А просьба очень большая, если нетрудно. Я очень люблю журнал „Вокруг света“, но здесь у нас его достать невозможно, не говоря о подписке. Большая просьба: если можете, подпишите меня на этот журнал на 1971 год. Деньги я вышлю. Буду очень благодарен. Мой адрес… Корольков Владимир Николаевич».
Судя по адресу, письмо писано в колонии.
– И что же вы ответили? – спросил Басков.
– Видите, какое дело… Игорь тогда уже в Ленинграде жил. Я написала этому Королькову, дала адрес Игоря.
– А к нему Корольков обращался?
– Нет. Но подписку Игорь устроил.
– Можно, я возьму это письмо?
– Пожалуйста.
Басков положил письмо в блокнот.
– Ну, извините, Ольга Андреевна, за беспокойство, мне пора.
– Ничего, ничего, вы же по делу. Но об Игоре так ничего и не рассказали. Или нельзя? Серегин кашлянул в кулак и сказал:
– Ольга Андреевна, я с вашего разрешения еще посижу. И об Игоре поговорим. Она обрадовалась.
– Очень вам буду благодарна.
Серегин едва заметно улыбнулся: это было почти дословно из письма неведомого почитателя журнала «Вокруг света» по фамилии Корольков.
Глава 5. КАК РАЗРУШАЮТСЯ СЕМЬИ
Когда Басков ушел, Ольга Андреевна предложила Серегину отведать клубники, которую привезла со своего садового участка. Но прежде надо было ее почистить, и они перешли в кухню.
Анатолий Иванович помогал хозяйке, они разговаривали, пытаясь вспомнить моменты особо замечательные, но это плохо получалось, потому что из довоенного Ольга Андреевна мало что могла восстановить в памяти, да и вообще вряд ли много найдется общих предметов для воспоминаний о детстве у двух людей, если один старше другого на одиннадцать лет.
– Как же вы войну-то прожили? – спросил Серегин.
Она помолчала, улыбнулась рассеянно.
– Сама не знаю… С топливом плохо было, мы с Матреной на станции угольную крошку собирали, в лес за хворостом ходили… Голодно жили, конечно… Матрена стирать по домам пробовала, иногда пяток картошек принесет, пшена стакан, но больше все сами стирали, а Матрене работу так уж давали, из жалости… Меня соседи иной раз пообедать пригласят… Игорь-то ничем помочь не мог. Он сначала курсантом на флоте был, в Ленинграде, в отряде подводного плавания. Потом их в пехоту перевели, он сержантом стал, иной раз пришлет пятьдесят или тридцать рублей, и то не из жалованья, а как-то там разживется. Он писал, они ведь все на займ подписывались, на десятимесячный оклад, а облигации – в Фонд обороны. Все так делали, и он ведь не мог сказать, что у него дома сестра и нянька совсем без денег живут. Он же настоящий комсомолец был, правда? Серегин вздохнул.
– Он замечательный был парень. А в комсомол мы вступали в сорок первом.
– Знаете, когда Игоря второй раз ранило, он в Ленинграде в госпитале лежал, на Гороховой улице, это в сорок четвертом году было, блокаду уже сняли… Так он нам посылочки присылал, экономил из своего пайка… Хлеб сушеный, не сухари казенные, а сам сушил. Табак на продажу, сахар и даже витамин цэ – маленькие такие пузыречки, а в них черносмородиновый экстракт это ему против цинги давали…
Они услышали, как возле дома на улице затормозила машина. Серегин выглянул в раскрытое настежь окно.
– Юра вернулся, шофер наш.
– Надо бы его в дом позвать, жарко на улице.
– И то верно.
Серегин пошел за Юрой, а Ольга Андреевна принялась мыть в дуршлаге очищенную клубнику, которой было почти целое ведро.
Когда Серегин привел Юру, Ольга Андреевна поставила перед ним тарелку крупных красных ягод.
– Не стесняйся, – посоветовал Серегин. Он вернулся следом за Ольгой Андреевной на кухню, и она спросила:
– Анатолий Иванович, а вы можете об Игоре подробности рассказать?
Серегин испытывал некоторую неловкость: что, собственно, мог он ей поведать, если сам не знал ничего, кроме виденного собственными глазами? Она поняла, что он в затруднительном положении, сказала:
– Вы хоть объясните, как его состояние. Не опасно это?
– Мой молодой товарищ все, собственно, вам рассказал. Что добавить? Я Игоря видел. Сейчас ему очень плохо, но он этого не чувствует. Полная потеря сознания.
– Его ударили?
– В затылок и в лицо.
– Изуродовали?
– Есть немного.
– А повидать нельзя?
– В принципе можно. Но я бы вам не советовал пока, Ольга Андреевна. Вот в себя придет, заговорит… А так что же – только расстраиваться.
У нее опять слезы навернулись на глаза, но она превозмогла себя.
