- Ну и что? - спросила Марина недоуменно. - Карма, - сказала Кореянка Хо. - Я даже комаров сейчас не трогаю, добавила она, жалобно глядя на Марину. Марина задумалась, держа пистолет в руке. Кореянка Хо понуро стояла рядом. - Ладно, - сказала Марина нейтральным тоном (больше всего Кореянка Хо не любила, когда Марина таким тоном начинала разговаривать), - желаю тебе человеком стать в следующей жизни. Будешь меня на поводке выгуливать. После склада сержант отвел гостей в мастерскую гарнизонного художника по соседству. Художник дезертировал из части три недели тому назад. Незаконченный транспарант стоял в темноватом помещении у стены. "Выше знамя прославленной русской армии", - прочитала Марина надпись, намеченную мелом по красному кумачу. Сержант угостил их экспериментальной, местого разлива, изготовленной, как уверяла этикетка, по старинным традиционным рецептам, водкой под назаванием "Романовка". На закуску он выставил восхитительное розовато-кварцевое сало, малосольные, с прилипшими веточками укропа, огурцы и самодельную домашнюю колбасу, которую он разрезал страшным десантным ножом. - Братик кабанчика забил, - сказал сержант, - ну, будем. Ваше здоровье, барышни. - Выше знамя прославленной русской армии, - бодро ответила Кореянка Хо, поднимая рюмку. - Куда уж выше, - цинично сказал сержант. - Выше не поднимается. По дороге обратно Марина неожиданно сказала, что хочет побыть одна и попросила высадить ее неподалеку от части, в сосновом лесу. Кореянка Хо с покупками виновато поехала домой. Пройдясь немного по обочине, Марина отыскала две доски, перекинутые через кювет и, следуя узкой, почти неразличимой под низкорослыми кустиками вереска тропинкой, поднялась на откос и углубилась в лес. Волнистые солнечные полосы струились по сосновым стволам, по мху, по усыпанной блестящими иголками земле. Невысоко над кронами сосен молча покружились две чайки и соскользнули в дальнюю путаницу ветвей. Марина вышла на неширокую, заросшую низкорослым выгоревшим малинником просеку, после которой тропинка сразу стала спускаться в молодой ельник, отделенный от соснового леса укатанной до глинистого сухого блеска проселочной дорогой. Марина прошла среди невысоких елок, как бы вставленных аккуратно, на одинаковую глубину в ровную песчаную, там и сям подернутую подсохшими по краям островками губчатого мха, почву. Крупный песок вперемешку с гранитным гравием скрипел у нее под ногами. Было тепло. Одинокая оса увязалась было следом за ней и быстро отстала, резко взвившись вверх по неправильной наклонной спирали. Постепенно лес сделался гуще, разнообразнее и земля под ногами запахла сыростью и слежавшейся листвой. Светящаяся скоропись переливалась на треугольных, распахнутых на середине страницах папоротника. На рухнувшей полуразвалившейся березе повторяющимися пагодами, словно болельщики на стадионной решетке, висели толпы опят. Неожиданно лес закончился. Марина миновала несколько тонких березок и вышла на берег болотного озерца. На краю короткого песчаного ската, в котором растворялась тропинка, виднелось бесформенное углубление старой траншеи. Рядом, возле черного костровища лежал кусок бетонной плиты. Марина присела на теплый бетон. Она вытащила из рюкзака банку лимонада, с хлопком открыла ее, дала пенному фонтанчику угаснуть и стечь на раскиданные уголья и отпила из банки. Она вытащила наушники из ушей. Откуда-то издалека, из-за леса доносился тонкий повторяющийся скрип. Ольха мелодично прошелестела у Марины за спиной. Рядом с плитой, в углублении траншеи рос кустик черники с одинокой сморщившейся ягодой на верхушке. Мелкие бесшумные мухи, подолгу зависая на одном месте, заученными повторяющимися движениями, будто раз за разом старательно вычерчивая над растением схему неведомого механизма, самим своим размером словно отрицая всякую возможность свободной воли, перемещались над кустиком. Марина огляделась. В зеленовато-синем, уже принимавшем постепенно яркий и холодный осенний оттенок небе, над кромкой леса громоздилась во всю высоту грандиозная облачная руина. Отчетливо освещенная вечерним солнцем, она безмолвно распадалась на глазах, словно античная колоннада после первого, еще кажущегося сном, подземного толчка. От нее незаметно отделялись ослепительно белые на свету и опалово-колумбиновые в тени куски барочного крема. Их края медленно таяли на лету под напором высокого ветра и расходились в тонкой, посеребренной космическим холодом лазури длинными молочными разводами. Небо с удвоенной глубиной отражалось в спокойной воде болотца. Узкая дорожка ряби на минуту обозначилась возле ближнего берега, там, где взлохмаченные заросли ветлы выступали из-под невысоких искривленных сосен. Край топкого, поросшего редкой брусникой мха обрывался неподалеку от того места, где сидела Марина, и она могла сквозь необыкновенно прозрачную воду видеть ровное войлочное дно, уходившее в тревожную темноту. - Динка, Динка! - послышалось в перелеске. На берег недалеко от Марины вышел мальчик с велосипедом. - Динка! - Он огляделся. - Вы собачку здесь не видели? - крикнул он Марине. - Эрдельку, такую вот, примерно? - Нет, - крикнула Марина в ответ. - Динка! - крикнул мальчик еще раз, неуклюже развернул велосипед и скрылся в лесу. Марина представила себе, как мальчик, разыскивающий убежавшую собаку, подходит по колеблющемуся мху к самому краю озера и заглядывает вниз в исчезающе прозрачную воду. Он видит край огромного золотого крыла, выступающий из ровного палевого ила, золотые кудри, перехваченные многометровой золотой лентой, покатый золотой лоб, уходящий в дно и округлый край золотой трубы возле дальнего берега. Петропавловский ангел через сто тысяч лет. Хаос, наводнявший ее последнее время, как-то разом вдруг схлынул и на его месте постепенно стала возникать из ничего новая архитектура, здание, регулярностью и пропорциональностью похожее на банк или на солидное страховое агентство. Все в этом здании было новенькое, чистое, опрятное, прозрачные лифты бесшумно сновали по этажам, и по залитым эфирным расплывчатым светом коридорам нечасто и так же бесшумно пробегали одетые с иголочки, пунктуальные, исполнительные мысли. Ощущения надежности и довольства наполнили Марину. Она почувствовала себя совершенной, как двухтысячелетняя нераспечатанная амфора, уютно устроившаяся на мягкой подставке на сто семидесятом этаже, около огромного, хорошо промытого окна, из которого пейзаж, с трудом взбирающийся к дальнему горизонту, кажется тщательно изготовленной, только что распакованной игрушкой. События, - подумала она, - сами по себе, я - сама по себе. Надо в туристическое агентство завтра зайти, - подумала она заодно, - грин-карту заказать с билетами или визу хотя бы какую-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68