Я разбудил шофера, спящего в такси перед входом, и спросил его, не отвезет ли он меня в город за пять долларов. Это было явно незаконно, но он очень обрадовался твердой валюте и отвез меня в город за десять долларов. Его машина, старый «Москвич», двигалась, видимо, на тяге коптящих голубых выхлопов. Через каждые три метра «Москвич» останавливался, затем раздавался новый выхлоп, и он проползал еще три метра. Наша машина была на улице почти единственной.
Он высадил меня на площади Ленина, около «Шератона» , самого большого отеля, — мне сказали, что это единственное место в Софии, где можно остановиться. За пару лет до этого он назывался «Балкан», но затем его купила компания «Шератон» и проделала огромную работу по его обновлению. Теперь это был сплошной сверкающий мрамор и плюшевые диваны.
Девушка в регистратуре объяснила мне систему расчетов в валюте, которая оказалась очень сложной. Одни рестораны, бары и магазины принимали только твердую валюту, другие только болгарские левы, а некоторые — и то, и другое. Я мало что запомнил и вышел погулять. На площади была большая скульптура Ленина. Напротив нее высился ЦУМ, такой же огромный, каким я его запомнил, и в нем такие же толпы народа. Рядом выделялось массивное здание Коммунистической партии, которое толпа в свое время разграбила и чуть не сожгла.
Утром я пошел по залитой солнцем улице, на которой ни один магазин еще не был открыт, но перед большинством дверей уже выстроились длинные очереди. Я знал из газет, что люди в Болгарии занимают очередь за молоком в полпятого утра, что цены на некоторые товары подскакивают на 800% в год, что у страны 10, 8 миллиардов долларов внешнего долга, а денег в центральном банке хватает только на то, чтобы покрыть семь процентов импорта, но ничто не подготовило меня к зрелищу нескольких сот людей, растянувшихся на целый квартал, чтобы купить батон хлеба или несколько унций костей.
Когда магазины открылись, в дверях появились мускулистые мрачные типы, которые пропускали покупателей по одному. Полки были почти пусты. Товары продавали прямо из коробок, стоявших на полу, а когда они пустели, двери, очевидно, закрывались, и оставшаяся часть очереди оставалась ни с чем. Я видел, как одна женщина вышла из булочной с маленькой буханкой хлеба и немедленно встала в другую длинную очередь к мяснику. Им, очевидно, приходилось проделывать это каждый день. Такая жизнь.
Ничего подобного в 1972 году не было. Тогда магазины были полны товаров, но ни у кого не было денег покупать их. Теперь все сжимали в кулаке деньги, но тратить их было не на что.
Я зашел в магазин под названием 1001 СТОКИ. Там не было организованной очереди, просто неимоверная давка возле двери. Я не столько вошел внутрь по собственному желанию, сколько был внесен толпой. Внутри люди окружили единственную стеклянную витрину, они размахивали деньгами и требовали к себе внимания. Все остальные витрины в магазине были пустыми, хотя за ними стояли продавцы. Через головы людей, я попробовал разглядеть, за чем так давились люди; это была всякая дребедень — пластиковые столовые приборы, маленькие стеклянные пепельницы, тарелки и блюда из фольги, которые на Западе вы получаете бесплатно, когда покупаете что-нибудь, согретое в духовке.
Я отправился в ЦУМ, опасаясь худшего, и мои опасения немедленно оправдались. Целые отделы были совершенно пустыми, включая мою любимую секцию телевизоров. Самый главный универмаг в стране не мог предложить своим покупателям ни одного телевизора, радиоприемника или другого электроприбора. В одном отделе трое продавщиц стояли возле картонной коробки, в которой лежала кучка полотенец, в другом одна-единственная девушка-продавщица старалась удержать толпу людей — здесь «выбросили» какой-то желанный товар. На третьем этаже на один из прилавков только что прибыла большая коробка, полная носков — сотни и сотни носков, все грязно-горчичного цвета, все тонкие, хлопчатобумажные, одного размера, и все в связках по дюжине — и люди покупали по две связки. Я полагаю, они покупали все, что можно было купить, а уж потом думали, что с этим делать — подарить свекру на Рождество, поменять на мясо или вознаградить соседа за то, что тот отстоял вместо них в очереди.
Самым грустным был отдел игрушек. Единственная полка была уставлена невыразительными мишками из синтетической шерсти, двумя дюжинами пластмассовых грузовиков с погнутыми колесами и синими трехколесными велосипедами, побитыми и поцарапанными.
