Там же говорится и о том, что Горький развивает лучшие традиции крупнейших представителей реалистической литературы XIX века – Чехова и Л.Толстого (Автореферат диссертации).
В статье, опубликованной позже, в 1960 году, Синявский писал о Горьком: «Своей повседневной практикой Горький утверждал такой тип писателя, для которого работа в социалистическом настоящем и строительство коммунистического будущего были неразрывно связанными с борьбой против капиталистического прошлого». Творчество Горького для Синявского по-прежнему – образец художественной правды и высокого мастерства. «Образ положительного героя, – писал Синявский, – картины новой революционной действительности раскрываются в богатстве и яркости жизненных проявлений. Павел Власов, Степан Кутузов и другие герои-революционеры горьковских произведений – это характеры, развернутые во всей полноте, яркости, многогранности человеческой природы и личности. Социалистический идеал всегда связан у Горького с представлением о богатстве и многообразии жизни, о прекрасном мире, полном света, красок, звуков, движений».
Таким представлялся Синявский.
Но уже тогда, в 1960 году, когда высказывались приведенные мысли, существовал, оказывается, другой Синявский. Он печатался за границей, скрывая от своих соотечественников все то, что писал под псевдонимом «Абрам Терц». А писал и печатал он прямо противоположное тому, что публиковал на Родине.
То, что под пером Андрея Синявского является заслугой Горького, под пером Абрама Терца превращается в преступление. Горький «начал крестовый поход», пишет А. Терц, против того, что было лучшим в реализме XIX века – против образа «лишнего человека». Этот образ дорог Терцу совсем не тем, за что ценили Печорина и Бельтова Герцен и Белинский. Терц видит в них предшественника того психологического типа, который воспели декаденты: человека, разъедаемого безверием, скептицизмом, всеразрушающей иронией. И вот этому, наиболее привлекательному, с точки зрения Терца, герою во всей русской литературе XIX века Горький якобы объявил «крестовый поход», стал изображать его как мещанина, а советские писатели будто бы и совсем превратили его во врага. Этому сложному, внутренне богатому существу Горький, по мысли Терца, якобы противопоставил бесчеловечную схему «положительного героя», безжалостного и прямого, как меч. Терц «забыл», что писал Синявский для советских изданий о красочности, многогранности, яркости, органичности положительных героев Горького. Он «забыл», что именно Горький в литературе XX века поднял знамя человечности, гуманизма, боролся за духовной расцвет личности.
Мы убеждены, что ни один честный ученый, ни один уважающий себя человек не в состоянии нравственно оправдать подобного поведения Синявского-Терца.
Но дело не только в нравственной оценке поведения Синявского, хотя сама по себе она необходима, коль скоро речь идет о принципиальности в деятельности филолога. Дело прежде всего в том, что сочинения Терца полны ненависти к коммунизму, к марксизму и славным свершениям в нашей стране на протяжении всей истории Советского государства.
Рука не поднимается воспроизвести то, что смог написать Терц о коммунизме и марксизме. Вот образец его писаний: «Обезьяна встала на задние лапы и начала триумфальное шествие к коммунизму». И это сказано о величайшем мировом движении, в котором участвовали люди чистого и отважного сердца – от Бабёфа до Ленина, от Фурье до Фучика!
Никто Синявского-Терца не тянет в коммунизм. Но народ, в нелегком труде строящий новое общество, не может равнодушно относиться к тому, как «информируют» о его труде, его целях, его жизни зарубежного читателя отщепенцы вроде Синявского-Терца.
А русский народ… Он тоже оклеветан Терцем. Для академической истории советской литературы Синявский написал раздел о литературе Отечественной войны. В произведениях «Русский характер» А.Толстого, «Русские люди» К.Симонова он отмечал «возросшее в годы войны национальное самосознание русского народа». В рассказе же «В цирке» Терц уверяет зарубежного читателя, что «русскому всегда главное – фокусы и чудеса». И если коммунизм представлен Терцем как идеал вставшей на задние лапы обезьяны, то народ, строящий коммунизм, изображается в повести «Любимов» диким, беспробудно пьяным. Ему все равно, во что верить: в леших, колдунов, в царя или в коммунизм.
Терц клевещет не только на советского человека, – он клевещет на человеческую природу, на все человечество. Абрам Терц осмелился осуждать наше общество, наш народ, нашу мораль с позиций лицемерия и низости. Он поднял руку на все, что для нас бесконечно дорого и свято, на прошлое, настоящее и будущее нашей страны, на наше человеческое достоинство, на человека.
