Можно ненавидеть себя за то, во что ты превращаешься, можно отчаянно с этим бороться, собрать всю свою силу воли и сопротивляться — и все равно превратиться в то самое, что тебе так ненавистно. Без везения мы — ничто. Я даже думала обратиться за помощью к специалистам, но потом поняла: мир того не стоит. Мир за пределами твоего дома — это сплошное разочарование. И никакой добрый доктор этого не изменит. Никакие разумные доводы тут не помогут. Это уже навсегда.
Если ты побывал за кулисами, театр уже никогда не будет для тебя таким, как раньше. Если ты заметил трещинку на вазе, ваза уже не будет такой, как раньше. Если твой друг поступил непорядочно и ты об этом узнал, ваша дружба уже не будет такой, как раньше. Это не значит, что ты перестанешь ходить в театр, выбросишь вазу или порвешь отношения с другом. Выбор всегда — за тобой.
Появляется Одли.
— Как прошел перелет? — спрашиваю.
— Скука смертная. Слушай, ты не поверишь. Это не аэропорт, это садовый сарай. — Я вижу, что он имеет в виду. Аэропорт в Чууке — это просто большой ангар.
— Спасибо, что отметился. Все нормально работает, да? Езжай в отель, отдохни. А потом уже будем работать.
— Как я, по-твоему, поеду в отель? Тут нет такси, ни одного. Здесь все такие неторопливые… меня даже не обокрали. — И правда, даже праздношатающиеся зеваки и те, кто пришел встретить своих друзей и родных, казалось, уже утомились от одного ожидания и праздношатания.
— Ладно, пойду пройдусь. Может, чего-нибудь и найду. Ничего себе съездил — сгонять за письмом.
— Я знаю. Я очень тебе благодарна.
— Я все понимаю. Любопытство — великая сила. И большой раздражитель. Я тебе не рассказывал про Мартина? Это мой старый приятель. Одно время работал в фирме по изготовлению органов. Ему надо было доставить готовый орган в одну церковь в Ипсвиче. Ипсвич, как ты, может быть знаешь, место тихое, скучное. И вот они подъезжают к церкви, в таком тихом, даже по меркам Ипсвича, зеленом благообразном районе, выходят; чтобы выгрузить орган, и вдруг кто-то бьет Мартина по заднице. Судя по ощущениям — бейсбольной битой. Он оборачивается, но рядом никого нет. А потом он вдруг падает. До него даже не сразу доходит, что кто-то выстрелил ему в задницу — потому что такого ты меньше всего ожидаешь.
Все закончилось хорошо. Стреляли из мелкокалиберного оружия, малоскоростной пулей, потеря крови была небольшая, и Мартина выписали из больницы уже через несколько дней. У него остался шрам, иногда случаются приступы боли, а в остальном — никаких проблем. Но что его больше всего донимает: почему кто-то выстрелил ему в задницу?
Для этого не было никаких причин. Он тогда жил в Ньюкасле, и то, что он едет в Ипсвич, решилось буквально в последний момент, потому что его сменщик неожиданно заболел, так что если бы кто-то специально выслеживал Мартина, он никак не мог знать, что тот будет в Ипсвиче. Тем более что Мартин был из тех редких людей, которые никогда никого не раздражают, и уж тем более до такой степени, чтобы кому-то вдруг захотелось его застрелить.
В Ипсвиче уже давно ни в кого не стреляли. За последние двадцать лет — ни разу. Рядом с церковью не было ни стрелкового клуба, ни тира. Вооруженное нападение с преступными целями — там даже таких слов не знали. Единственное объяснение: либо кто-то чистил ружье и оно выстрелило случайно, либо кто-то удовлетворил свое извращенное желание выстрелить в задницу человеку из службы доставки органов. Ну мало ли, что кому стукнет в голову… Всего один выстрел. Ничего подобного больше не повторялось. Но Мартин весь извелся. Ему хотелось знать, что это было. Он даже дал объявление в местной газете. Просил того, кто стрелял, выйти на связь.
— Да, представляю себе, как он мучился.
— У меня есть одна мысль, но…
— Но что?
— Нет. Лучше об этом не будем.
Подобная скрытность — это совсем не похоже на Одли, С учетом того, что он мне рассказывал о своем прошлом. И я нисколечко не сомневаюсь, что эта история еще всплывет.
— Мне надо поспать, — говорит Одли.
Вот оно, преимущество путешествий из дома. В смысле на дому. Пока Одли будет бродить по округе в поисках отеля, я могу принять ванну или приготовить себе поесть. Еще лет десять назад подобная роскошь была доступна лишь членам правительства. А теперь я спокойно сижу себе дома, за своим большим монитором, а Одли транслирует мне Чуук посредством специального аппарата размером чуть больше обыкновенной фотокамеры. Маленький наушник у него в ухе не привлекает внимания — со стороны это смотрится так, как будто человек просто слушает плейер. Качество картинки и звука, конечно, не идеальное, но зато я в любую минуту могу покинуть Чуук и лечь спать. У себя дома, в своей кровати.
Танцы
Моя танцевальная карьера завершилась вскоре после того, как я вернулась из Барселоны. Я сидела дома я удобном кресле, переключала каналы на телевизоре и вдруг услышала странный звук. Как будто что-то порвалось. Мое левое подколенное сухожилие. Собственно;» вот и все.
Я потратила целый год, пытаясь устроиться администратором в какой-нибудь танцевальный клуб или школу танцев. Я разослала сотни заявлений — и когда я говорю «сотни», я имею в виду именно сотни. На собеседование меня пригласили всего один раз. В какой-то там клуб в Бристоле. Я встала еще до рассвета, чтобы успеть туда к девяти утра. В электричке была настоящая давка, билет стоил дорого, а когда я пришла, в приемной сидели еще двадцать кандидаток на это место. Нам всем сказали прийти в это время. В общем, с организацией дел у них было плохо, и администрация клуба явно нуждалась в помощи. А потом нам объявили, что человек, который проводит собеседование, сейчас занят, и попросили пока погулять и вернуться в два. Никто даже не извинился. Никто не предложил нам кофе. Мы все вернулись туда в два часа, и нас провели в тесную комнату, где было только два стула. Никто опять же не извинился.
Должность была никакая, с никакой же зарплатой. Но они знали, что и на эту должность найдется кто-то вроде меня, кто хочет остаться при танцах любой ценой. И они как-то не торопились начинать собеседование. Проторчав в этой комнатке полчаса, вся издерганная, вся на нервах, я решила плюнуть на все и уйти. Под пристальным взглядом других претенденток. Кто-то смотрел на меня с уважением, кто-то даже не прятал довольных ухмылок. Я до сих пор не пойму, права я была или нет — что ушла. С одной стороны, это было явное высокомерие: я не позволю, чтобы со мной так обращались. Я ушла, потому что могла уйти: мне хотелось туда устроиться, мне очень хотелось туда устроиться, но критической необходимости в этом не было. Может быть, я не заслуживала, чтобы меня туда взяли. Потому что не собиралась выворачиваться наизнанку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81