Доски вдавились под тяжестью моих ног, влажно блеснуло выступившей под подошвами слизью. Я приблизил лицо к старухиному рту и услышал дыхание. Не церемонясь, грубо толкнул старуху, затем шлепнул по щеке… Конечно, я не стал бы будить ее таким небрежным способом, но у меня была уверенность, что не в моих силах разбудить ее, даже если бы я решился на это более варварским способом. Сон старых людей чуток, а Архелаю-Анну сейчас мог разбудить только опытный врач, если бы нашелся такой, что очень сомнительно… Чтобы утвердиться в своей догадке, сдернул одеяло и, увидев на костлявом теле спортивную майку с цифрой «тринадцать» на груди и футбольные трусы с красным кантом, отвернулся… Однако, усмехаясь, повернул голову – ведьма спит. Положил одеяло так, как оно лежало, и тихонько, будто боялся разбудить старуху, вылез из подвала и прикрыл люк крышкой.
Милка, сбросив одеяло, спала. Прилег, но вскоре поднялся и пошел к дому, чтобы постоять у окна. Хотелось увидеть, когда старуха будет вылезать из своего логова. Зачем мне это?.. Не знаю… Может быть, смогу разбудить Стоценко, подсмотрев за старухой? Проклятое комарье… Заживо сожрут, пока дождешься своего.
Всего минуту разминал я ноги, затекшие от долгого стояния под окном, а когда припал к стеклу, понял, что напрасно потратил время, – старуха суетилась у плиты. Вдобавок она заметила меня и махнула рукой, приглашая в дом.
– Ты воды в бочку натаскай, – сказала она. – Нагреется за день, а вечером огород польем.
– А мы на свежем воздухе спали. Ночь теплая.
– Я в подвале сплю, – перебила она меня. – Комаров боюсь. Как представлю, что они кровь сосут… Ведра у бочки возьми, под клеенкой.
Я разбудил Милку и велел помочь колдунье стряпать. Девушка, не говоря ни слова, глянула на меня жалобно и, пожав плечами, пошла к крыльцу.
5
Здоровьем меня Бог не обидел, но после двух десятков ведер – а каждое весило не меньше пуда – почувствовал слабость. Только до половины бочка наполнена. Если бы не бессонная ночь, сдюжил бы без отдыха. Едва я присел в тени крыльца…
– Сударушка твоя – хлопотунья. Добела пол в горнице выскребла. Повезло тебе.
Архелая-Анна смотрела в небо слезящимися глазами и думала о чем-то своем, наверное совершенно не относящемся к предмету разговора.
– Отдохни, говорю, а она – скребком, скребком по доскам. И молчит. Где сейчас жену такую сыщешь… молчаливую да работящую? И тебе не след сидеть-рассиживаться, коль она потом исходит.
К полудню заполнил бочку до краев и чуть живой рухнул под сиреневый куст. Причем упал так, чтоб не было видно с крыльца и из окон дома. Хотелось одного – полежать, расслабив мышцы. Но ноздри мои уловили запах старческой кожи. Открыл глаза и с ненавистью глянул на стоящую передо мной знахарку.
– От ведь работящая! – сказала она. – Милушка хату белить затеяла. Увидела известь во дворе, развела водой – мол, белить буду, и вся недолга… Травку бы в саду покосил. Зарос сад-то.
Старуха говорила что-то еще, но я уже не слушал.
Рядом с косой нашел оселок. Даже обрадовался. Присел тут же под яблоней в траву и туда-сюда, туда-сюда оселком – хоть ногам отдых дать.
– Сад-то хорош… Лесник сажал.
«Ведьма!», – ругнулся я, увидев перед собой ноги, обутые в калоши.
Она дождалась, когда я начал косить траву, и, покряхтывая, потащилась к дому.
Вскоре Милка позвала обедать.
Без аппетита съел пирожок, пожевал брюквы и, выпив стакан духовитого компоту, вылез из-за стола.
– Дак ты докоси садик-то, – каркнула вслед мне Архелая-Анна.
Проклиная все и вся, поплелся в сад. Однако злость вскоре сменилась любопытством: если я хочу чего-то добиться от ворожеи, стоит ли проявлять недовольство? Да, мне тяжело махать косой с непривычки, но не Жорке же здесь ковыряться. И никто меня не тащил сюда силком… Это «дак», произнесенное старухой… Странная у нее лексика: то «сударь», то… Черт ее разберет. Оставшуюся траву скосил в бодром расположении духа.
– Часика через полтора и поливать можно, – проговорила старуха, поджидающая меня у бочки с водой окунув палец в воду. – Сударушка-то твоя… Подсобил бы ей.