А.Г. Соколов, декан факультета; А.Н. Соколов, профессор;
С.М. Бонди, профессор; А.И. Метченко, профессор;
В.И. Кулешов, профессор; В.В. Ивашева, профессор;
В.Н. Турбин, старший преподаватель; В.П. Неустроев, профессор;
Н.А. Глаголев, профессор; Е.П. Любарева, доцент;
О.С. Ахманова, профессор; Л.Г. Андреев, доцент;
Р.А. Будагов, профессор; Н.С. Чемоданов, профессор;
Н.М. Гайденков, профессор; П.А. Николаев, доцент;
П.Ф. Юшин, доцент; К. В. Горшкова, доцент.
Элен Пелетье-Замойская. Заявление агентству «ФРАНС-ПРЕСС»
Монд. 1966. 16 февр.
Я не нахожу слов, чтобы выразить свое потрясение, когда я узнала о приговоре, осудившем Андрея Синявского и Юлия Даниэля на 7 и 5 лет заключения в трудовом лагере строгого режима.
Они мои друзья. Понятно, что я от них не отрекусь. Я им помогала, это верно. Я принимаю полную и исключительную ответственность за эту помощь. Я всегда соблюдала полнейшую тайну в отношениях между моими французскими и русскими друзьями. Никого, кроме меня, нельзя обвинить.
Я им помогала по дружбе, это правда, но также и по убеждениям. Я считаю их чрезвычайно талантливыми писателями и не вижу, что предосудительного в том, чтобы познакомить заграницу с советскими литературными работами, отмеченными оригинальностью и талантом.
Синявский и Даниэль глубоко преданы своему советскому отечеству. Все французы, которые с ними сближались, скажут то же, что и я. У них любовь к своему отечеству не смешивается с раболепием, конформизмом, подчинением обычаям, удержавшимся от недавнего прошлого. Можно ли упрекать их за то, что они выразили в своих произведениях вопросы совести всего их поколения, глубоко взволнованного XX съездом?
Их осуждение, которое нарушает элементарные потребности всякого человека – свободы совести, свободы слова, – принесет ужасный вред. Прежде всего для них, затем для их семей, наконец – для их страны.
Но Синявский и Даниэль имели мужество не признать себя виновными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
В статье, опубликованной позже, в 1960 году, Синявский писал о Горьком: «Своей повседневной практикой Горький утверждал такой тип писателя, для которого работа в социалистическом настоящем и строительство коммунистического будущего были неразрывно связанными с борьбой против капиталистического прошлого». Творчество Горького для Синявского по-прежнему – образец художественной правды и высокого мастерства. «Образ положительного героя, – писал Синявский, – картины новой революционной действительности раскрываются в богатстве и яркости жизненных проявлений. Павел Власов, Степан Кутузов и другие герои-революционеры горьковских произведений – это характеры, развернутые во всей полноте, яркости, многогранности человеческой природы и личности. Социалистический идеал всегда связан у Горького с представлением о богатстве и многообразии жизни, о прекрасном мире, полном света, красок, звуков, движений».
Таким представлялся Синявский.
Но уже тогда, в 1960 году, когда высказывались приведенные мысли, существовал, оказывается, другой Синявский. Он печатался за границей, скрывая от своих соотечественников все то, что писал под псевдонимом «Абрам Терц». А писал и печатал он прямо противоположное тому, что публиковал на Родине.
То, что под пером Андрея Синявского является заслугой Горького, под пером Абрама Терца превращается в преступление. Горький «начал крестовый поход», пишет А. Терц, против того, что было лучшим в реализме XIX века – против образа «лишнего человека». Этот образ дорог Терцу совсем не тем, за что ценили Печорина и Бельтова Герцен и Белинский. Терц видит в них предшественника того психологического типа, который воспели декаденты: человека, разъедаемого безверием, скептицизмом, всеразрушающей иронией. И вот этому, наиболее привлекательному, с точки зрения Терца, герою во всей русской литературе XIX века Горький якобы объявил «крестовый поход», стал изображать его как мещанина, а советские писатели будто бы и совсем превратили его во врага. Этому сложному, внутренне богатому существу Горький, по мысли Терца, якобы противопоставил бесчеловечную схему «положительного героя», безжалостного и прямого, как меч. Терц «забыл», что писал Синявский для советских изданий о красочности, многогранности, яркости, органичности положительных героев Горького. Он «забыл», что именно Горький в литературе XX века поднял знамя человечности, гуманизма, боролся за духовной расцвет личности.
