Ионафан – твой сын».
Голова Бена опустилась на стол. Он громко заплакал, орошая фотографии слезами. Джуди тихо заплакала, нежно положив руку ему на плечо.
Прошло много времени, прежде чем они смогли перейти к следующему фрагменту. Когда они занялись им, Бен не стал делать письменный перевод, а вместо этого начал громко переводить вслух.
«Как это может быть?» – воскликнул я.
Саул ответил: «Стоит тебе лишь открыть глаза, и ты увидишь себя в Ионафане. Он родился на два месяца раньше, однако ты об этом не догадался, мой дорогой бестолковый друг. Я тогда сообразил – ты познал Сару и она больше не девственница. Сначала я был уязвлен, но я так сильно любил ее и тебя, что превозмог обиду и принял Ионафана как родного сына.
Но когда я умру, Сара не станет скрывать правду и скажет, что ты его отец, и Ионафан признает тебя.
Давид, разыщи их прямо сейчас, иначе будет поздно!»
Саул умер на моих руках с той же улыбкой на губах, и с этого времени я завидовал ему.
Но смерть всегда сторонится тех, кто ищет ее. Хотя я, не глядя перед собой, бродил по улицам без оружия и все еще хранил кусок хлеба за кушаком, меня никто не тронул.
Вернувшись к дому Мириам или к тому, что от него осталось, я застыл на месте, бледный как смерть. Я окаменел и ничего не чувствовал, видя, что от дома остались одни развалины.
Здесь устроили кровавую бойню! Как могли ни в чем не повинные люди стать жертвами подобных зверств! Кто мог зарезать беззащитных женщин и детей, искалечить их и столь непристойно надругаться над ними.
Будь я в то мгновение в своем уме, меня охватил бы безумный гнев. Но я стоял неподвижно. Последние несколько часов так притупили мои чувства, что я лишь мог безучастно взирать на следы опустошения и жестокости, оставленные повсюду. Этих добрых и кротких евреев, чье единственное преступление заключалось в том, что они ждали своего Спасителя, убили за несколько крох хлеба. И это преступление совершили не римляне, а их соотечественники – евреи.
Милая Ревека лежала под телом Матфея, который, видно, пытался защитить ее. Волосы Ревеки слиплись от крови, сочившейся из ее головы.
А разве не ты, дорогой Матфей, часто говорил, что те, кто возьмется за меч, от него и погибнут?
Как ты ошибался! Как вы все ошибались! Словно во сне я шагал по развалинам и переступал через тела своих дорогих братьев и сестер, однако не обнаружил ни Сару, ни Ионафана. Если они спаслись, то куда им бежать? Ведь в городе не осталось безопасных мест.
Я встал на колени и прочитал скромную молитву. Здесь я уже ничем не мог помочь, битва была проиграна. Взглянув на тела жены и друзей в последний раз, я почувствовал, как во мне закипают ненависть и гнев, во рту появился вкус горечи, будто я выпил яд. Я стоял перед этой братской могилой, тряс кулаком в сторону неба и с неведомой мне решимостью навеки проклял Бога Авраама.
Оставшиеся до рассвета часы я искал Сару и Ионафана. Но их нигде не было.
Кто знает, что с ними произошло? Какая печальная участь настигла их? Я мог лишь молиться, чтобы они к этому времени были мертвы и больше ничего не видели.
Случилось так, что за час до рассвета, когда войско Тита вело последние приготовления к штурму городских стен, я вышел к дому знакомого человека.
Я часто встречал его у Мириам. Он был добрым евреем и фарисеем, верившим в возвращение Мессии. У него собралось много людей. Сидя в темноте, они прижимались друг другу, от страха выпучив глаза. Он узнал меня и пригласил в дом.
Он сказал; «Мы сохранили один ломтик хлеба на всех и немного вина для причастия. Сейчас мы причастимся и помолимся. Ты останешься с нами?»
Я сказал, что останусь, и, поскольку когда-то учился в храме, вызвался вести молитву.
Я разломал ломтик хлеба на крохотные кусочки и передал их присутствовавшим, сказав: «Хлеб символизирует тело Мессии, который однажды разделит причастие вместе с нами».
Затем я разлил сохранившееся вино по нескольким чашкам и посмотрел на их лица. Передо мной сидели грустные, изголодавшиеся люди, смотревшие перед собой ничего не понимающими глазами. Смотря на них, я видел тела Ревеки, Иакова, Филиппа и всех остальных, которые когда-то надеялись так же, как эти люди. Тут я вспомнил про мешочек под своим кушаком, прихваченный для Саула. Воспользовавшись тем, что они не смотрели на меня, я высыпал все содержимое в чашки. Затем я пододвинул к ним чашки с вином, чтобы каждый мог отведать его, и сказал: «Это вино символизирует кровь Спасителя, который однажды разделит причастие вместе с нами».