В горнице потолок голубизной по глазам бил, две побеленные стены словно снег. Милка умудрялась белить, не проливая ни капельки с помазка, – так умели только украинские хозяйки, где-то читал о подобном мастерстве.
– Загоняла тебя карга старая, – пожалел я свою подругу.
Но она, услыхав мой голос, обернулась с улыбкой:
– Сама напросилась – показать тебе, на что способна. Представь, мне приятны эти хлопоты.
Она, разговаривая со мной, продолжала двигать помазком. Ее спокойствие перешло ко мне.
– Баба Аня сказала, что Стоценко жив и здоров, но нуждается в помощи… Сама не может его разбудить. Мы с ней долго болтали – мировая бабка, если хочешь знать… Спросила у нее про покойника. Знаешь, что ответила?.. Ха-ха, «галлюцинация» – не угадал ты. И не покойника Дятел откапывал, а Стоценко, который сам себе могилу вырыл и сам туда залез. Сделал так, чтоб земля обрушилась и привалила его.
– Что-то ты путаешь, подруга. Зачем ему помирать, да еще таким извращенным способом?
По моему мнению, логики в старухиных делах не было. Много путаницы… Чего-то мне не хватало, чтоб расставить акценты в цепи событий, в которые я вовлекался. Разберемся.
Милка воровато глянула в окошко, вытерла руки о передник и выдвинула ящик стола.
– Она про свою жизнь рассказывала: на балах танцевала, к поэтам, к писателям в гости ходила. Покажу ее фотографию… Вот. Здесь ей восемнадцать. Красивая?
Интересная девушка смотрела на меня со снимка: аристократическое лицо, хрупкая фигурка, чрезвычайно выразительные, умные глаза…
В сенях скрипнули половицы. Милка схватила снимок, кинула его в стол, задвинула ящик и обхватила меня за плечи.
– Пахнет-то как, – прошамкала старуха. – Боже праведный!
В ее руках что-то деревянное, пластинчатое. Придерживаясь за спинку топчана, она подошла к окошку и села на табурет.
– Будем танцевать фламенко? – Игриво скосив глаза и поведя плечиком, Милка, как испанская танцовщица, прищелкнула пальцами и выхватила что-то из рук старухи.
Старуха хлопнула Милку по заду:
– Игрунья! – Она вздохнула: – Право, не верится, что когда-то и у меня были такие тугие ягодицы. Эх сударики вы мои.
– Кастаньеты, – сказала Милка, разглядывая тщательно отполированные, соединенные кожаным ремешком пластины черного дерева.
Архелая-Анна сфокусировала глаза на предмете в руках девушки:
– Дай-ка сюда, – протянула руку.
Просунула палец в петлю, глянула на нас и выдала ритмическую штуковину… И еще раз, только другой звуковой рисунок. Затем велела мне следовать за ней.
В сенях она сняла со стены матерчатую сумку с длинной ручкой, кинула в нее кастаньеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Милка, сбросив одеяло, спала. Прилег, но вскоре поднялся и пошел к дому, чтобы постоять у окна. Хотелось увидеть, когда старуха будет вылезать из своего логова. Зачем мне это?.. Не знаю… Может быть, смогу разбудить Стоценко, подсмотрев за старухой? Проклятое комарье… Заживо сожрут, пока дождешься своего.
Всего минуту разминал я ноги, затекшие от долгого стояния под окном, а когда припал к стеклу, понял, что напрасно потратил время, – старуха суетилась у плиты. Вдобавок она заметила меня и махнула рукой, приглашая в дом.
– Ты воды в бочку натаскай, – сказала она. – Нагреется за день, а вечером огород польем.
– А мы на свежем воздухе спали. Ночь теплая.
– Я в подвале сплю, – перебила она меня. – Комаров боюсь. Как представлю, что они кровь сосут… Ведра у бочки возьми, под клеенкой.
Я разбудил Милку и велел помочь колдунье стряпать. Девушка, не говоря ни слова, глянула на меня жалобно и, пожав плечами, пошла к крыльцу.
5
Здоровьем меня Бог не обидел, но после двух десятков ведер – а каждое весило не меньше пуда – почувствовал слабость. Только до половины бочка наполнена. Если бы не бессонная ночь, сдюжил бы без отдыха. Едва я присел в тени крыльца…
– Сударушка твоя – хлопотунья. Добела пол в горнице выскребла. Повезло тебе.
Архелая-Анна смотрела в небо слезящимися глазами и думала о чем-то своем, наверное совершенно не относящемся к предмету разговора.
– Отдохни, говорю, а она – скребком, скребком по доскам. И молчит. Где сейчас жену такую сыщешь… молчаливую да работящую? И тебе не след сидеть-рассиживаться, коль она потом исходит.
