Она отыскала, наконец, ручку, обозначенную, как выяснилось, тускловато тлеющим белым огоньком, и потянула на себя, но дверь не открылась. Марина устало повернулась к Харину и только тут поняла, что машина уже некоторое время едет по неосвещенной улице с неразличимой за темными стеклами ночной архитектурой. Она подумала, что у нее началась галлюцинация, но в этот момент машину достаточно материально тряхнуло. - Это плохо, - сказал Харин монотонно. - Это неправильно. Марина пригляделась. Харин молча, глядя вниз, упрямо и раздраженно, расстегивал брюки. Однако почти в тот же момент, когда Марина, чувствуя озноб в наполняющемся невесомостью теле, посмотрела на него, выражение упрямства и раздражения исчезло с его лица, и оно снова сделалось абстрактной неровной поверхностью, местами матовой, местами отполированной до стеклянного блеска. Марина пригляделась повнимательнее к двум овальным блестящим выпуклостям, но прочитать на них ничего не смогла. Вытаскивая скользкие пуговки из тесных петель пояса, Харин представлял себе стену своего будущего кабинета. В дорогих черных рамочках с тонкой золотой окантовкой внутри, вместо дипломов, свидетельств и аттестатов на стене будут висеть изречения великих людей, каждое из которых стоило ему не меньше, чем любой диплом, свидетельство или аттестат. "Когда идешь к бабе, бери с собой кнут", например, - наклонным старинным шрифтом на идеально белой бумаге. - Вы с ума сошли, - исчезающим шепотом выговорила Марина и задохнулась от ужаса и возмущения. Реальность распалась на составные части. Она увидела отдельные светящиеся пятна, расчлененные черными сквозными щелями, пульсирующие, плавающие в пустоте, она услышала звук, который, скорее всего, был человеческим голосом. Звук повторился несколько раз, упругий, как жевательная резинка, душной горячей волной прижался к лицу и растаял в оранжевом летнем солнце, сиявшем у нее над головой в невероятно синем небе. Она мчалась на водных лыжах позади белого катера и свежая прохладная пена летела ей в лицо вместе с прозрачными морскими брызгами, под тугими зеркальными поверхностями которых в аквамариновом растворе вскипали ослепительные протуберанцы пузырьков. Впереди себя она видела отчетливую линию горизонта, которая мало-помалу приближалась и, в конце концов, черной повязкой забинтовала ей глаза. Марина почувствовала, что задыхается, рванулась, ударилась обо что-то и пришла в себя. Шел мелкий дождь. Быстрые белые дробинки вылетали из неведомой космической глубины и исчезали, прежде чем заново обозначить себя коротким холодным прикосновением. Прямо перед ней начиналась кривая стена, изогнутый край которой приходился как раз на уровень ее глаз. Сбоку из-за спины уходила во мрак изгибающаяся тонкая колонна, желтая, с темно-коричневой, въевшейся в поверхность расплывающейся линией. К затылку было прижато что-то твердое и теплое. Марина осторожно повернула голову. Она лежала на мостовой под покореженным и ржавым ремонтным ограждением. Она попыталась поднять голову и снова стукнулась лбом о низкую железную перекладину. Она выползла из-под ограждения и села на край тротуара, рядом с кучей щебня, опираясь спиной о жесткое колесо компрессора. Где-то вверху и в стороне горел одинокий синий фонарь и деревья шумели под дождем. Остатки пространства таяли в кромешной темноте под эту нехитрую музыку. Пятнадцать минут прошло, прежде чем послышался следующий звук. "Томку забыли пригласить" - сказал кто-то над головой и стукнула балконная дверь. Она просидела эти пятнадцать минут, с удовольствием глядя на гипнотически поблескивающие в озере мокрого асфальта трамвайные рельсы. Сигарета упала сверху, мягко ударилась об асфальт, перекувырнулась в воздухе, рассыпала пару искр и потемнела в луже, намокая. Марина вспомнила историю, расказанную Кореянкой Хо. Вспоминалось ей сейчас легко и, хотя мысли после обморока текли не вполне связно и временами сразу в нескольких направлениях, но зато свободно и бурно, как бы компенсируя минуты телесной слабости преувеличенной интенсивностью и яркостью. Кореянка Хо работала одно лето в больнице. (Почему все мои близкие друзья так или иначе связаны с медициной, - между прочим удивилась Марина. Тема и Антон учились в медицинском институте, Маленькая Будда работала в больнице в регистратуре, когда совсем была маленькая. Это похоже на американский бестселлер: подружки в колледже обнаруживают, что и ту и другую пытались в детстве изнасиловать отцы, и в следующей главе оказывается, что они обе влюблены в приблизительные копии совратительных родителей. Американский бестселлер в металлизированной обложке с двумя длинными телефонными номерами, наспех записанными на титульном лесте, испачканный помадой, забытый в салоне красоты на Брайтоне, где она работала три месяца перед тем, как вернуться обратно в Россию. Как попал американский бестселлер в салон красоты? - за три месяца она в этом салоне ни одного английского слова не услышала.) История, соответственно, была больничная. Вспоминала Марина эту историю на протяжении примерно пятнадцати секунд, события промелькнули перед ней в виде пяти-шести примитивно ярких, фрагментарных, проступающих одна сквозь другую картинок: вытаращенные глаза Кореянки Хо, окровавленная простыня, блестящие черные крылья бандитских автомобилей, гулкое и сырое помещение бани на ходу превращающееся в утомительное ресторанное застолье. Одновременно она подробно чувствовала, как толкается кровь в сосудах, как шевелится ребенок во сне и как воздух, свежий ночной, пахнущий пыльными липами воздух прополаскивает ей легкие. Потом по ассоциации ей вспомнилась одна знакомая лесбиянка - превосходная художница, делавшая скульптуры из обыкновенного дорожного асфальта. Марина вспомнила сгорбленные, как бы оплывшие от безнадежности черные фигуры, сидящие, прислонившись спинами к идеально белой стене, на лакированном паркетном полу выставочного зала, саму художницу, плотную, в синем комбинезоне с пестрой шелковой косынкой на шее, и ей почему-то сделалось весело. В некотором отдалении от нее Харин остановил машину. Он сидел в салоне, сгорбленный, с неправильно застегнутой ширинкой, впервые в жизни сомневающийся не столько в правоте великого немецкого философа, сколько в собственных, из этой философии сделанных выводах. Долго сомневаться он не мог, сомнения ужасно утомляли его, сомневаясь он чувствовал себя беспомощным, а это чувство было ему более всего ненавистно, инстинктивно, еще со времен ринга, когда моментальная потеря ориентации почти всегда означала немедленный нокаут. Он подумал минуты две, потом стукнул в стекло и они поехали дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68