Серегин посмотрел на нее несколько искоса и, словно нащупывая почву, сказал с мягкой усмешкой, стараясь не выдать собственного отношения к тому, о чем шла речь:
– Мой младший товарищ… как бы это выразиться… весьма озадачился.
– Чем же?
– Знал Саша Балакин, что у него дочь растет, или не знал?
Если Серегин и лукавил с Ольгой Андреевной, то совсем слегка и не в своекорыстных целях. Хотя поднятый им вопрос имел существенное значение для дознания, но он его задал больше для того, чтобы сделать плавный переход к другим вопросам, которые интересовали его просто по-человечески, а не как одного из участников расследования.
Ольга Андреевна обеими руками пригладила свои густые волосы.
– Нет, Анатолий Иванович, не знал. Я в тот момент, как он исчез, и сама не знала. А потом не появлялся, не писал…
Ей было явно невесело возвращаться в пятьдесят седьмой год.
– Ольга Андреевна, голубушка, расскажите, как Игорь с войны пришел, как вы тут жили… Очень мне интересно… И, поверьте, это интерес не постороннего человека.
– Понимаю.
– Да нет, – горячо возразил Серегин. – Вы многого не сможете понять. Я, в сущности, свинья. Жил в Москве пять лет после войны, учился… И не нашел пяти-шести часов сюда съездить, юность вспомнить. Как ни говорите, а Игорь-то был моим единственным настоящим другом…
– Ну, хорошо, я расскажу. Только вы про клубнику не забывайте.
Она поставила перед ним миску с ягодами и розетку с сахарным песком, себе положила на тарелку пригоршни две, полила клубнику сливками из бумажного пакета. И вот что услышал Серегин.
– Игорь в сорок пятом демобилизовался по ранениям. Приехал в декабре. Я тогда в пятом классе училась. Сижу за столом у окна, домашние готовлю. Вдруг снежком в стекло – стук. Я думала, Генка, сосед, балуется. Окна у нас не замерзали, рамы двойные, между рамами Матрена вату клала. Смотрю, красноармейская шапка перед окном на прутике покачивается… А Игорь не писал точно, когда приедет, сглазить боялся… Но я тут же догадалась, что это он. Побежала дверь открыть, а сама уже плачу, и Матрена, глядя на меня, тоже в слезы… Я Игоря даже не узнала, он мне меньше ростом казался, а тут такой большой, в шершавой шинели, табаком пахнет…
Но это лирика. Приготовила Матрена картошку с салом, которое Игорь привез, напились мы малинового чаю, и рассказал он нам про все, как было в Ленинграде, про войну, как ранили его, где побывал, что видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Судя по адресу, письмо писано в колонии.
– И что же вы ответили? – спросил Басков.
– Видите, какое дело… Игорь тогда уже в Ленинграде жил. Я написала этому Королькову, дала адрес Игоря.
– А к нему Корольков обращался?
– Нет. Но подписку Игорь устроил.
– Можно, я возьму это письмо?
– Пожалуйста.
Басков положил письмо в блокнот.
– Ну, извините, Ольга Андреевна, за беспокойство, мне пора.
– Ничего, ничего, вы же по делу. Но об Игоре так ничего и не рассказали. Или нельзя? Серегин кашлянул в кулак и сказал:
– Ольга Андреевна, я с вашего разрешения еще посижу. И об Игоре поговорим. Она обрадовалась.
– Очень вам буду благодарна.
Серегин едва заметно улыбнулся: это было почти дословно из письма неведомого почитателя журнала «Вокруг света» по фамилии Корольков.
Глава 5. КАК РАЗРУШАЮТСЯ СЕМЬИ
Когда Басков ушел, Ольга Андреевна предложила Серегину отведать клубники, которую привезла со своего садового участка. Но прежде надо было ее почистить, и они перешли в кухню.
Анатолий Иванович помогал хозяйке, они разговаривали, пытаясь вспомнить моменты особо замечательные, но это плохо получалось, потому что из довоенного Ольга Андреевна мало что могла восстановить в памяти, да и вообще вряд ли много найдется общих предметов для воспоминаний о детстве у двух людей, если один старше другого на одиннадцать лет.
– Как же вы войну-то прожили? – спросил Серегин.
Она помолчала, улыбнулась рассеянно.
– Сама не знаю… С топливом плохо было, мы с Матреной на станции угольную крошку собирали, в лес за хворостом ходили… Голодно жили, конечно… Матрена стирать по домам пробовала, иногда пяток картошек принесет, пшена стакан, но больше все сами стирали, а Матрене работу так уж давали, из жалости… Меня соседи иной раз пообедать пригласят… Игорь-то ничем помочь не мог. Он сначала курсантом на флоте был, в Ленинграде, в отряде подводного плавания. Потом их в пехоту перевели, он сержантом стал, иной раз пришлет пятьдесят или тридцать рублей, и то не из жалованья, а как-то там разживется. Он писал, они ведь все на займ подписывались, на десятимесячный оклад, а облигации – в Фонд обороны. Все так делали, и он ведь не мог сказать, что у него дома сестра и нянька совсем без денег живут. Он же настоящий комсомолец был, правда? Серегин вздохнул.
