По радиостанции, передававшей музыку в стиле рок, крутили либо Кэта Стивенса, либо Нила Янга, он не мог определить, кого именно. Бен был одним из тех «отошедших от действительности» парней, который мог сообщить, что его любимый певец – Оливия Элтон Джон, и ему это сходило с рук.
Но он и не обращал особого внимания на музыку, ибо ему снова не давали покоя вопросы, возникавшие при чтении свитков. Действительно, когда они были точно написаны? Второй или третий век не произведет такую сенсацию, как первый. Да и конец первого века не произведет такого большого впечатления, как его начало.
Бен лихо припарковал свою машину в подземном гараже, быстро взбежал по лестнице и вошел в свою квартиру.
А что, если?.. Если эти свитки были написаны в начале первого века? Нельзя исключить, что найдется какое-то упоминание, ключ, малейшая улика, либо доказывающая, либо опровергающая существование человека, которого все называют Иисусом Христом!
«Давид бен Иона, – подумал Бен, возясь с ключом от двери, – когда же ты жил и что такого важного ты хочешь сообщить мне?»
Дома Бен приготовил чашку густого крепкого кофе, открыл банку сардин для Поппеи, сел за стол. Свет лампы выхватил небольшое пространство на фоне ночи, и казалось, что его квартира превратилась в бесконечную пещеру. В круг света иногда попадала Поппея, безграничное любопытство притягивало ее к столу, но, не найдя ничего достойного внимания, кошка ушла совершать ночной обход других комнат.
Сегодня, пока Бен снова раскладывал фотокопии перед собой, кошка тихо запрыгнула на стол, пробралась среди книг, пепельницы, пустых бокалов к одной из фотографий и, источая запах сардин, небрежно обнюхала ее, после чего спрыгнула на пол.
Действие вина, выпитого у Энджи, улетучилось, и Бен наконец начал рассматривать третий фрагмент папируса. Молодой ученый заставил себя вспомнить, как полгода назад вместе с Уезерби гостил в его доме в Пасифик-Палисейдс и обсуждал все детали предприятия, за которое старик собирался взяться.
Уезерби, седовласый, крепкий мужчина, говорил оживленно и многократно излагал свою версию о том, что какая-то синагога второго века погребена под землей где-то близ Хирбет-Мигдалы в Израиле. Тогда, полгода назад, в своей гостиной Уезерби сказал Бену: «Как вам известно, в официальном реестре Департамента древностей Израиля числится более двадцати семи тысяч мест для археологических раскопок в пределах границ, существовавших до 1967 года. В 1970 году велось, как минимум, двадцать пять широкомасштабных раскопок на восьми тысячах квадратных миль территории Израиля. Выходит, что Израиль представляет самое активное археологическое пространство в мире. А я намерен получить кусок этого пирога. Скоро мне выдадут разрешение. Тогда я отправлюсь в Мигдалу, прихватив с собой лопату и ведро, словно ребенок, который собирается отправиться к морю».
Бен долго разглядывал третью фотографию, простой рукописный шрифт, столь непохожий на письмо религиозных текстов, и подумал: «Итак, Давид бен Иона, ты схоронил свое драгоценное завещание в земле Хирбет-Мигдалы, а Джон Уезерби явился туда и откопал его. Однако в те дни ты, разумеется, не знал, что это место называют Мигдалой. В твое время этот город называли Магдалой. Он славился рыбой, ипподромом и женщиной по имени Мария. Мария Магдалина».
2
Третий фрагмент поддавался чтению не так легко, как первые два, ибо папирус местами разорвался у краев и предложения обрывались на полуслове. В нескольких местах на пути чернил оказалось древесное волокно и они расплылись. К тому же этот фрагмент до сих пор содержал длинную молитву и благословение, поэтому старый еврей перешел с арамейского языка на иврит, в котором обычно пропускают гласные буквы. Бен трудился всю ночь, докапываясь до тонких оттенков значения и стараясь заполнить непонятные места.
Бен испытал некоторое разочарование: он привык переводить молитвы и религиозные трактаты, ведь такова была его профессия, и мысленно уже предположил, что свитки Мигдалы будут совсем непохожи на то, что найдены ранее. Но теперь, ближе к рассвету, Бенджамен Мессер уже подумал, что старый еврей «оставил» своему сыну лишь обычное еврейское наследство – священные слова.