Больше всего народа толпилось на первом этаже, в отделе, который можно условно назвать галантерейным. Это было похоже на сцену из фильма «Годзилла-5» после того, как разнеслась весть, что чудовище движется к городу. Там торговали пуговицами, ремешками для часов и лентами. Огромная очередь выстроилась за только что доставленной партией будильников. Это были простенькие, пластмассовые будильники, но покупатели готовы были поубивать друг друга за них. Я наблюдал за всем этим как завороженный. Вообразите себе такую жизнь. Представьте, что вы приходите домой с работы, и ваша жена говорит:
— Дорогой, мне сегодня очень повезло. Я купила буханку хлеба, шесть метров ленты, полезную металлическую деталь и пончик.
— В самом деле? Пончик?
— Ну, насчет пончика я немного преувеличила.
Самое странное, что эти люди были одеты вполне модно. Не знаю, как они ухитряются хорошо одеваться, когда в магазинах ничего нет. Раньше одежда на людях выглядела так, будто ее конструировал директор тракторного завода. Ко мне и Кацу постоянно подходили люди и предлагали продать наши джинсы. Один молодой человек настолько мечтал о паре Levi's, что начал снимать свои брюки прямо на улице и уговаривал нас сделать то же самое, чтобы обменяться. Мы с Кацем пытались объяснить, что его брюки нам не нужны (они были сшиты из чего-то типа дерюги), и спросили, нет ли у него чего-нибудь другого — младшей сестры или какой-нибудь порнографии на кириллице, но у него не оказалось ничего стоящего обмена, и мы оставили его на углу улицы с разбитым сердцем и расстегнутой ширинкой. Однако теперь все были одеты не хуже, чем в остальной части Европы, — или даже лучше, поскольку одежда здесь явно была предметом особой заботы и гордости. А женщины были просто красавицы: у всех были черные волосы, шоколадного цвета глаза и удивительно белые зубы. В Софии, несомненно, самые красивые женщины.
Я провел оставшуюся часть недели, шляясь по городу. София полна памятников с убийственно социалистическими названиями — стадион Народной Армии, Мемориал участников антифашистского движения, Национальный дворец культуры.
Я осмотрел достопримечательности. Сходил в старый королевский дворец на площади 9 сентября, теперь ставший Национальной галереей живописи и скульптуры, а потом пересек улицу, чтобы взглянуть на могилу Георгия Димитрова, болгарского национального героя — по крайней мере, таковым он считался до падения Железного занавеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Он высадил меня на площади Ленина, около «Шератона» , самого большого отеля, — мне сказали, что это единственное место в Софии, где можно остановиться. За пару лет до этого он назывался «Балкан», но затем его купила компания «Шератон» и проделала огромную работу по его обновлению. Теперь это был сплошной сверкающий мрамор и плюшевые диваны.
Девушка в регистратуре объяснила мне систему расчетов в валюте, которая оказалась очень сложной. Одни рестораны, бары и магазины принимали только твердую валюту, другие только болгарские левы, а некоторые — и то, и другое. Я мало что запомнил и вышел погулять. На площади была большая скульптура Ленина. Напротив нее высился ЦУМ, такой же огромный, каким я его запомнил, и в нем такие же толпы народа. Рядом выделялось массивное здание Коммунистической партии, которое толпа в свое время разграбила и чуть не сожгла.
Утром я пошел по залитой солнцем улице, на которой ни один магазин еще не был открыт, но перед большинством дверей уже выстроились длинные очереди. Я знал из газет, что люди в Болгарии занимают очередь за молоком в полпятого утра, что цены на некоторые товары подскакивают на 800% в год, что у страны 10, 8 миллиардов долларов внешнего долга, а денег в центральном банке хватает только на то, чтобы покрыть семь процентов импорта, но ничто не подготовило меня к зрелищу нескольких сот людей, растянувшихся на целый квартал, чтобы купить батон хлеба или несколько унций костей.
Когда магазины открылись, в дверях появились мускулистые мрачные типы, которые пропускали покупателей по одному. Полки были почти пусты. Товары продавали прямо из коробок, стоявших на полу, а когда они пустели, двери, очевидно, закрывались, и оставшаяся часть очереди оставалась ни с чем. Я видел, как одна женщина вышла из булочной с маленькой буханкой хлеба и немедленно встала в другую длинную очередь к мяснику. Им, очевидно, приходилось проделывать это каждый день. Такая жизнь.