А человек, владевший этим домом, спросил: «Брат, ты не разделишь с нами хлеб и вино?»
Я ответил: «Я выпью из чашки своего Мессии».
Он озадаченно посмотрел на меня и вскоре спокойно умер.
В этом доме собралось восемьдесят девять человек – от стариков до шестилетних детей. И все умерли. После этого я вышел. Меня окутал холодный воздух раннего утра.
Я не помню, как долго бродил по улицам, спотыкался о трупы, поскальзывался на крови. Я не знаю, почему остался целым и невредимым. Наверно, Господь определил мне такое наказание. Если смерть равнозначна проявлению милосердия, тогда жизнь не что иное, как смертная казнь. Такой приговор мне вынесли за мое преступление – прожить остаток дней под тяжелым бременем вины за то, что я содеял.
Пока я на рассвете бродил по темным и холодным улицам, на меня снизошло откровение. Осознав истинный смысл преступления, совершенного мною в ту ночь, я понял, что обречен на забытье.
Ибо суть моего преступления заключалась не в том, что я убил этих восемьдесят девять человек, а в том, что лишил их последней надежды увидеть Мессию.
Я преклонил колени на мостовой, рвал на себе одежду и громко плакал.
Из-за того, что я, Давид бен Иона, на одну ночь перестал верить в приход Мессии, я отнял у этих добрых людей последние несколько часов надежды! Пока они жили, он мог прийти. Если я потерял веру, это еще не означало, что Мессия не придет.
Вот в чем, мой сын, заключается страшное преступление твоего отца – он совершил ужасное деяние, после которого стал недостойным человеческого общества.
Я барабанил кулаками по земле до тех пор, пока из них не потекла кровь, я начал бить камнями себя в лоб и в грудь. Но смерть обходила Давида бен Иону стороной. Она не примет его после того, как он непростительно погубил жизни восьмидесяти девяти назареев.
В следующий миг я уже знал, что мне предстоит делать. Мне казалось, будто я больше не владею собой, а повинуюсь незримой силе.
Я должен был покинуть Иерусалим. Сейчас мне не позволят умереть, ибо сам Бог, которого я проклял, решил отомстить мне.
Я сообразил, каким образом удастся вырваться из Иерусалима. Это был замысел Бога, и я покорно следовал ему.
Чтобы покинуть Иерусалим, мне надо было выйти за ворота, после чего я наткнусь на римских солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Голова Бена опустилась на стол. Он громко заплакал, орошая фотографии слезами. Джуди тихо заплакала, нежно положив руку ему на плечо.
Прошло много времени, прежде чем они смогли перейти к следующему фрагменту. Когда они занялись им, Бен не стал делать письменный перевод, а вместо этого начал громко переводить вслух.
«Как это может быть?» – воскликнул я.
Саул ответил: «Стоит тебе лишь открыть глаза, и ты увидишь себя в Ионафане. Он родился на два месяца раньше, однако ты об этом не догадался, мой дорогой бестолковый друг. Я тогда сообразил – ты познал Сару и она больше не девственница. Сначала я был уязвлен, но я так сильно любил ее и тебя, что превозмог обиду и принял Ионафана как родного сына.
Но когда я умру, Сара не станет скрывать правду и скажет, что ты его отец, и Ионафан признает тебя.
Давид, разыщи их прямо сейчас, иначе будет поздно!»
Саул умер на моих руках с той же улыбкой на губах, и с этого времени я завидовал ему.
Но смерть всегда сторонится тех, кто ищет ее. Хотя я, не глядя перед собой, бродил по улицам без оружия и все еще хранил кусок хлеба за кушаком, меня никто не тронул.
Вернувшись к дому Мириам или к тому, что от него осталось, я застыл на месте, бледный как смерть. Я окаменел и ничего не чувствовал, видя, что от дома остались одни развалины.
Здесь устроили кровавую бойню! Как могли ни в чем не повинные люди стать жертвами подобных зверств! Кто мог зарезать беззащитных женщин и детей, искалечить их и столь непристойно надругаться над ними.
Будь я в то мгновение в своем уме, меня охватил бы безумный гнев. Но я стоял неподвижно. Последние несколько часов так притупили мои чувства, что я лишь мог безучастно взирать на следы опустошения и жестокости, оставленные повсюду. Этих добрых и кротких евреев, чье единственное преступление заключалось в том, что они ждали своего Спасителя, убили за несколько крох хлеба. И это преступление совершили не римляне, а их соотечественники – евреи.
Милая Ревека лежала под телом Матфея, который, видно, пытался защитить ее. Волосы Ревеки слиплись от крови, сочившейся из ее головы.
А разве не ты, дорогой Матфей, часто говорил, что те, кто возьмется за меч, от него и погибнут?
