Она встала, накинула рюкзак на плечо, обогнула озеро и по той же тропинке, по которой мальчик выходил на берег, снова углубилась в лес. Она шла долго, минут двадцать, если не больше, прежде чем вышла на край поросшего редким лохматым орешником косогора. Внизу, под косогором, черным округлым материком снова плотно выстроились ели, чьи верхушки, плотницкими равномерными зазубринами вдававшиеся в позолоченную кровлю, приходились теперь ненамного выше марининой головы. Невдалеке, на открывшемся неожиданно пологом поле одиноко стояла покрашенная серебряной краской трансформаторная будка. Поле расширялось и далеко внизу упиралось в узкую темную полоску деревьев, за которыми виднелась туманная горизонталь залива с призрачными, жемчужно-сизыми силуэтами сухогрузов и танкеров, балансирующих на краю света. Марина передохнула минуту и спустилась вниз, к шоссе. Мимо нее сразу же со звонким шумом пронесся грузовик и, шурша, затормозил на железнодорожном переезде невдалеке. С пригородной станции навстречу Марине поднималась компания дачников с тугими сумками. Они оживленно обсуждали какие-то околонаучные перипетии: "Никольский совсем озверел на симпозиуме, накинулся на Колюню и ну его матстатистикой долбать". От переезда донесся дребезгливый звонок шлагбаума. Электричка рассеянно свистнула и, быстро набирая скорость, убежала по широкой дуге полотна, оставив по себе сладковатый теплый запах и шелестящее глиссандо проводов. Два пьяницы, размахивавшие руками как неопытные акробаты, поднимались по выщербленной бетонной лестнице на пустую платформу. На станции, в окошечке кассы, под навесом огромного дуба уже зажгли ностальгический вечерний свет, хотя рыжее расплавленное солнце еще ослепительно протекало кое-где сквозь отверстия в его слоистой извилистой листве. На берег залива Марина добралась как раз к началу последнего действия экспериментальной закатной драмы. Все еще яркий, мерцающий, проступающий переменчивым, настойчивым огнем сквозь собственное, неопределенно колеблющееся очертание, отгороженный от сквозного и близкого пространства черным барьером облака Гелиос присел на корточки над горизонтом, окруженный горящей небесной растительностью, в прогалах которой с научной четкостью рисовались отдельные, мелкие, ссыпающиеся за горизонт драгоценности. В потемневшем ночной уже синевой небе большим тлеющим извивом плыл бледный след давешней облачной катастрофы. Над самым горизонтом виднелась мавританской оранжеватой зелени узкая щель, куда безмолвная космическая механика постепенно втягивала всех участников представления. Опускаясь, солнце на некоторое время скрылось за облаком целиком и потом снова показалось снизу, уже касаясь как будто прогнувшегося под его остывающей тяжестью края. Оно втекло в залив и растворилось в нем, окрасив на некоторое время воду до самого берега болезненным рекламным пурпуром. Марина остановилась на самом краю мокрого песка, там, где ровное дно незаметно, пологими гребенчатыми островками, среди которых деловито текли в точеных замысловатых руслах плоские ручьи, уходило в море. Тонкие слюдяные волны одна за другой подбегали к ее босым ногам. К лодыжке, повыше косточки, прилип черный иероглиф водоросли. Она обернулась. Неподалеку, возле обнесенной узким бетонным бордюром автостоянки, прямоугольным плацдармом вдававшейся в пляж, расположились вокруг вкопанного в песок стола несколько молодых людей со своими подружками. Они жарили мясо в отдельно поставленном одноногом гриле, внутри которого время от времени вспыхивали меланхолической морской морзянкой стекавшие с решетки капли жира, и пили вино. Один из них, тоже босой, с подвернутыми штанинами полотняных брюк, в светлой рубашке и в пиджаке, наброшенном на плечи, держа в руке сандалии, стоял на камне неподалеку и смотрел на нее. Когда Марина повернулась обратно, край неба уже стремительно темнел, и в вышине, в пепле ночных облаков уже загорались холодноватые огни звезд. На прибрежном шоссе Марина остановила машину. Это была старая серо-коричневая "Волга". Водитель, немолодой седоватый мужчина в очках и в белой рубашке с галстуком, неловко пришпиленным на груди латунной булавкой с поддельным янтарем, согласился подвезти ее до города. Минут пять они ехали молча. - Мы вот поспорили как-то с женой, - сказал мужчина, когда они выехали из Петергофа, - она говорит, что современная молодежь не читает ничего. Это правда? - он взглянул на Марину. - Или не до того? - Он кивнул на ее живот. - Иногда, - сказала Марина. Она устала и разговаривать ей не хотелось. - Ну, например, - спросил водитель, - за последнее время, скажем? - Не помню, - сказала Марина. - Лимонова. "Богоматерь цветов" Жана Жене. Она подумала. - Пелевина. Пособие:"Как определять древнеримское искусство". Павича "Хазарский словарь". Этого, как его, - Дарелла - до половины. - Солидно, - удивленно и одобрительно отозвался водитель. - Я вот за последние четыре месяца только "Анну Каренину" перечитал и Трифонова пару книжек. Марина удобно пристроилась в углу широкого жестковатого сиденья. В стороне от дороги, над хлопотливым трауром перелеска висела большая жирная луна. Когда машину слегка подбросило на дорожном ухабе, ребенок в животе проснулся и неотчетливо побарахтался. Проезжая через поселок, водитель притормозил около старухи, сидевшей на стуле под одиноким фонарем. У нее за спиной, за выцветшей изгородью палисадника, среди светящихся в сумерках торжественных гладиолусов виднелись окна, чьи ситцевые занавески мерцали нервными телевизионными всполохами. Перед старухой на ящике стояло ведро с картошкой. Водитель вышел из машины, повертел в руках картофелину, поторговался, заплатил, с приятным приглушенноым грохотом высыпал картошку в багажник, похрустел полиэтиленом и они поехали дальше. - А стихи? - не отставал водитель. - Поговорим за стихи. - Стихи меньше, - призналась Марина, вспоминая темины сочинения. - Кто ваш любимый поэт? - беззастенчиво спросил водитель. - Иосиф Бродский, - сказала Марина, стесняясь тривиальности ответа. - Иосиф Бродский, - водитель повторил это имя, будто в первый раз его слышал. - А меня вот последнее время что-то на Лермонтова потянуло. - Бывает, - автоматически, думая о чем-то другом, сказала Марина. Она испугалась, что водитель начнет сейчас стихи читать, но он просто замолчал на некоторое время. - Вам сколько лет? - спросил он после паузы. Они уже въезжали в город и остановились на первом светофоре. - Двадцать. - Когда мне двадцать лет было, я просто зачитывался, - знаете кем? - ну, помимо Битова, конечно, Аксенова, того же Бродского, переводных всяких писателей, Фриша, там, например, Воннегута и прочих, - знаете кем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68