Бен снова, и еще больше, разочаровался, не найдя точного указания на время, когда Давид водил пером. Кое-какие улики были налицо – отсутствие лигатур, снизывающих буквы (от чего отказались в середине первого века), знакомые квадратные арамейские письмена, еврейская буква алеф, столь похожая на N, которое писали справа налево – все это было видно невооруженным глазом, однако не позволяло точно определить период времени.
Бен перевел еще не все, оставалось несколько строк, но он так измотался, что даже не стал браться за них. Студенты на занятии, которое ему предстояло провести в десять часов, будут ждать разбора контрольной работы, а на уроке в два часа было запланировано время для дискуссии. Бен должен подготовиться и к тому и к другому.
Со смешанным чувством нежелания и облегчения он вложил фотографии в конверт и решил отложить работу над ними до конца рабочей недели, когда закончит перевод древней рукописи из Александрийского канона.
Бенджамен Мессер являлся профессором истории Ближнего Востока в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и преподавал три дисциплины: древний и современный иврит, иллюстрированные еврейские манускрипты и языки археологии. Когда Бен не был занят переводом древних папирусов или надписей, он преподавал основы своей специальности любому, кого это интересовало.
Неплохо справившись с утренним уроком, на дневном занятии он почувствовал, что бессонная ночь дает о себе знать. Бенджамен вел занятие по древнему и современному ивриту с шестнадцатью аспирантами, расположившимися около него полукругом. В этот четверг они не могли не заметить, что их профессор явно рассеян.
– Доктор Мессер, вам не кажется, что устные предания повлияли на эволюцию языка больше письменных? – Этот вопрос задал аспирант в очках с толстыми линзами. Он специализировался в лингвистике и увлекался эсперанто.
Бен посмотрел на него так, словно видел его впервые. Сегодня они обсуждали динамику развития иврита, то есть речь шла о том, какие внешние факторы на протяжении веков способствовали изменениям в этом языке. Бен вел занятие небрежно. Он ловил себя на том, что несколько раз отвечает невпопад, поскольку думал о свитках Магдалы.
– Мистер Харрис, что вас привело к такой мысли? Вы считаете, что устные предания для евреев играли более важную роль, чем письменные?
– Я считаю так. Особенно во время диаспоры. Как раз устные предания помогли евреям выжить, ведь тогда они не имели доступа к своим свиткам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Но он и не обращал особого внимания на музыку, ибо ему снова не давали покоя вопросы, возникавшие при чтении свитков. Действительно, когда они были точно написаны? Второй или третий век не произведет такую сенсацию, как первый. Да и конец первого века не произведет такого большого впечатления, как его начало.
Бен лихо припарковал свою машину в подземном гараже, быстро взбежал по лестнице и вошел в свою квартиру.
А что, если?.. Если эти свитки были написаны в начале первого века? Нельзя исключить, что найдется какое-то упоминание, ключ, малейшая улика, либо доказывающая, либо опровергающая существование человека, которого все называют Иисусом Христом!
«Давид бен Иона, – подумал Бен, возясь с ключом от двери, – когда же ты жил и что такого важного ты хочешь сообщить мне?»
Дома Бен приготовил чашку густого крепкого кофе, открыл банку сардин для Поппеи, сел за стол. Свет лампы выхватил небольшое пространство на фоне ночи, и казалось, что его квартира превратилась в бесконечную пещеру. В круг света иногда попадала Поппея, безграничное любопытство притягивало ее к столу, но, не найдя ничего достойного внимания, кошка ушла совершать ночной обход других комнат.
Сегодня, пока Бен снова раскладывал фотокопии перед собой, кошка тихо запрыгнула на стол, пробралась среди книг, пепельницы, пустых бокалов к одной из фотографий и, источая запах сардин, небрежно обнюхала ее, после чего спрыгнула на пол.
Действие вина, выпитого у Энджи, улетучилось, и Бен наконец начал рассматривать третий фрагмент папируса. Молодой ученый заставил себя вспомнить, как полгода назад вместе с Уезерби гостил в его доме в Пасифик-Палисейдс и обсуждал все детали предприятия, за которое старик собирался взяться.
