— Ничего вы со мной не сделаете.
— Только одно — убью! — вежливо сообщил незнакомец. — Хватит валять дурака. Вы бывший офицер, документы у вас фальшивые, денег кот наплакал. Я вас устрою вполне прилично. Давайте знакомиться по-настоящему, без вранья. Где учились?
— В гимназии. Шесть классов.
— Меня гражданское не интересует. Военное?
— Окончил Виленское военное училище.
— Звание?
— Штабс-капитан.
— Откуда родом?
— Из Елатьмы. Дворянин.
— Вот теперь другое дело.
Подал руку, небольшую, крепкую:
— Пинка, Арнольд. Можете называть и Альфредом.
На другой день после встречи в «Кафе поэтов» в той же «Курляндии» сидели втроем — Аваев, Пинка и Пухов-младший. А еще через день в седьмом номере гостиницы «Малый Париж» на Остоженке Георгий Аваев представлял помощнику Савинкова — капитану второго ранга Казарновскому кандидата на должность командира роты Сергея Пухова.
Как полагалось по уставу «Союза защиты родины и свободы», Аваев сообщил самые необходимые сведения: год рождения, происхождение, военное образование, последнюю должность. И только в заключение добавил патетически:
— Предан нашему делу беспредельно! Всей душой ненавидит кремлевских владык. Готов на все!
Казарновский крепко пожал Пухову руку и осведомился:
— С «Положением» ознакомлены? У вас еще есть несколько дней на размышления, если вас, понятно, будут одолевать сомнения.
— Для меня все ясно.
— Очень приятно.
Когда уходили, Казарновский приказал Аваеву:
— Приготовьтесь! Смотр через три дня.
В конце пятого часа пополудни, перед концом занятий в советских учреждениях, на Пречистенском бульваре, неподалеку от памятника Гоголю, к скамейке, стоявшей по правую сторону, если смотреть от Арбатской площади, осторожно передвигаясь, доплелся старец с суковатой клюшкой. На старце висело изрядно потрепанное, все в масляных пятнах пальто. Порыжевшие, заплатанные кожаные галоши вели свое летосчисление со второй половины девятнадцатого века. К тому же времени относилась широкополая шляпа, считавшаяся непременным элементом наряда художников — современников Крамского и Перова.
Несмотря на теплый вечер, воротник пальто у старика был поднят, торчала седая борода.
Старик с трудом опустился на скамью, оперся ладонями на клюшку, громко вздохнул и замер, полузакрыв глаза.
Почти одновременно на скамейку, стоявшую напротив, сел полковник Перхуров. Он снял подержанную офицерскую фуражку, на которой виднелось невыгоревшее место, где когда-то красовалась кокарда, и положил ее слева от себя. Достал белый носовой платок, вытер лоб и так и остался сидеть с платком в руке.
Публики на бульваре было немного — бабушки с внуками, несколько парочек, увлеченных разговором и ни на кого не обращавших внимания.
От Арбатской площади мимо задумавшегося Николая Васильевича Гоголя по одному проходили люди, преимущественно среднего и молодого возраста. Вступив на бульвар, они, словно по команде, снимали фуражки, кепки, шляпы — брали их в левую руку.
Никто из них не остановился, не задержал взгляда на Перхурове — никто не присел отдохнуть — проходили неторопливо, но скоро, и только некоторые, особенно помоложе, искоса посматривали на старца.
Одним из последних прошел Сергей Пухов. Пальто нараспашку, в левой руке студенческая фуражка, новые, вчера купленные на Сухаревке ботинки на толстой американской подошве.
Ровно в семь часов Перхуров поднялся и медленно, будто прогуливаясь, пошел вниз, к Пречистенским воротам. Старец за ним. Перхуров вошел в небольшой домик, стоявший позади церкви Покрова на Грязях. Старец поспешил за ним.
Капитану второго ранга Казарновскому было бы гораздо легче, если бы Перхуров накричал на него, даже наорал — Петр Михайлович знал буйный нрав полковника, иногда он становился бешеным. Но все вышло спокойно, зато было столько презрения и унизительной деликатности, хоть провались.
— Разрешите спросить, многоуважаемый Петр Михайлович, где вы раздобыли этот замечательный маскарадный наряд? В костюмерной какого театра вам его одолжили? И еще позвольте спросить: где вы приобрели эту милую шляпу? Получили в наследство от прадеда? И еще позволю себе спросить: кто приготовил вам эту бороду? Чтобы я вас никогда больше в этом идиотском наряде не видел! Ясно?
— Я же не мог в естественном виде.
— А почему я мог?
— Надо же как-то конспирироваться…
— Это собачий бред, а не конспирация, — сорвался Перхуров. — Находка для чекистов! Сидит болван с приклеенной растительностью… Сколько вы насчитали?
— Сто семнадцать…
— Я — сто девятнадцать…
— Возможно, я кого-то пропустил. Должно было прийти сто двадцать. Поручик Козловский болен…
А закончилось все мило. Перхуров, подводя итог, соизволил даже пошутить:
— За вычетом бороды, я смотром в общем доволен. Бравые ребята!
Бравых ребят в «Союзе защиты родины и свободы» с каждым днем становилось все больше. К подпольной контрреволюционной организации тянулись большей частью бывшие офицеры. К весне 1918 года в столице собралось несколько тысяч бывших офицеров: бежавшие с фронта, осевшие после лазаретов, приехавшие из других городов по самым разным причинам — одни не хотели регистрироваться, а у себя на родине их знали, другие — в поисках работы. Немало съехалось в прошлом богатых, разоренных революцией людей, в «Союзе защиты родины и свободы» они были самыми яростными.
Были и интеллигенты: учителя, студенты, которых начали призывать в армию в 1915 году и наспех готовить из них прапорщиков. Были люди, искренне считавшие, что большевики приведут Россию к гибели, и решившие драться за спасение родины от варварства.
Путей-дорог перед офицерами лежало много.
Один путь вел на Сретенку, к третьему подъезду дома шесть, где разместились отделы Всероссийской коллегий по организации Красной Армии, в недавно созданные районные военные комиссариаты. Добровольно записываться в Красную Армию призывали объявления, расклеенные на всех углах, воззвания, публикуемые в большевистских газетах.
Многие так и поступали — приходили, записывались и вскоре ехали на фронт под хутор Михайловский или под Оршу. Только за один день пятнадцатого апреля в комиссариат Даниловского района явилось более двухсот добровольцев, тридцать семь из них были офицеры.
Пришел полковник генштаба Иван Николаевич Струков, которого районный военный комиссар большевик Рыбин немедленно, что называется, не сходя с места, назначил начальником мобилизационно-оперативной части.
В феврале 1915 года полковник Струков, младший унтер-офицер Рыбин и несколько солдат больше двух недель бродили по Августовским лесам, выходя из окружения. В деревне Серский Лес Рыбин пять дней выхаживал в заброшенном овине раненого Струкова, по ночам лазил в пустующие дома — добывал съестное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141