К полудню заполнил бочку до краев и чуть живой рухнул под сиреневый куст. Причем упал так, чтоб не было видно с крыльца и из окон дома. Хотелось одного – полежать, расслабив мышцы. Но ноздри мои уловили запах старческой кожи. Открыл глаза и с ненавистью глянул на стоящую передо мной знахарку.
– От ведь работящая! – сказала она. – Милушка хату белить затеяла. Увидела известь во дворе, развела водой – мол, белить буду, и вся недолга… Травку бы в саду покосил. Зарос сад-то.
Старуха говорила что-то еще, но я уже не слушал.
Рядом с косой нашел оселок. Даже обрадовался. Присел тут же под яблоней в траву и туда-сюда, туда-сюда оселком – хоть ногам отдых дать.
– Сад-то хорош… Лесник сажал.
«Ведьма!», – ругнулся я, увидев перед собой ноги, обутые в калоши.
Она дождалась, когда я начал косить траву, и, покряхтывая, потащилась к дому.
Вскоре Милка позвала обедать.
Без аппетита съел пирожок, пожевал брюквы и, выпив стакан духовитого компоту, вылез из-за стола.
– Дак ты докоси садик-то, – каркнула вслед мне Архелая-Анна.
Проклиная все и вся, поплелся в сад. Однако злость вскоре сменилась любопытством: если я хочу чего-то добиться от ворожеи, стоит ли проявлять недовольство? Да, мне тяжело махать косой с непривычки, но не Жорке же здесь ковыряться. И никто меня не тащил сюда силком… Это «дак», произнесенное старухой… Странная у нее лексика: то «сударь», то… Черт ее разберет. Оставшуюся траву скосил в бодром расположении духа.
– Часика через полтора и поливать можно, – проговорила старуха, поджидающая меня у бочки с водой окунув палец в воду. – Сударушка-то твоя… Подсобил бы ей.
В горнице потолок голубизной по глазам бил, две побеленные стены словно снег. Милка умудрялась белить, не проливая ни капельки с помазка, – так умели только украинские хозяйки, где-то читал о подобном мастерстве.
– Загоняла тебя карга старая, – пожалел я свою подругу.
Но она, услыхав мой голос, обернулась с улыбкой:
– Сама напросилась – показать тебе, на что способна. Представь, мне приятны эти хлопоты.
Она, разговаривая со мной, продолжала двигать помазком. Ее спокойствие перешло ко мне.
– Баба Аня сказала, что Стоценко жив и здоров, но нуждается в помощи… Сама не может его разбудить. Мы с ней долго болтали – мировая бабка, если хочешь знать… Спросила у нее про покойника. Знаешь, что ответила?.. Ха-ха, «галлюцинация» – не угадал ты. И не покойника Дятел откапывал, а Стоценко, который сам себе могилу вырыл и сам туда залез. Сделал так, чтоб земля обрушилась и привалила его.
– Что-то ты путаешь, подруга. Зачем ему помирать, да еще таким извращенным способом?
По моему мнению, логики в старухиных делах не было. Много путаницы… Чего-то мне не хватало, чтоб расставить акценты в цепи событий, в которые я вовлекался. Разберемся.
Милка воровато глянула в окошко, вытерла руки о передник и выдвинула ящик стола.
– Она про свою жизнь рассказывала: на балах танцевала, к поэтам, к писателям в гости ходила. Покажу ее фотографию… Вот. Здесь ей восемнадцать. Красивая?
Интересная девушка смотрела на меня со снимка: аристократическое лицо, хрупкая фигурка, чрезвычайно выразительные, умные глаза…
В сенях скрипнули половицы. Милка схватила снимок, кинула его в стол, задвинула ящик и обхватила меня за плечи.
– Пахнет-то как, – прошамкала старуха. – Боже праведный!
В ее руках что-то деревянное, пластинчатое. Придерживаясь за спинку топчана, она подошла к окошку и села на табурет.
– Будем танцевать фламенко? – Игриво скосив глаза и поведя плечиком, Милка, как испанская танцовщица, прищелкнула пальцами и выхватила что-то из рук старухи.
Старуха хлопнула Милку по заду:
– Игрунья! – Она вздохнула: – Право, не верится, что когда-то и у меня были такие тугие ягодицы. Эх сударики вы мои.
– Кастаньеты, – сказала Милка, разглядывая тщательно отполированные, соединенные кожаным ремешком пластины черного дерева.
Архелая-Анна сфокусировала глаза на предмете в руках девушки:
– Дай-ка сюда, – протянула руку.
Просунула палец в петлю, глянула на нас и выдала ритмическую штуковину… И еще раз, только другой звуковой рисунок. Затем велела мне следовать за ней.
В сенях она сняла со стены матерчатую сумку с длинной ручкой, кинула в нее кастаньеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60