– Он замечательный был парень. А в комсомол мы вступали в сорок первом.
– Знаете, когда Игоря второй раз ранило, он в Ленинграде в госпитале лежал, на Гороховой улице, это в сорок четвертом году было, блокаду уже сняли… Так он нам посылочки присылал, экономил из своего пайка… Хлеб сушеный, не сухари казенные, а сам сушил. Табак на продажу, сахар и даже витамин цэ – маленькие такие пузыречки, а в них черносмородиновый экстракт это ему против цинги давали…
Они услышали, как возле дома на улице затормозила машина. Серегин выглянул в раскрытое настежь окно.
– Юра вернулся, шофер наш.
– Надо бы его в дом позвать, жарко на улице.
– И то верно.
Серегин пошел за Юрой, а Ольга Андреевна принялась мыть в дуршлаге очищенную клубнику, которой было почти целое ведро.
Когда Серегин привел Юру, Ольга Андреевна поставила перед ним тарелку крупных красных ягод.
– Не стесняйся, – посоветовал Серегин. Он вернулся следом за Ольгой Андреевной на кухню, и она спросила:
– Анатолий Иванович, а вы можете об Игоре подробности рассказать?
Серегин испытывал некоторую неловкость: что, собственно, мог он ей поведать, если сам не знал ничего, кроме виденного собственными глазами? Она поняла, что он в затруднительном положении, сказала:
– Вы хоть объясните, как его состояние. Не опасно это?
– Мой молодой товарищ все, собственно, вам рассказал. Что добавить? Я Игоря видел. Сейчас ему очень плохо, но он этого не чувствует. Полная потеря сознания.
– Его ударили?
– В затылок и в лицо.
– Изуродовали?
– Есть немного.
– А повидать нельзя?
– В принципе можно. Но я бы вам не советовал пока, Ольга Андреевна. Вот в себя придет, заговорит… А так что же – только расстраиваться.
У нее опять слезы навернулись на глаза, но она превозмогла себя.
Серегин посмотрел на нее несколько искоса и, словно нащупывая почву, сказал с мягкой усмешкой, стараясь не выдать собственного отношения к тому, о чем шла речь:
– Мой младший товарищ… как бы это выразиться… весьма озадачился.
– Чем же?
– Знал Саша Балакин, что у него дочь растет, или не знал?
Если Серегин и лукавил с Ольгой Андреевной, то совсем слегка и не в своекорыстных целях. Хотя поднятый им вопрос имел существенное значение для дознания, но он его задал больше для того, чтобы сделать плавный переход к другим вопросам, которые интересовали его просто по-человечески, а не как одного из участников расследования.
Ольга Андреевна обеими руками пригладила свои густые волосы.
– Нет, Анатолий Иванович, не знал. Я в тот момент, как он исчез, и сама не знала. А потом не появлялся, не писал…
Ей было явно невесело возвращаться в пятьдесят седьмой год.
– Ольга Андреевна, голубушка, расскажите, как Игорь с войны пришел, как вы тут жили… Очень мне интересно… И, поверьте, это интерес не постороннего человека.
– Понимаю.
– Да нет, – горячо возразил Серегин. – Вы многого не сможете понять. Я, в сущности, свинья. Жил в Москве пять лет после войны, учился… И не нашел пяти-шести часов сюда съездить, юность вспомнить. Как ни говорите, а Игорь-то был моим единственным настоящим другом…
– Ну, хорошо, я расскажу. Только вы про клубнику не забывайте.
Она поставила перед ним миску с ягодами и розетку с сахарным песком, себе положила на тарелку пригоршни две, полила клубнику сливками из бумажного пакета. И вот что услышал Серегин.
– Игорь в сорок пятом демобилизовался по ранениям. Приехал в декабре. Я тогда в пятом классе училась. Сижу за столом у окна, домашние готовлю. Вдруг снежком в стекло – стук. Я думала, Генка, сосед, балуется. Окна у нас не замерзали, рамы двойные, между рамами Матрена вату клала. Смотрю, красноармейская шапка перед окном на прутике покачивается… А Игорь не писал точно, когда приедет, сглазить боялся… Но я тут же догадалась, что это он. Побежала дверь открыть, а сама уже плачу, и Матрена, глядя на меня, тоже в слезы… Я Игоря даже не узнала, он мне меньше ростом казался, а тут такой большой, в шершавой шинели, табаком пахнет…
Но это лирика. Приготовила Матрена картошку с салом, которое Игорь привез, напились мы малинового чаю, и рассказал он нам про все, как было в Ленинграде, про войну, как ранили его, где побывал, что видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51