Впрочем, мне тогда показалось (и кажется до сих пор), что хозяин ресторана решил сработать на опережение исключительно для того, чтобы два молодых американца не заблевали ему помещение.
Мы попросили его порекомендовать нам что-нибудь такое, что считается едой в средней части Северной Америки. Затем мы долго обсуждали, какой опасности нам удалось избежать, покачивая головами и разводя руками, как два человека, которые только что вышли живыми и невредимыми из ужасной автокатастрофы. Кроме того, мы рассуждали на тему, какие странные вкусы у европейцев. Требуется особая бдительность, чтобы путешествовать по континенту, на котором люди добровольно поглощают языки, почки, конину, лягушачьи лапки, кишки, сосиски, сделанные из свернувшейся крови, и мозги маленьких коров.
В конце концов я нашел итальянский ресторанчик под названием «Каприччо» прямо около своего отеля на Театральной площади. Пища была итальянской, но весь персонал — немецкий. Официантка не говорила по-английски и с трудом понимала, что мне надо. Когда я попросил пива, она посмотрела на меня с подозрением.
— Wass? Tier?
— Nein, beer, — сказал я, и ее недоумение возросло.
— Fear? Steer? Queer? King Leer?
— Nein, nein, beer. Я указал на соответвующую строчку в меню.
— Ах, beer, — сказала она с досадой, как будто я специально сбивал ее с толку. Конечно, бывает немного неудобно, когда не знаешь языка, но я утешился мыслью, что если бы владел немецким, то понимал бы, о чем хвастался мужчина за соседним столиком перед своей женой (или любовницей), и мне было бы так же скучно, как ей. Она непрерывно курила сигареты «Лорд» и с нескрываемым интересом смотрела на всех мужчин в зале, за исключением, конечно, меня. Меня никогда никто не замечает, кроме собак и Свидетелей Иеговы. А ее спутник был всецело занят своим рассказом о том, как только что продал целую подводу хула-хупов и альбомов Лео Сейера восточным немцам, и восхищался своей хитростью.
Смеясь, он выглядел жутковато, как мой школьный учитель по плотницкому делу Арвис Дрек. Это было удивительным совпадением, поскольку именно мистер Дрек научил меня тем самым нескольким словам по-немецки, которые мне запомнились.
В свое время я записался в группу немецкого языка только из-за того, что его преподавала ходячая мечта моих мокрых снов по имени мисс Вебстер — обладательница самых великолепных грудей, когда-либо виденных мною, и ягодиц, втиснутых в юбку, как пара дынь в тесную сумку. Когда мисс Вестер вытягивалась, чтобы написать что-нибудь на доске, восемнадцать подростков в классе начинали тяжело дышать и прятали руки под парту. Но спустя две недели после начала учебного года мисс Вебстер исчезла при таинственных обстоятельствах — во всяком случае, таинственных для нас — и на ее место заступил мистер Дрек.
Это была катастрофа. Мистер Дрек знал немецкий чуть хуже, чем никак. Точкой максимального приближения к Германии для него был праздник пива в Милуоки. Он учил нас по открытому учебнику, водя жирным пальцем по строчкам и пропуская все, что казалось ему слишком сложным. Не думаю, что требуется много ума, чтобы преподавать плотницкое дело, но даже и там он действовал на пределе своих умственных возможностей.
Я ненавидел мистера Дрека, как никого в жизни. Долгих два года он превращал мою жизнь в ад. Обычно на его тягомотных уроках по использованию и уходу за плотницким инструментом я сидел, искренне пытаясь сосредоточиться. Но через несколько минут мой взгляд начинал блуждать по классу, по нахальным маленьким попкам девочек-подростков, плохо прикрытым голубыми плиссированными юбочками, — и мое воображение срывалось с поводка, как собака, и носилось среди них, обнюхивая их длинные загорелые ножки. Через одну-две минуты я возвращался в класс с застывшей на губах мечтательной улыбкой и обнаруживал, что все смотрят на меня. Мистер Дрек явно обратился ко мне с каким-то вопросом.
— Извините, мистер Дрек?
— Я спросил, что это за лопата, мистер Брайсон?
— Это острая лопата, мистер Дрек.
Тут он издавал вздох, который тупицы специально берегут для тех счастливых моментов, когда могут уличить кого-то в еще большей тупости, и говорил своим нудным голосом: «Это четырнадцатидюймовый венгерский двойной назальный бур, мистер Брайсон». Затем он ставил меня на оставшуюся часть урока в угол, заставляя удерживать носом у стены кусок наждачной бумаги.