Как ты ошибался! Как вы все ошибались! Словно во сне я шагал по развалинам и переступал через тела своих дорогих братьев и сестер, однако не обнаружил ни Сару, ни Ионафана. Если они спаслись, то куда им бежать? Ведь в городе не осталось безопасных мест.
Я встал на колени и прочитал скромную молитву. Здесь я уже ничем не мог помочь, битва была проиграна. Взглянув на тела жены и друзей в последний раз, я почувствовал, как во мне закипают ненависть и гнев, во рту появился вкус горечи, будто я выпил яд. Я стоял перед этой братской могилой, тряс кулаком в сторону неба и с неведомой мне решимостью навеки проклял Бога Авраама.
Оставшиеся до рассвета часы я искал Сару и Ионафана. Но их нигде не было.
Кто знает, что с ними произошло? Какая печальная участь настигла их? Я мог лишь молиться, чтобы они к этому времени были мертвы и больше ничего не видели.
Случилось так, что за час до рассвета, когда войско Тита вело последние приготовления к штурму городских стен, я вышел к дому знакомого человека.
Я часто встречал его у Мириам. Он был добрым евреем и фарисеем, верившим в возвращение Мессии. У него собралось много людей. Сидя в темноте, они прижимались друг другу, от страха выпучив глаза. Он узнал меня и пригласил в дом.
Он сказал; «Мы сохранили один ломтик хлеба на всех и немного вина для причастия. Сейчас мы причастимся и помолимся. Ты останешься с нами?»
Я сказал, что останусь, и, поскольку когда-то учился в храме, вызвался вести молитву.
Я разломал ломтик хлеба на крохотные кусочки и передал их присутствовавшим, сказав: «Хлеб символизирует тело Мессии, который однажды разделит причастие вместе с нами».
Затем я разлил сохранившееся вино по нескольким чашкам и посмотрел на их лица. Передо мной сидели грустные, изголодавшиеся люди, смотревшие перед собой ничего не понимающими глазами. Смотря на них, я видел тела Ревеки, Иакова, Филиппа и всех остальных, которые когда-то надеялись так же, как эти люди. Тут я вспомнил про мешочек под своим кушаком, прихваченный для Саула. Воспользовавшись тем, что они не смотрели на меня, я высыпал все содержимое в чашки. Затем я пододвинул к ним чашки с вином, чтобы каждый мог отведать его, и сказал: «Это вино символизирует кровь Спасителя, который однажды разделит причастие вместе с нами».
А человек, владевший этим домом, спросил: «Брат, ты не разделишь с нами хлеб и вино?»
Я ответил: «Я выпью из чашки своего Мессии».
Он озадаченно посмотрел на меня и вскоре спокойно умер.
В этом доме собралось восемьдесят девять человек – от стариков до шестилетних детей. И все умерли. После этого я вышел. Меня окутал холодный воздух раннего утра.
Я не помню, как долго бродил по улицам, спотыкался о трупы, поскальзывался на крови. Я не знаю, почему остался целым и невредимым. Наверно, Господь определил мне такое наказание. Если смерть равнозначна проявлению милосердия, тогда жизнь не что иное, как смертная казнь. Такой приговор мне вынесли за мое преступление – прожить остаток дней под тяжелым бременем вины за то, что я содеял.
Пока я на рассвете бродил по темным и холодным улицам, на меня снизошло откровение. Осознав истинный смысл преступления, совершенного мною в ту ночь, я понял, что обречен на забытье.
Ибо суть моего преступления заключалась не в том, что я убил этих восемьдесят девять человек, а в том, что лишил их последней надежды увидеть Мессию.
Я преклонил колени на мостовой, рвал на себе одежду и громко плакал.
Из-за того, что я, Давид бен Иона, на одну ночь перестал верить в приход Мессии, я отнял у этих добрых людей последние несколько часов надежды! Пока они жили, он мог прийти. Если я потерял веру, это еще не означало, что Мессия не придет.
Вот в чем, мой сын, заключается страшное преступление твоего отца – он совершил ужасное деяние, после которого стал недостойным человеческого общества.
Я барабанил кулаками по земле до тех пор, пока из них не потекла кровь, я начал бить камнями себя в лоб и в грудь. Но смерть обходила Давида бен Иону стороной. Она не примет его после того, как он непростительно погубил жизни восьмидесяти девяти назареев.
В следующий миг я уже знал, что мне предстоит делать. Мне казалось, будто я больше не владею собой, а повинуюсь незримой силе.
Я должен был покинуть Иерусалим. Сейчас мне не позволят умереть, ибо сам Бог, которого я проклял, решил отомстить мне.
Я сообразил, каким образом удастся вырваться из Иерусалима. Это был замысел Бога, и я покорно следовал ему.
Чтобы покинуть Иерусалим, мне надо было выйти за ворота, после чего я наткнусь на римских солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78