Ее детский профиль был, на фоне цветастой, непрерывно колышущейся занавески, нежно промыт разбавленной тенью. Она улыбалась, когда он с удовольствием посмотрел на стопку поджаристых гренок, украшенную неподвижным потеком прозрачного меда. Он предусмотрительно подцепил гренком бесконечно текущую внутри самой себя медовую нить и с хрустом откусил. Он съел почти все, когда вспомнил, как голубоватая рябь озноба разбегается по коже от укуса холодной резиновой присоски и как взвизгивают пронзительные иглы энцефалографа, царапая на разлинованной бумаге свои повторяющиеся автографы. Он еще раз просмотрел эту сцену. Потом еще раз. Перед завтраком он взял из деревянной бочки, которую держал в лапах деревянный медведь, двадцать долларов, полученные Мариной за участие в модном показе. Потом какая-то незнакомая пружина неожиданно распрямилось внутри него, и он ударил ее. Удовольствие от удара: он попал точно и кровь сразу же двумя струйками вытекла у Марины из носа. Приятно ударить слабого. Ее лицо из мимолетного шедевра моментально превратилось в кровоточащий телесный сгусток. Она посмотрела на него обиженно и недоуменно, поднесла руку к лицу и отвернулась, но он успел увидеть, как слезы потекли у нее по щекам. С удовольствием, вспомнил он, с удовольствием успел увидеть, как слезы потекли у нее по щекам. А что же, интересно узнать, случилось с этой пружиной сегодня вечером в клубном туалете? Тема беспокойно повернулся под одеялом. Он вспомнил сегодняшний разговор с Мариной. Он вспомнил позавчерашний разговор с ней по телефону. Женщина, подумал он, взрослая женщина, разговаривающая с ребенком. Он представил себе себя в разрезе: механизм высотой сто восемьдесят сантиметров, внутри которого в маленькой кабинке с экранами сидит за пультом управления злобный зародыш. Он представил себе, как механизм останавливается, падает, распадается на части. Другие механизмы, маленькие, юркие растаскивают эти части в разные стороны. Он остается один в темноте, розовый, жалкий, отчаянно трепыхающийся младенец. Проходит три миллиарда лет. Триста миллиардов лет. За это время всякое может случиться. Навстречу по улице идет Марина. Кто держит ее под руку? Мокрый младенец? Или солнечный бог элегантный, улыбающийся, рассказывающий смеющейся девушке античный анекдот? Только если ничего не случится за эти триста миллиардов лет, подумал Тема, кроме исчезновения планет и звезд в одной непроницаемо черной точке, которая, в свою очередь, еще через триста миллиардов лет окончательно растворится в окружающем вакууме, состоящем, видимо, из исчезающих точек, - только если нет никакой Марины, нет Антона, нет мужчины в туалете, нет сумрачной спальни, квадратов света на потолке, голосов на улице, запаха новой мебели в ночном воздухе, а есть только разнообразная сложная пульсация одинокой жизни в скобках небытия, и плохое тогда ничем, кроме названия, не отличается от хорошего, - только тогда можно понять удовольствие от жестокости, потому что удовольствие произвольно может следовать за гневом точно так же как голод, зависть или испуг, поскольку эмоции тогда ничего не значат, кроме житейских перемен как таковых, изменений, без которых жизнь просто останавливается, и Неожиданно Тема сел в постели. В животе у него вспыхнул фейерверк, и он даже рот открыл, чтобы выдохнуть нестерпимый жар. Он захотел сейчас, сразу же, сию секунду позвонить Марине и рассказать ей, какое он ничтожество. Едва только он подумал об этом, как за стеной зазвонил телефон. Тема вскочил и, голый, побежал в кабинет. В кабинете горел свет. Антон сидел на тахте и обескураженно смотрел на пустую базу, на которой полагалось находиться телефонной трубке. Он поискал вокруг себя и не нашел. Он заглянул под стол. Звонки продолжали доноситься откуда-то из абстрактных глубин квартиры. Тема, неловко шлепая босыми ногами по полу, побежал на кухню. В конце концов совместными усилиями им удалось определить источник сигнала: перед возвращением Темы Антон поднимался на антресоли за лампочкой и оставил трубку наверху. Они расставили стремянку, и Антон с философской неторопливостью вскарабкался и отыскал трубку. - Это тебя, - сказал он после паузы. - Але, - сказал Тема кротко. - Приветствую, - послышался незнакомый мужской голос. - Ничего, я не поздно? Это Никомойский Элем. - А, - сказал Тема, - добрый вечер. - Вы папку у нас позабыли, - сказал Никомойский, - но не в этом дело. Мы открываем поэтические четырехмесячные курсы. Записать вас? - Я, вообще-то, решил больше никогда стихов не сочинять, - сказал Тема насколько возможно равнодушно, но прозвучало это заявление все равно обиженно-трагически, как отречение коронованной особы, оглашенное перед депутацией озирающихся по сторонам пьяных пролетариев. - В качестве вступительного экзамена все записавшиеся, - не слушая Тему, говорил Никомойский, - должны сочинить короткое рекламное стихотворение на заданную тему. Сможете? - Попробую, - ответил Тема после паузы. - Попробуйте, - напористо поддержал его Никомойский, - ваша тема тогда будет, - он пошелестел бумагами, - минуточку. А, вот: чистящее средство "Василиск". Для металлических поверхностей. Понимаете? Плиты, раковины. - Понимаю. - Запишите: Ва-си-лиск. Данте, помните: "спина, покрытая изысканным узором..." - и так далее. Восьмистишие, размер произвольный. Срок исполнения - неделя. - Хорошо, - сказал Тема, - я попробую. - Отлично, - сказал Никомойский, - тогда до связи. Вы нам позвоните или лучше мы вам позвоним? - Все равно, - сказал Тема. - Мы вам позвоним, - решил Никомойский. - Спокойной ночи. В середине ночи Тема набрал Марину. После нескольких гудков включился автоответчик. Тема помолчал и выключил телефон.
Глава 7
В девять утра у Марины был визит в районную женскую консультацию. В половине одиннадцатого она вернулась домой, просвеченная таинственным ультразвуком и наслушавшаяся рассказов пожилого врача о том, как его сын, программист, эмигрант с пятнадцатилетним стажем, купивший отцу квартиру в центре Петербурга, "волком в Монреале воет". Не успела она распаковать купленное по дороге мороженое, как в дверь позвонили. Хрустя оберткой, Марина поспешила открывать. Кореянка Хо, подумала она, - йогурт, сосиски, салат и, возможно, круассанчики. Один из юных поклонников Кореянки Хо работал во французской булочной неподалеку. - Когда ты научишься ключами пользоваться, наконец? - спросила она, распахивая дверь. На пороге стоял Харин с букетом белых лилий, упакованным в целлофан, перевязанный по углам игривыми розовыми ленточками. Марина онемела. Она застыла на пороге с мороженым, поднесенным ко рту и с высунутым языком. Харин молча посмотрел на нее, галантным, где-то подсмотренным жестом бросил букет на пол прихожей, к ее ногам и неловко вытащил из кармана брюк ювелирную пластмассовую коробочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68