У меня не было склонности к плотницкому делу. Все остальные ученики строили какие-то ящики или модели судов, играли с опасными режущими инструментами, но я был посажен за стол для отстающих рядом с двоешником Табби Такером и другим мальчиком, настолько тупым, что никто даже не знал, как его зовут. Все называли его просто Слюнтяй. Нам троим не разрешалось трогать ничего более опасного, чем наждачная бумага и столярный клей, так что мы неделю за неделей мастерили какие-то пустяки из стружки, за исключением Слюнтяя, который нашел себе более интересное занятие — он пожирал клей, который нам выдавали.
Мистер Дрек никогда не упускал возможности меня унизить.
— Что это такое? — спрашивал он, схватив кусок дерева, над которым я трудился последние двадцать семь недель, и поднимал его повыше, чтобы весь класс мог вдоволь нахихикаться.
— Я преподаю труд уже шестнадцать лет, мистер Брайсон, и должен сказать, что это самая кривая деревяшка, которую я когда-либо видел.
Однажды он взял птичий домик, который я смастерил, и он развалился прямо в его руках. Класс загоготал. Табби Такер смеялся так сильно, что чуть не задохнулся. Он не остановился даже тогда, когда я пригрозил ему через стол, что, если он не прекратит, я оторву ему яйца.
Официантка принесла мне пиво, и я вдруг понял, что последние десять минут провел, погрузившись в маленький мир своих воспоминаний, вполне возможно тихонько посмеиваясь и бормоча себе под нос, как бомж, живущий на автобусной станции. Я огляделся и облегченно перевел дух — похоже, никто ничего не заметил. Мужчина за соседним столиком был слишком занят, хвастаясь своей жене/любовнице, как продал румынам две тысячи видеокассет с Джейсоном Кингом и последние шестьдесят восемь тысяч экземпляров американского издания «Потерянного континента». Его спутница тем временем строила глазки субъекту, обедающему в другом конце зала, а точнее сказать, просто мастурбировала глазами, поскольку мужчина как раз вступил в борьбу с трехфутовым клубком спагетти и совершенно не замечал, что его откровенно используют в сексуальных целях.
Я сделал добрый глоток пива, согреваясь воспоминаниями и блаженствуя от мысли, что школьные дни навсегда остались позади, что никогда больше не придется обтесывать край деревяшки, излагать принципы американского «сухого закона» не менее чем в 250 словах или даже рассказывать, как в дальних странах из какого-то говна производят джут и что с ним делают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Мы попросили его порекомендовать нам что-нибудь такое, что считается едой в средней части Северной Америки. Затем мы долго обсуждали, какой опасности нам удалось избежать, покачивая головами и разводя руками, как два человека, которые только что вышли живыми и невредимыми из ужасной автокатастрофы. Кроме того, мы рассуждали на тему, какие странные вкусы у европейцев. Требуется особая бдительность, чтобы путешествовать по континенту, на котором люди добровольно поглощают языки, почки, конину, лягушачьи лапки, кишки, сосиски, сделанные из свернувшейся крови, и мозги маленьких коров.
В конце концов я нашел итальянский ресторанчик под названием «Каприччо» прямо около своего отеля на Театральной площади. Пища была итальянской, но весь персонал — немецкий. Официантка не говорила по-английски и с трудом понимала, что мне надо. Когда я попросил пива, она посмотрела на меня с подозрением.
— Wass? Tier?
— Nein, beer, — сказал я, и ее недоумение возросло.
— Fear? Steer? Queer? King Leer?
— Nein, nein, beer. Я указал на соответвующую строчку в меню.
— Ах, beer, — сказала она с досадой, как будто я специально сбивал ее с толку. Конечно, бывает немного неудобно, когда не знаешь языка, но я утешился мыслью, что если бы владел немецким, то понимал бы, о чем хвастался мужчина за соседним столиком перед своей женой (или любовницей), и мне было бы так же скучно, как ей. Она непрерывно курила сигареты «Лорд» и с нескрываемым интересом смотрела на всех мужчин в зале, за исключением, конечно, меня. Меня никогда никто не замечает, кроме собак и Свидетелей Иеговы. А ее спутник был всецело занят своим рассказом о том, как только что продал целую подводу хула-хупов и альбомов Лео Сейера восточным немцам, и восхищался своей хитростью.
Смеясь, он выглядел жутковато, как мой школьный учитель по плотницкому делу Арвис Дрек. Это было удивительным совпадением, поскольку именно мистер Дрек научил меня тем самым нескольким словам по-немецки, которые мне запомнились.
