При всей своей храбрости Мюрат был сильно удивлен, и трепет пробежал у него по телу; он понял, что враги не простили его и что скоро пробьет его последний час.
– Капитан, – сказал сдавленным голосом заключенный, – я пропал! Приказ явиться на суд, принесенный вами, равносилен смертному приговору! – Потом, проведя рукой по лбу, он оправился и прибавил более спокойным тоном: – Капитан, передайте председателю, что я отказываюсь явиться в суд; пусть его состав судит меня заочно! Мне нечего отвечать этим господам. Я вижу в них не судей, а палачей. Идите, исполняйте, что предписывает вам долг, и не откажитесь также передать слова несчастного государя.
Сильно взволнованный капитан Стратти вернулся на заседание. Комиссия тотчас решила послать обвиняемому защитника по собственному выбору. Эта обязанность была возложена на капитана Староче. Тот, в слезах, предстал перед королем, сообщил, что назначен его защитником, и просил Мюрата дать ему какие-нибудь сведения для защитительной речи, подавая надежду если не на оправдание, то хотя бы на смягчение кары.
– Приказываю вам, синьор Староче, – возразил король, – не говорить ни слова в мою защиту! Перед палачами не защищаются!
После адвоката явился допрашивать обвиняемого докладчик комиссии, и когда он приступил к делу по установленному порядку, осведомляясь об имени, возрасте и звании подсудимого, тот резко ответил:
– Я Иоахим Мюрат, король Обеих Сицилии! Ступайте вон! Запрещаю вам чинить мне допрос.
После этого Мюрат остался один в тюрьме. От него удалили всех преданных ему людей: Франческетти, Натали и его камердинера Армана. Четверо офицеров стерегли пленника, не спуская с него взора. Пока происходили совещания комиссии, Мюрат разговаривал со своими караульными, вспоминая прошлое, описывая им эпизоды великих битв, в которых он много раз безрассудно рисковал жизнью. Он рассказал без хвастовства, почти добродушно, о некоторых своих подвигах, сделавших из него Ахилла новой «Илиады», которой недоставало своего Гомера.
Слушая этот биографический рассказ, похожий на героическое завещание, офицеры не могли удержаться от слез. Они пытались подать королю кое-какие советы, кое-какие смутные надежды, но тот, спросив имена лиц, вошедших в состав королевской комиссии, сказал, качая головой:
– Мне нечего ждать от них пощады, господа; кроме председателя, выбранного, конечно, сознательно из моих заклятых врагов, остальные судьи – сплошь офицеры, осыпанные моими милостями, служившие мне верой и правдой, как они по крайней мере уверяли, пока я был на троне. Раз они согласились меня судить, значит, эти люди решились безграничной угодливостью и безусловной строгостью заслужить прощение себе за былую дружбу, которой я почтил их, и за ту преданность ко мне, которую они всегда изображали. Следовательно, я должен приготовиться к смерти. Благодарю вас, господа, за то, что вы скрасили мои последние минуты. Теперь позвольте мне внимательно выслушать секретаря; кажется, эти шаги в коридоре возвещают о его приходе.
В самом деле дверь тюрьмы отворилась, и вошел секретарь, сопровождаемый стражей. В руках у него была бумага, и он с легким поклоном приступил к чтению приговора.
Мюрат, машинально поднявшийся при шуме шагов, снова сел и с гордым, спокойным, презрительным видом, расположившись в кресле, точно он сидел на своем троне в Неаполе, выслушивая адрес какого-нибудь судебного корпуса или принимая депутацию от какого-либо города, выслушал до конца это чтение, причем у него не дрогнул ни один мускул в лице.
Последние слова приговора отличались ужасным лаконизмом: назначена смертная казнь, исполнение которой должно произойти безотлагательно.
Пленнику предоставили всего четверть часа, чтобы он приготовился предстать перед Всевышним.
Согласно закону, секретарь спросил осужденного, не желает ли он сказать что-нибудь относительно применения наказания.
– Я прошу, чтобы мне дали поговорить несколько минут с моими друзьями Франческетти и Натали, – сказал Мюрат.
– Это невозможно, – ответил секретарь, – мне дозволено допустить к вам только духовника.
Пока ходили за священником, Мюрат выразил желание написать жене и твердым почерком начертал следующие строки:
«Дорогая Каролина! Наступил мой последний час; через несколько секунд я перестану жить, а ты лишишься супруга. Не забывай его никогда; моя жизнь не была запятнана никакой несправедливостью! Прощай, мой Ахилл, прощай, моя Летиция, прощай, мой Люсьен, прощай, моя Луиза! Покажите себя достойными своего отца, милые дети! Я покидаю вас лишенными королевства, лишенными имущества, посреди многочисленных врагов; покажите, что вы стоите выше несчастья! Помните о том, кто вы и кем были; не проклинайте мою смерть; заявляю, что наиболее тяжелым в последние минуты моей жизни для меня является необходимость умереть вдали от моих детей».
Когда король окончил свое предсмертное письмо и передал его капитану Стратти, явился священник Масдеа, чтобы исповедовать его. Мюрат принял духовника почтительно, но сказал ему:
– Нет, нет! Я не хочу исповедоваться, потому что не совершил греха.
Священник настаивал, а затем, воспользовавшись смятением и грустью этих последних минут, вынудил у осужденного несколько слов исповеди и дал краткое отпущение грехов. Чтобы показать, как успешно выполнил он свою миссию, Масдеа умолял короля написать на клочке бумаги подтверждение своей исповеди.
– Хорошо, – сказал Мюрат, – так и быть, напишу в угоду вам!
И он поспешно набросал:
«Я умираю добрым христианином, готовясь исполнить волю Божию».
Капитан Стратти, отвернувшись, чтобы скрыть слезы, доложил тогда королю:
– Ваше величество, пора!
– Хорошо, я готов! Я следую за вами, капитан, – ответил Мюрат.
Короля вывели на эспланаду. У него слегка потемнело в глазах, когда он очутился на открытом воздухе и ярком солнце. Взвод из двенадцати солдат с заряженными ружьями был выстроен лицом к замку в ожидании осужденного. Мюрат спокойно осведомился, где ему встать, и ему указали стену возле лестницы замка, где было поставлено кресло. Увидев его, король сказал презрительным тоном, что умрет стоя. Тогда ему предложили завязать глаза и повернуться спиной к экзекуционному взводу. Мюрат, пожимая плечами, возразил:
– Я много раз видел смерть лицом к лицу и сумею не опустить перед нею взора до моей последней минуты.
Место, выбранное для казни, было чрезвычайно тесно. Солдат выстроили в три шеренги, и ружейные дула почти касались груди осужденного. Стоя перед ними с поднятой головой и гордым, спокойным взором, Мюрат сказал:
– Солдаты, исполните свой долг! Стреляйте в сердце! Пощадите мое лицо!
Потом своим громким, повелительным голосом, которым он давал сигнал к атаке на русских или австрийцев, он скомандовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70