Мы убеждены, что ни один честный ученый, ни один уважающий себя человек не в состоянии нравственно оправдать подобного поведения Синявского-Терца.
Но дело не только в нравственной оценке поведения Синявского, хотя сама по себе она необходима, коль скоро речь идет о принципиальности в деятельности филолога. Дело прежде всего в том, что сочинения Терца полны ненависти к коммунизму, к марксизму и славным свершениям в нашей стране на протяжении всей истории Советского государства.
Рука не поднимается воспроизвести то, что смог написать Терц о коммунизме и марксизме. Вот образец его писаний: «Обезьяна встала на задние лапы и начала триумфальное шествие к коммунизму». И это сказано о величайшем мировом движении, в котором участвовали люди чистого и отважного сердца – от Бабёфа до Ленина, от Фурье до Фучика!
Никто Синявского-Терца не тянет в коммунизм. Но народ, в нелегком труде строящий новое общество, не может равнодушно относиться к тому, как «информируют» о его труде, его целях, его жизни зарубежного читателя отщепенцы вроде Синявского-Терца.
А русский народ… Он тоже оклеветан Терцем. Для академической истории советской литературы Синявский написал раздел о литературе Отечественной войны. В произведениях «Русский характер» А.Толстого, «Русские люди» К.Симонова он отмечал «возросшее в годы войны национальное самосознание русского народа». В рассказе же «В цирке» Терц уверяет зарубежного читателя, что «русскому всегда главное – фокусы и чудеса». И если коммунизм представлен Терцем как идеал вставшей на задние лапы обезьяны, то народ, строящий коммунизм, изображается в повести «Любимов» диким, беспробудно пьяным. Ему все равно, во что верить: в леших, колдунов, в царя или в коммунизм.
Терц клевещет не только на советского человека, – он клевещет на человеческую природу, на все человечество. Абрам Терц осмелился осуждать наше общество, наш народ, нашу мораль с позиций лицемерия и низости. Он поднял руку на все, что для нас бесконечно дорого и свято, на прошлое, настоящее и будущее нашей страны, на наше человеческое достоинство, на человека.
А.Г. Соколов, декан факультета; А.Н. Соколов, профессор;
С.М. Бонди, профессор; А.И. Метченко, профессор;
В.И. Кулешов, профессор; В.В. Ивашева, профессор;
В.Н. Турбин, старший преподаватель; В.П. Неустроев, профессор;
Н.А. Глаголев, профессор; Е.П. Любарева, доцент;
О.С. Ахманова, профессор; Л.Г. Андреев, доцент;
Р.А. Будагов, профессор; Н.С. Чемоданов, профессор;
Н.М. Гайденков, профессор; П.А. Николаев, доцент;
П.Ф. Юшин, доцент; К. В. Горшкова, доцент.
Элен Пелетье-Замойская. Заявление агентству «ФРАНС-ПРЕСС»
Монд. 1966. 16 февр.
Я не нахожу слов, чтобы выразить свое потрясение, когда я узнала о приговоре, осудившем Андрея Синявского и Юлия Даниэля на 7 и 5 лет заключения в трудовом лагере строгого режима.
Они мои друзья. Понятно, что я от них не отрекусь. Я им помогала, это верно. Я принимаю полную и исключительную ответственность за эту помощь. Я всегда соблюдала полнейшую тайну в отношениях между моими французскими и русскими друзьями. Никого, кроме меня, нельзя обвинить.
Я им помогала по дружбе, это правда, но также и по убеждениям. Я считаю их чрезвычайно талантливыми писателями и не вижу, что предосудительного в том, чтобы познакомить заграницу с советскими литературными работами, отмеченными оригинальностью и талантом.
Синявский и Даниэль глубоко преданы своему советскому отечеству. Все французы, которые с ними сближались, скажут то же, что и я. У них любовь к своему отечеству не смешивается с раболепием, конформизмом, подчинением обычаям, удержавшимся от недавнего прошлого. Можно ли упрекать их за то, что они выразили в своих произведениях вопросы совести всего их поколения, глубоко взволнованного XX съездом?
Их осуждение, которое нарушает элементарные потребности всякого человека – свободы совести, свободы слова, – принесет ужасный вред. Прежде всего для них, затем для их семей, наконец – для их страны.
Но Синявский и Даниэль имели мужество не признать себя виновными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181