В свое время я записался в группу немецкого языка только из-за того, что его преподавала ходячая мечта моих мокрых снов по имени мисс Вебстер — обладательница самых великолепных грудей, когда-либо виденных мною, и ягодиц, втиснутых в юбку, как пара дынь в тесную сумку. Когда мисс Вестер вытягивалась, чтобы написать что-нибудь на доске, восемнадцать подростков в классе начинали тяжело дышать и прятали руки под парту. Но спустя две недели после начала учебного года мисс Вебстер исчезла при таинственных обстоятельствах — во всяком случае, таинственных для нас — и на ее место заступил мистер Дрек.
Это была катастрофа. Мистер Дрек знал немецкий чуть хуже, чем никак. Точкой максимального приближения к Германии для него был праздник пива в Милуоки. Он учил нас по открытому учебнику, водя жирным пальцем по строчкам и пропуская все, что казалось ему слишком сложным. Не думаю, что требуется много ума, чтобы преподавать плотницкое дело, но даже и там он действовал на пределе своих умственных возможностей.
Я ненавидел мистера Дрека, как никого в жизни. Долгих два года он превращал мою жизнь в ад. Обычно на его тягомотных уроках по использованию и уходу за плотницким инструментом я сидел, искренне пытаясь сосредоточиться. Но через несколько минут мой взгляд начинал блуждать по классу, по нахальным маленьким попкам девочек-подростков, плохо прикрытым голубыми плиссированными юбочками, — и мое воображение срывалось с поводка, как собака, и носилось среди них, обнюхивая их длинные загорелые ножки. Через одну-две минуты я возвращался в класс с застывшей на губах мечтательной улыбкой и обнаруживал, что все смотрят на меня. Мистер Дрек явно обратился ко мне с каким-то вопросом.
— Извините, мистер Дрек?
— Я спросил, что это за лопата, мистер Брайсон?
— Это острая лопата, мистер Дрек.
Тут он издавал вздох, который тупицы специально берегут для тех счастливых моментов, когда могут уличить кого-то в еще большей тупости, и говорил своим нудным голосом: «Это четырнадцатидюймовый венгерский двойной назальный бур, мистер Брайсон». Затем он ставил меня на оставшуюся часть урока в угол, заставляя удерживать носом у стены кусок наждачной бумаги.
У меня не было склонности к плотницкому делу. Все остальные ученики строили какие-то ящики или модели судов, играли с опасными режущими инструментами, но я был посажен за стол для отстающих рядом с двоешником Табби Такером и другим мальчиком, настолько тупым, что никто даже не знал, как его зовут. Все называли его просто Слюнтяй. Нам троим не разрешалось трогать ничего более опасного, чем наждачная бумага и столярный клей, так что мы неделю за неделей мастерили какие-то пустяки из стружки, за исключением Слюнтяя, который нашел себе более интересное занятие — он пожирал клей, который нам выдавали.
Мистер Дрек никогда не упускал возможности меня унизить.
— Что это такое? — спрашивал он, схватив кусок дерева, над которым я трудился последние двадцать семь недель, и поднимал его повыше, чтобы весь класс мог вдоволь нахихикаться.
— Я преподаю труд уже шестнадцать лет, мистер Брайсон, и должен сказать, что это самая кривая деревяшка, которую я когда-либо видел.
Однажды он взял птичий домик, который я смастерил, и он развалился прямо в его руках. Класс загоготал. Табби Такер смеялся так сильно, что чуть не задохнулся. Он не остановился даже тогда, когда я пригрозил ему через стол, что, если он не прекратит, я оторву ему яйца.
Официантка принесла мне пиво, и я вдруг понял, что последние десять минут провел, погрузившись в маленький мир своих воспоминаний, вполне возможно тихонько посмеиваясь и бормоча себе под нос, как бомж, живущий на автобусной станции. Я огляделся и облегченно перевел дух — похоже, никто ничего не заметил. Мужчина за соседним столиком был слишком занят, хвастаясь своей жене/любовнице, как продал румынам две тысячи видеокассет с Джейсоном Кингом и последние шестьдесят восемь тысяч экземпляров американского издания «Потерянного континента». Его спутница тем временем строила глазки субъекту, обедающему в другом конце зала, а точнее сказать, просто мастурбировала глазами, поскольку мужчина как раз вступил в борьбу с трехфутовым клубком спагетти и совершенно не замечал, что его откровенно используют в сексуальных целях.
Я сделал добрый глоток пива, согреваясь воспоминаниями и блаженствуя от мысли, что школьные дни навсегда остались позади, что никогда больше не придется обтесывать край деревяшки, излагать принципы американского «сухого закона» не менее чем в 250 словах или даже рассказывать, как в дальних странах из какого-то говна производят джут и что с ним делают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56