Увлечение горными лыжами тоже даром не прошло, падал не раз, видел, как падают другие — и всего год назад на особо коварном альпийском склоне пришлось оказывать первую помощь какому-то чеху с открытым переломом голени. Чех отрубился почти мгновенно — то ли от боли, то ли от страха, и Малышев, сам замирая от ужаса, стараясь не смотреть на то место, где среди рваного, красно-бурого, пузырящегося, несуразно торчал желтовато-белый осколок, дрожащими руками пытался отстегнуть заевшее крепление чужой лыжи, набрать на мобильнике несколько цифр, чтобы вызвать помощь… Только тогда, когда прибыли на место происшествия медики, захлопотали, вкалывая что-то мертвенно-бледному человеку прямо сквозь рукав эластичного костюма, его замутило, закружилась голова, но он все-таки встал, добрался кое-как до подъемника…
Свой страх он переборол. Но вид текущей крови, жизни, покидающей тело, внушал ему безотчетную первобытную ненависть, будил смутную агрессию, неизвестно, на что направленную. Вот и сейчас мгновенно выветрилось из головы радостное предвкушение вечера, мысли вернулись к событиям в Снежном, где неспокойно было, ох, как неспокойно!…
Девять дней назад к нему в кабинет привели заместителя председателя Объединенного профсоюзного комитета СГК Валерия Ручкина. Выманили его в Москву поводом пустячным и невинным, и ехать он согласился легко, но уже на подступах к кабинету Малышева что-то, должно быть, почувствовал — и вошел бледный, с неуверенной улыбкой.
Малышев не стал его томить, решив сразу расставить все точки над «i»:
— Садись, иуда.
И Ручкин замер на месте, и даже глаза закрыл — все понял.
Вошедший вместе с ним Шевелев выложил на стол диктофон, включил запись и кивнул Малышеву: можно!
— Идею забастовки ты Пупкову подал?
Ручкин не думал отпираться — чуть помедлив, кивнул.
— Вслух отвечайте! — ровным голосом посоветовал Шевелев, помня о ведущейся записи, и Ручкин послушно повторил:
— Да.
— А тебе кто ее подбросил?
Зам председателя профсоюзного комитета метнул на Малышева быстрый взгляд — может, не знает? Но малышенвские глаза, ставшие из синих льдисто-серыми, смотрели с таким презрением, что сомнения рассеялись.
— Человек один, — тихо ответил Ручкин, и, не дожидаясь понуканий, добавил, — Из «Альтаира».
— Имя этого человека? — снова встрял Шевелев.
Если Малышева распирала ненависть, то директор по безопасности оставался совершенно спокойным. Голос его звучал ровно, почти дружелюбно. Ручкин посмотрел на него с надеждой:
— Притыкин. Вадим Данилович.
Шевелев глубокомысленно кивнул. Это было именно то имя, которого они ждали — имя человека, связанного и с недвижимостью на Рублевке, и со скупкой векселей.
— Он объяснил тебе свои цели? — снова взял на себя инициативу Малышев.
— Не… не совсем. Он… — и Ручкин умолк.
— Вы, Валерий Иванович, сядьте, — так же спокойно посоветовал Шевелев, и Ручкин повиновался, — И постарайтесь собраться. Вы сделали глупость, очень опасную для компании глупость, и теперь мы вместе должны решить, как выйти из положения.
Малышев вдруг с изумлением понял, что происходящее в его кабинете — не что иное, как допрос, причем допрос, ведущийся по самым что ни на есть классическим канонам: добрый полицейский (Шевелев), злой полицейский (Малышев) и до смерти напуганный подозреваемый. Вот теперь он, Малышев, исполняя взятую на себя роль, давит на сжавшегося от ужаса Ручкина, а добрый Шевелев изображает из себя мудрого комсомольского вожака, готового прийти на помощь оступившемуся товарищу. Да, Жора Шевелев свое дело знает.
Ручкин же, всем телом развернувшись к Шевелеву и не спуская с него испуганных глаз, вдруг заговорил быстро и сбивчиво:
— Я не знал. Не понимал вообще, что происходит. Мы встретились на съезде независимых профсоюзов. В феврале, кажется. Да, в феврале. Это был не Притыкин, другой человек, я даже фамилии не помню, только по имени. Родион его звали. Он сказал, что представляет одну крупную компанию — ну, «Альтаир» то есть. И нам, в общем, есть, о чем поговорить, поделиться. И мы после заседания пошли в ресторан. Разговаривали…
— О роли профсоюзов в современном обществе? — язвительно спросил Малышев.
