Сергей пошел в комендатуру, оставив матери записку: «Скоро приду, целую, Сережа».
На площадке первого этажа его окликнул невысокий черноусый человек в кожаной куртке и солдатском картузе.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— Вы меня? — спросил Пухов.
— Тебя, тебя, ваше благородие… Выходит, это ты Анну Федоровну погубил! Выдал, значит! Ай да ваше благородие! Через чужую жизнь свою спас!
— Ты с ума сошел, болван! Дай дорогу…
Григорий Денежкин никогда хорошим стрелком не был: из-за лени, а больше всего из-за трусости, хотя все последние годы только и занимался тем, что торговал оружием.
Но на этот раз он не промахнулся. Пуля пробила сердце Сергея Пухова навылет…
Лидия Николаевна слышала выстрел, но не подумала, что стреляют в Сергея. Мимо пробежал черноусый человек — Лидия Николаевна не знала, что это убийца ее сына. Она увидела мертвого Сергея и упала на ступеньки. Неподалеку, в двух шагах, нашли сверток, в нем оказались три аршина розового ситца и пачка папирос «Каприз».
Хоронили их вместе — мать и сына. На письменном столе Сергея отец нашел черновики письма. Торопливым почерком было написано: «Уважаемый Яков Христофорович, я понимаю…»

Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова
Большая наша планета с миллиардами людей оказывается иногда удивительно тесной.
После убийства Пухова Григорий Денежкин исчез, как провалился в бездонную пропасть. Искали его долго, но безуспешно.
И все же судьба еще раз свела меня с Денежкиным. Случилось это в 1944 году в Германии, в Добендорфе, расположенном в сорока километрах от Берлина. Я встретил в Германии многих «знакомых», но, откровенно признаюсь, Григория Денежкина встретить на курсах пропагандистов не ожидал.

Меня зовут Альфред Розенберг
Андрей, как и все чекисты, приехавшие в Ярославль, спал не больше трехчетырех часов в сутки, да и то урывками — надо было до конца распутать огромный клубок заговора.
Пришлось Мартынову допрашивать и меньшевика Дюшена. От того Дюшена, каким он был в квартире Андрея в марте, — яростного спорщика, здоровяка с могучими кулаками, — не осталось и следа: он похудел, высох, стал меньше, говорил тихо. Только багровый шрам дергался еще сильнее.
— Вот вы называли себя членом рабочей партии, как же вы согласились сотрудничать с монархистом Перхуровым?
Дюшен молчал.
— Можете объяснить?
Дюшен поднял на Мартынова глаза с красными, воспаленными веками:
— Наверное, смогу… Только, пожалуй, не стоит… Все это очень скверно… Поверьте мне…
Андрея Дюшен не узнал.
Мартынов жил в «Бристоле» в одном номере с Анфимом Болотиным, но виделись они редко. Болотин исполнял обязанности председателя губсовнархоза и часто уезжал. Если же они, случалось, сталкивались по ночам в номере, Андрей чувствовал себя неловко, словно и он был виноват в гибели Кати. Это чувство вины за непредупрежденный вовремя мятеж испытывал не только он, говорили об этом и другие чекисты. О Кате Анфим никогда не вспоминал. Однажды вечером Андрей спросил его:
— Анфим Иваныч, сколько вам лет?
— А что? Постарел я? Лет мне немного, Андрей, тридцать три… Нам бы жить и жить…
Из Москвы приехал чекист и привез Мартынову письмо от Нади. Жена сообщала, что чувствует себя хорошо, просила не волноваться. «Хватит того, что я за тебя беспокоюсь, но что поделаешь, я знаю теперь, как нелегко быть женой чекиста… Жду тебя не дождусь».
А через день Петерс вызвал Андрея в Москву.
Анфим Иванович проводил Мартынова до вагона.
— Если бы ты знал, как мне хочется уехать отсюда, — грустно сказал Болотин. — Будь добр, передай мое письмо Якову Михайловичу.
В Москве Мартынов прямо с вокзала поспешил в ВЧК.
— Ты, говорят, немецкий язык изучаешь? — спросил Петерс.
— Только начал. Не хватает времени.
— Пойдешь на новую работу. Здесь же, в ВЧК. На более сложную. И иностранным языком заниматься будешь всерьез. Сначала немецким, а там посмотрим. Согласен?
— Согласен.
— Ну и отлично. Ты похудел, Мартынов! Устал?
— Ничего, товарищ Петерс.
— Дело у тебя впереди трудное. Немного отдохни. Даю тебе неделю. Можешь съездить к родителям.
Утром Андрей уехал. Поезд, — состоявший наполовину из товарных и наполовину из пассажирских вагонов, тащился до Иваново-Вознесенска около суток — особенно медленно ехали до Александрова, пропускали воинские поезда.
Мартынов ехал в «телячьем» вагоне, с наспех сколоченными нарами из необструганных тесин.
Соседом оказался молодой человек, такого же примерно возраста, хорошо одетый, с небольшим, очень красивым ярко-желтым кожаным чемоданом. Он говорил по-русски, но как-то странно, твердо выговаривая слова.
— Наш Рижский политехнический институт перевели в ваш город. Студентам объявили: кто желает, может продолжать образование, а кто не желает, может получить документы в Москве, там есть отделение канцелярии. Я сначала пожелал продолжать образование, и мои документы увезли в Иваново-Вознесенск. А теперь я не пожелал, и мне надо обратно получать мои документы…
— Почему же вы не пожелали?
— У меня свои соображения.
За сутки успели поспать и поговорить, поделились едой. В Юрьеве-Польеком Андрей разжился кипятком.
— Надолго в Иваново-Вознесенск? — спросил Мартынов.
— Думаю, дня на два.
— Где жить будешь?
— Остановлюсь в гостинице.
Андрей засмеялся:
— Это тебе не Рига. У нас две маленькие гостиницы, вряд ли получишь номер. Ничего, не горюй. У моих найдется и для тебя место.
Какое это было счастье — видеть мать, Петьку и Наташу. Впрочем, Петьку никто уже так не называл: помощника командира 2-й Советской роты называли почтительно — товарищ помкомроты Мартынов.
И Наташа школьные каникулы проводила за делом — работала на первой, только что открытой детской площадке в доме фабриканта Виткова на Советской улице.
— К нам на открытие Фрунзе приезжал, — похвасталась Наташа. — А я твердо решила: буду учительницей, как наша Антонида Николаевна.
Мать работала в фабкоме на Дербеневской фабрике. У нее были свои новости.
— Вчера начали учет всех тканей. По новому декрету теперь все ткани — народная собственность…
Попутчик пришел поздно, молча поужинал, поблагодарил. Мать устроила ему постель в сарайчике, где ночевал обычно Петр, когда случалось ему спать дома.
Утром Андрей пошел к Фрунзе. Побеседовать спокойно не удалось, то и дело звонил телефон. Фрунзе брал трубку, произносил: «Извини», — и начинался деловой разговор.
— А вы припишите — виновные в неисполнении постановления заплатят в десятикратном размере. Да, да, в десять раз больше. Вот и все!
Фрунзе объяснил Андрею:
— Фонд создаем для помощи беднейшему населению: солдаткам, семьям военнопленных, безработным. Обложили всех торговцев по два процента с оборота, а всех фабрикантов — по рублю с каждого работающего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141