – одергивает он. – Заведующая складом, товарищ Уварова, у себя.
– К ней я! – порывается пройти Стольникова.
– Минутку! – загораживает дорогу вахтер. – Вам она лично требуется?
– Лично и срочно!
– Обязан доложить. Организация? Фамилия?
– Скажи, Дуся пришла!
– Вы не покрикивайте. Доложу – примет. Или не примет. По усмотрению. – Он звонит по внутреннему телефону. – Елена Владимировна, Сидоров беспокоит. Тут вас Дуся спрашивает… Ясно. Будет исполнено. – Обернувшись к Стольниковой, говорит ледяным тоном: – Велела обождать. Присядьте пока.
Стольникова, округлив от безмерного удивления глаза, садится…
Уварова в своей конторке оглядывает небольшой стол, накрытый к чаю, достает коробку конфет. Она развязывает шелковый бантик на коробке, когда врывается разъяренная Стольникова:
– Ты, Ленка, сдурела – держать меня в проходной?!
– Да народ был посторонний, Дусенька. Зачем при чужих?
– Я со мной так обращаться не позволю!
– Батюшки, нервы-то у тебя ходуном. Седуксен попей, Дусенька. Таблетки такие. Говорят, помогают.
Участлива и доброжелательна Уварова через край – переигрывает: в ласковой улыбочке скрытое коварство.
– Скоро сама будешь пить! Килами!
– Зачем мне? Я спокойная.
– Сатана ты в юбке!
– Не обижаюсь, Дусенька. Знаю, несчастье у вас. Посоветоваться, видно, пришла? Давай чайку. Прошлый раз ты меня поила – теперь мой черед, – и разливает чай.
– Да я у тебя крошки не съем, глотка не выпью! Прошлый раз… прошлый раз ты, подлая… – задыхаясь, начинает она.
– Когда я срок отбывала, – с нажимом перебивает Уварова, прихлебывая из чашки, – очень к чаю пристрастилась.
– Срок? – ошарашенно переспрашивает Стольникова. Сбила Уварова ее наскок.
– Ну да, срок. Давненько то было, можно сказать, в другой жизни. Но привычка осталась – крепкий люблю, в красноту.
– Во-он кто ты есть!
– Я есть уважаемый работник, всегда на лучшем счету. Это ты, голубонька, под следствием.
– Врешь, не отвертишься! – Стольникова ударяет кулаком так, что чашки подпрыгивают…
Наташа, племянница Уваровой, и кладовщица постарше идут по двору, приостанавливаются против окон конторки.
– Кто это у хозяйки? – спрашивает кладовщица.
– Не знаю. – Наташа пожимает плечами.
– Больно расшумелись.
– Нам что за дело? Пошли…
В ссоре Стольниковой и Уваровой произошел между тем перелом. Уварова оставила елейный тон.
– Этот разговор кончен! – непререкаемо произносит она. – Ваша беда – ваш и ответ.
Стольникова клокочет от бешенства:
– Значит, мы с Женей отдувайся, а ты, гадина, в стороне?!
– Потише, переборки тонкие. Тебе первой лучше, что я в стороне. Прикинь-ка, если ума хватит!
– Ну, Ленка!.. Сколько жила – таких не видела!
– Плохо смотрела. – Уварова подливает себе чаю. – Жизнь у нас, конечно, разная была. У тебя чересчур вольготная, вот ты на плаву и не держишься.
– Не отпевай раньше времени! Еще посмотрим!
– Ну что было, того уже не будет. И Костеньки тебе вовек не будет, – ядовито добавляет Уварова. – Убежал ведь? Ай, какой непостоянный! Полгода вы всего…
Стольникова, не совладав с собой, всхлипывает:
– Замолчи, подлюга!..
– Тебе же, Дусенька, добра желаю. Годами ты не молоденькая. Надо постарше себя искать. Той радости, понятно, не будет, но хоть не убежит, – с наслаждением растравляет ее Уварова.
– Кого мне искать – не твоя забота!! Ты говори, как рассчитываться будем?
– Думала я, думала, чем помочь. Если дадут условно – возьму тебя на работу. Допустим, кладовщицей.
– Кладовщицей?! Может, уборщицей?! Змея! Гадюка проклятая!
Стольникова кидается к ней, замахивается.
По складу бежит давешняя кладовщица, зовет:
– Наташа! Наташа!.. Елена криком кричит! А дверь изнутри заперта!
Обе устремляются к конторке.
На часах в кабинете Знаменского стрелка переползла за полдень.
– Опаздывает Стольникова… – неодобрительно произносит Пал Палыч и возвращается к прежнему разговору: – Каналы сбыта, каналы сбыта! Товар мог идти через постороннюю лавочку. Могли торговать и прямо со склада.
– Вполне вероятно, – соглашается Томилин. – В общем, нужна большая бригада.
– Так создавайте!
– Уже. Передал список генералу на подпись.
Знаменский кладет руку на внушительную стопу папок бухгалтерского вида, громоздящуюся на столе:
– А что здесь?
– Материалы прежних инвентаризаций и ревизий. По первому впечатлению излишков и недостач у Стольниковой не было. Однако пересортицы случались, Пал Палыч. Не раз! – подчеркивает Томилин.
– Да ведь пересортица что ж… Если товар сходный, ревизоры засчитывают один вместо другого. Так уж повелось.
– Неправильно повелось! Согласно документам должны быть кроссовки, а предъявляют тапочки. Почему? Могут кроссовки сами собой превратиться в тапочки?
– По законам природы – нет.
– Вот именно! Пересортица меня настораживает! Иногда недостача копится постепенно, ее маскируют всякими фокусами. В том числе годится и пересортица, а мы ее принимаем за детский грешок! Извините, что горячусь! – Томилин усмехается: – Любимая мозоль.
– И что за пересортица была у Стольниковой?
– Хрусталь вместо фарфора засчитывали. Магнитофоны – за телевизоры. Мужскую одежду – за женскую.
– Объяснения давала?
– Стандартные отговорки. Напутали при доставке, напутали при вывозе…
Легкий стук в дверь, и входит Томин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10