Ничего подобного в 1972 году не было. Тогда магазины были полны товаров, но ни у кого не было денег покупать их. Теперь все сжимали в кулаке деньги, но тратить их было не на что.
Я зашел в магазин под названием 1001 СТОКИ. Там не было организованной очереди, просто неимоверная давка возле двери. Я не столько вошел внутрь по собственному желанию, сколько был внесен толпой. Внутри люди окружили единственную стеклянную витрину, они размахивали деньгами и требовали к себе внимания. Все остальные витрины в магазине были пустыми, хотя за ними стояли продавцы. Через головы людей, я попробовал разглядеть, за чем так давились люди; это была всякая дребедень — пластиковые столовые приборы, маленькие стеклянные пепельницы, тарелки и блюда из фольги, которые на Западе вы получаете бесплатно, когда покупаете что-нибудь, согретое в духовке.
Я отправился в ЦУМ, опасаясь худшего, и мои опасения немедленно оправдались. Целые отделы были совершенно пустыми, включая мою любимую секцию телевизоров. Самый главный универмаг в стране не мог предложить своим покупателям ни одного телевизора, радиоприемника или другого электроприбора. В одном отделе трое продавщиц стояли возле картонной коробки, в которой лежала кучка полотенец, в другом одна-единственная девушка-продавщица старалась удержать толпу людей — здесь «выбросили» какой-то желанный товар. На третьем этаже на один из прилавков только что прибыла большая коробка, полная носков — сотни и сотни носков, все грязно-горчичного цвета, все тонкие, хлопчатобумажные, одного размера, и все в связках по дюжине — и люди покупали по две связки. Я полагаю, они покупали все, что можно было купить, а уж потом думали, что с этим делать — подарить свекру на Рождество, поменять на мясо или вознаградить соседа за то, что тот отстоял вместо них в очереди.
Самым грустным был отдел игрушек. Единственная полка была уставлена невыразительными мишками из синтетической шерсти, двумя дюжинами пластмассовых грузовиков с погнутыми колесами и синими трехколесными велосипедами, побитыми и поцарапанными.
Больше всего народа толпилось на первом этаже, в отделе, который можно условно назвать галантерейным. Это было похоже на сцену из фильма «Годзилла-5» после того, как разнеслась весть, что чудовище движется к городу. Там торговали пуговицами, ремешками для часов и лентами. Огромная очередь выстроилась за только что доставленной партией будильников. Это были простенькие, пластмассовые будильники, но покупатели готовы были поубивать друг друга за них. Я наблюдал за всем этим как завороженный. Вообразите себе такую жизнь. Представьте, что вы приходите домой с работы, и ваша жена говорит:
— Дорогой, мне сегодня очень повезло. Я купила буханку хлеба, шесть метров ленты, полезную металлическую деталь и пончик.
— В самом деле? Пончик?
— Ну, насчет пончика я немного преувеличила.
Самое странное, что эти люди были одеты вполне модно. Не знаю, как они ухитряются хорошо одеваться, когда в магазинах ничего нет. Раньше одежда на людях выглядела так, будто ее конструировал директор тракторного завода. Ко мне и Кацу постоянно подходили люди и предлагали продать наши джинсы. Один молодой человек настолько мечтал о паре Levi's, что начал снимать свои брюки прямо на улице и уговаривал нас сделать то же самое, чтобы обменяться. Мы с Кацем пытались объяснить, что его брюки нам не нужны (они были сшиты из чего-то типа дерюги), и спросили, нет ли у него чего-нибудь другого — младшей сестры или какой-нибудь порнографии на кириллице, но у него не оказалось ничего стоящего обмена, и мы оставили его на углу улицы с разбитым сердцем и расстегнутой ширинкой. Однако теперь все были одеты не хуже, чем в остальной части Европы, — или даже лучше, поскольку одежда здесь явно была предметом особой заботы и гордости. А женщины были просто красавицы: у всех были черные волосы, шоколадного цвета глаза и удивительно белые зубы. В Софии, несомненно, самые красивые женщины.
Я провел оставшуюся часть недели, шляясь по городу. София полна памятников с убийственно социалистическими названиями — стадион Народной Армии, Мемориал участников антифашистского движения, Национальный дворец культуры.
Я осмотрел достопримечательности. Сходил в старый королевский дворец на площади 9 сентября, теперь ставший Национальной галереей живописи и скульптуры, а потом пересек улицу, чтобы взглянуть на могилу Георгия Димитрова, болгарского национального героя — по крайней мере, таковым он считался до падения Железного занавеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56