Ручкин испуганно сморгнул, но тотчас продолжил свое эксклюзивное интервью Шевелеву:
— О разном говорили. Я выпил очень много — он все подливал, ну, вы понимаете… Ну, и говорили о том, что от нас, от профсоюзов много зависит, безопасность компании, и все такое… И я уже очень был пьяный…
— И что ты ему сказал? — бросил Малышев новый вопрос.
— Вы поймите, я уже не соображал почти ничего… — на побелевшем лице Ручкина полыхали красные пятна, — Ну, в общем… Что-то вроде того, что знаю, как выбить компанию из колеи… Но я не собирался этого делать, вы поймите! Я же еле языком ворочал!…
— Но наворочал не слабо! — злобно высказался Малышев.
Шевелев же кивнул рыжей головой:
— Вы продолжайте, Валерий Иванович. Это очень важно.
— Я не помню… — Ручкин обмяк в кресле, — Я дальше вообще не помню — провал. Я утром проснулся в своем номере — ничего не соображаю, башка лопается…
— Вот только воспоминаний о похмелье не надо! — сурово рыкнул Малышев, — Дальше что?
— Нет, — возразил вдруг Ручкин, — Это существенно. Я никогда не теряю память. И никогда так не мучаюсь по утрам. Я уверен, что меня напоили чем-то… Ну, вы понимаете…
Малышев только сморщился брезгливо.
— А потом? — выдержав паузу, с отеческой мягкостью спросил рыжий полковник.
— Потом… — Ручкин потер руками лицо, вздохнул тяжело, — Потом, через месяц, я был в Москве в командировке. И ко мне в гостиницу пришел человек. Представился Притыкиным Вадимом Даниловичем, и показал… корочки показал.
— Какие корочки? — Малышев забыл о роли — спросил нормальным человеческим тоном.
— Госбезопасности, — теперь Ручкин говорил тише и, как будто, спокойнее, — Принес диктофон с пленкой. Включил. Это была запись того разговора, с Родионом… И сказал, что он эту пленку может кое-кому передать. Ну, вы понимаете…
— Нам? — уточнил Шевелев без всякой интонации.
— Да. Это означало бы, что… В общем, вряд ли бы вы дали мне спокойно работать дальше.
— Структура профсоюзов независима от администрации предприятия, — мягко заметил Шевелев.
Ручкин в ответ кисло улыбнулся. То, что происходило в данный момент в кабинете президента Росинтербанка, недвусмысленно доказывало как раз обратное.
Да в чем дело? — подумал вдруг Малышев. Почему этот человек с такой готовностью выкладывает им все, будто только и ждал этого момента? Он не в кабинете следователя, он не обязан отвечать на вопросы. Никаких инструментов воздействия на него у них нет. Не совесть же в нем пробудилась, в самом деле!…
Страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Свой страх он переборол. Но вид текущей крови, жизни, покидающей тело, внушал ему безотчетную первобытную ненависть, будил смутную агрессию, неизвестно, на что направленную. Вот и сейчас мгновенно выветрилось из головы радостное предвкушение вечера, мысли вернулись к событиям в Снежном, где неспокойно было, ох, как неспокойно!…
Девять дней назад к нему в кабинет привели заместителя председателя Объединенного профсоюзного комитета СГК Валерия Ручкина. Выманили его в Москву поводом пустячным и невинным, и ехать он согласился легко, но уже на подступах к кабинету Малышева что-то, должно быть, почувствовал — и вошел бледный, с неуверенной улыбкой.
Малышев не стал его томить, решив сразу расставить все точки над «i»:
— Садись, иуда.
И Ручкин замер на месте, и даже глаза закрыл — все понял.
Вошедший вместе с ним Шевелев выложил на стол диктофон, включил запись и кивнул Малышеву: можно!
— Идею забастовки ты Пупкову подал?
Ручкин не думал отпираться — чуть помедлив, кивнул.
— Вслух отвечайте! — ровным голосом посоветовал Шевелев, помня о ведущейся записи, и Ручкин послушно повторил:
— Да.
— А тебе кто ее подбросил?
Зам председателя профсоюзного комитета метнул на Малышева быстрый взгляд — может, не знает? Но малышенвские глаза, ставшие из синих льдисто-серыми, смотрели с таким презрением, что сомнения рассеялись.
— Человек один, — тихо ответил Ручкин, и, не дожидаясь понуканий, добавил, — Из «Альтаира».
— Имя этого человека? — снова встрял Шевелев.
Если Малышева распирала ненависть, то директор по безопасности оставался совершенно спокойным. Голос его звучал ровно, почти дружелюбно. Ручкин посмотрел на него с надеждой:
— Притыкин. Вадим Данилович.