Уезерби, седовласый, крепкий мужчина, говорил оживленно и многократно излагал свою версию о том, что какая-то синагога второго века погребена под землей где-то близ Хирбет-Мигдалы в Израиле. Тогда, полгода назад, в своей гостиной Уезерби сказал Бену: «Как вам известно, в официальном реестре Департамента древностей Израиля числится более двадцати семи тысяч мест для археологических раскопок в пределах границ, существовавших до 1967 года. В 1970 году велось, как минимум, двадцать пять широкомасштабных раскопок на восьми тысячах квадратных миль территории Израиля. Выходит, что Израиль представляет самое активное археологическое пространство в мире. А я намерен получить кусок этого пирога. Скоро мне выдадут разрешение. Тогда я отправлюсь в Мигдалу, прихватив с собой лопату и ведро, словно ребенок, который собирается отправиться к морю».
Бен долго разглядывал третью фотографию, простой рукописный шрифт, столь непохожий на письмо религиозных текстов, и подумал: «Итак, Давид бен Иона, ты схоронил свое драгоценное завещание в земле Хирбет-Мигдалы, а Джон Уезерби явился туда и откопал его. Однако в те дни ты, разумеется, не знал, что это место называют Мигдалой. В твое время этот город называли Магдалой. Он славился рыбой, ипподромом и женщиной по имени Мария. Мария Магдалина».
2
Третий фрагмент поддавался чтению не так легко, как первые два, ибо папирус местами разорвался у краев и предложения обрывались на полуслове. В нескольких местах на пути чернил оказалось древесное волокно и они расплылись. К тому же этот фрагмент до сих пор содержал длинную молитву и благословение, поэтому старый еврей перешел с арамейского языка на иврит, в котором обычно пропускают гласные буквы. Бен трудился всю ночь, докапываясь до тонких оттенков значения и стараясь заполнить непонятные места.
Бен испытал некоторое разочарование: он привык переводить молитвы и религиозные трактаты, ведь такова была его профессия, и мысленно уже предположил, что свитки Мигдалы будут совсем непохожи на то, что найдены ранее. Но теперь, ближе к рассвету, Бенджамен Мессер уже подумал, что старый еврей «оставил» своему сыну лишь обычное еврейское наследство – священные слова.
Бен снова, и еще больше, разочаровался, не найдя точного указания на время, когда Давид водил пером. Кое-какие улики были налицо – отсутствие лигатур, снизывающих буквы (от чего отказались в середине первого века), знакомые квадратные арамейские письмена, еврейская буква алеф, столь похожая на N, которое писали справа налево – все это было видно невооруженным глазом, однако не позволяло точно определить период времени.
Бен перевел еще не все, оставалось несколько строк, но он так измотался, что даже не стал браться за них. Студенты на занятии, которое ему предстояло провести в десять часов, будут ждать разбора контрольной работы, а на уроке в два часа было запланировано время для дискуссии. Бен должен подготовиться и к тому и к другому.
Со смешанным чувством нежелания и облегчения он вложил фотографии в конверт и решил отложить работу над ними до конца рабочей недели, когда закончит перевод древней рукописи из Александрийского канона.
Бенджамен Мессер являлся профессором истории Ближнего Востока в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и преподавал три дисциплины: древний и современный иврит, иллюстрированные еврейские манускрипты и языки археологии. Когда Бен не был занят переводом древних папирусов или надписей, он преподавал основы своей специальности любому, кого это интересовало.
Неплохо справившись с утренним уроком, на дневном занятии он почувствовал, что бессонная ночь дает о себе знать. Бенджамен вел занятие по древнему и современному ивриту с шестнадцатью аспирантами, расположившимися около него полукругом. В этот четверг они не могли не заметить, что их профессор явно рассеян.
– Доктор Мессер, вам не кажется, что устные предания повлияли на эволюцию языка больше письменных? – Этот вопрос задал аспирант в очках с толстыми линзами. Он специализировался в лингвистике и увлекался эсперанто.
Бен посмотрел на него так, словно видел его впервые. Сегодня они обсуждали динамику развития иврита, то есть речь шла о том, какие внешние факторы на протяжении веков способствовали изменениям в этом языке. Бен вел занятие небрежно. Он ловил себя на том, что несколько раз отвечает невпопад, поскольку думал о свитках Магдалы.
– Мистер Харрис, что вас привело к такой мысли? Вы считаете, что устные предания для евреев играли более важную роль, чем письменные?
– Я считаю так. Особенно во время диаспоры. Как раз устные предания помогли евреям выжить, ведь тогда они не имели доступа к своим свиткам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78