Шевелев глубокомысленно кивнул. Это было именно то имя, которого они ждали — имя человека, связанного и с недвижимостью на Рублевке, и со скупкой векселей.
— Он объяснил тебе свои цели? — снова взял на себя инициативу Малышев.
— Не… не совсем. Он… — и Ручкин умолк.
— Вы, Валерий Иванович, сядьте, — так же спокойно посоветовал Шевелев, и Ручкин повиновался, — И постарайтесь собраться. Вы сделали глупость, очень опасную для компании глупость, и теперь мы вместе должны решить, как выйти из положения.
Малышев вдруг с изумлением понял, что происходящее в его кабинете — не что иное, как допрос, причем допрос, ведущийся по самым что ни на есть классическим канонам: добрый полицейский (Шевелев), злой полицейский (Малышев) и до смерти напуганный подозреваемый. Вот теперь он, Малышев, исполняя взятую на себя роль, давит на сжавшегося от ужаса Ручкина, а добрый Шевелев изображает из себя мудрого комсомольского вожака, готового прийти на помощь оступившемуся товарищу. Да, Жора Шевелев свое дело знает.
Ручкин же, всем телом развернувшись к Шевелеву и не спуская с него испуганных глаз, вдруг заговорил быстро и сбивчиво:
— Я не знал. Не понимал вообще, что происходит. Мы встретились на съезде независимых профсоюзов. В феврале, кажется. Да, в феврале. Это был не Притыкин, другой человек, я даже фамилии не помню, только по имени. Родион его звали. Он сказал, что представляет одну крупную компанию — ну, «Альтаир» то есть. И нам, в общем, есть, о чем поговорить, поделиться. И мы после заседания пошли в ресторан. Разговаривали…
— О роли профсоюзов в современном обществе? — язвительно спросил Малышев.
Ручкин испуганно сморгнул, но тотчас продолжил свое эксклюзивное интервью Шевелеву:
— О разном говорили. Я выпил очень много — он все подливал, ну, вы понимаете… Ну, и говорили о том, что от нас, от профсоюзов много зависит, безопасность компании, и все такое… И я уже очень был пьяный…
— И что ты ему сказал? — бросил Малышев новый вопрос.
— Вы поймите, я уже не соображал почти ничего… — на побелевшем лице Ручкина полыхали красные пятна, — Ну, в общем… Что-то вроде того, что знаю, как выбить компанию из колеи… Но я не собирался этого делать, вы поймите! Я же еле языком ворочал!…
— Но наворочал не слабо! — злобно высказался Малышев.
Шевелев же кивнул рыжей головой:
— Вы продолжайте, Валерий Иванович. Это очень важно.
— Я не помню… — Ручкин обмяк в кресле, — Я дальше вообще не помню — провал. Я утром проснулся в своем номере — ничего не соображаю, башка лопается…
— Вот только воспоминаний о похмелье не надо! — сурово рыкнул Малышев, — Дальше что?
— Нет, — возразил вдруг Ручкин, — Это существенно. Я никогда не теряю память. И никогда так не мучаюсь по утрам. Я уверен, что меня напоили чем-то… Ну, вы понимаете…
Малышев только сморщился брезгливо.
— А потом? — выдержав паузу, с отеческой мягкостью спросил рыжий полковник.
— Потом… — Ручкин потер руками лицо, вздохнул тяжело, — Потом, через месяц, я был в Москве в командировке. И ко мне в гостиницу пришел человек. Представился Притыкиным Вадимом Даниловичем, и показал… корочки показал.
— Какие корочки? — Малышев забыл о роли — спросил нормальным человеческим тоном.
— Госбезопасности, — теперь Ручкин говорил тише и, как будто, спокойнее, — Принес диктофон с пленкой. Включил. Это была запись того разговора, с Родионом… И сказал, что он эту пленку может кое-кому передать. Ну, вы понимаете…
— Нам? — уточнил Шевелев без всякой интонации.
— Да. Это означало бы, что… В общем, вряд ли бы вы дали мне спокойно работать дальше.
— Структура профсоюзов независима от администрации предприятия, — мягко заметил Шевелев.
Ручкин в ответ кисло улыбнулся. То, что происходило в данный момент в кабинете президента Росинтербанка, недвусмысленно доказывало как раз обратное.
Да в чем дело? — подумал вдруг Малышев. Почему этот человек с такой готовностью выкладывает им все, будто только и ждал этого момента? Он не в кабинете следователя, он не обязан отвечать на вопросы. Никаких инструментов воздействия на него у них нет. Не совесть же в нем пробудилась, в самом деле!…
Страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106