«Хоть бы вы были сам дьявол, мне всё равно! - с жаром ответил солдат. - Эта машина принадлежит первому пулемётному полку, и мы везём в ней боеприпасы. Не видать вам этой машины…»
Затруднение было разрешено появлением старого и разбитого такси под итальянским флагом. (Во время беспорядков владельцы частных автомобилей во избежание реквизиции регистрировали их в иностранных консульствах.) Из этого такси высадили толстого гражданина в роскошной шубе, и высшее командование поехало дальше.
Покрыв около десяти миль и добравшись до Нарвской заставы, Антонов спросил, где командующий красногвардейскими силами. Его проводили до самой окраины, где несколько сот рабочих отрыли окопы и ждали казаков.
«Как у вас дела, товарищи?» - спросил Антонов.
«Всё в полном порядке, товарищ, - ответил командир. - Войска в превосходном настроении… Одно только - боеприпасов нет…»
«В Смольном лежит два миллиарда обойм, - сказал ему Антонов, - Сейчас я дам вам ордер… - Он стал рыться в карманах, - Нет ли тут у кого-нибудь клочка бумаги?»
У Дыбенко не было. У ординарцев тоже. Трусишка предложил свой блокнот.
«А чорт! ** У меня нет карандаша! - вскрикнул Антонов. - Кто даст карандаш?…» Нечего и говорить, что единственным, у кого был карандаш, оказался Трусишка…
Не попав в автомобиль верховного командования, мы отправились на Царскосельский вокзал. На Невском мы видели проходящих красногвардейцев с винтовками. Штыки были не у всех. Наступали ранние зимние сумерки. Высоко подняв головы, шли они сквозь холодное ненастье неровными рядами, без музыки, без барабанов. Над их головами развевался красный флаг, на котором корявыми золотыми буквами было написано: «Мира! Земли!». Все они были очень молоды. На лицах - выражение людей, сознательно идущих на смерть… Тротуарная толпа полубоязливо, полупрезрительно провожала их взглядами в ненавидящем молчании…
На вокзале никто не знал, где Керенский и где фронт. Впрочем, поезда ходили только до Царского…
Наш вагон был набит деревенскими жителями, возвращавшимися домой. Они везли с собой всякие покупки и вечерние газеты. Разговор шёл о восстании большевиков. Но если бы не эти разговоры, то по виду нашего вагона никто не догадался бы, что вся Россия расколота гражданской войной на два непримиримых лагеря, что поезд идёт к театру военных действий. Выглядывая в окна, мы видели в быстро сгущающихся сумерках толпы солдат, тянувшихся по грязным дорогам к городу. Они спорили между собой, размахивая винтовками. На боковой ветке стоял товарный поезд, набитый солдатами и освещённый кострами. Вот и всё. Далеко позади, на плоском горизонте, ночь освещалась отблесками городских огней. Мы видели трамвай, ползший по далёкому предместью.
В Царском Селе на станции всё было спокойно, но там и сям виднелись кучки солдат, тихо перешёптывавшихся между собой и беспокойно поглядывавших вдоль пустынной дороги в сторону Гатчины. Я спрашивал их, за кого они. «Что ж, - сказал мне один солдат, - ведь мы дела не знаем… Конечно, Керенский провокатор, но, думается нам, нехорошо русским людям стрелять в русских людей».
В помещении начальника станции дежурил высокий приветливый и бородатый солдат с красной повязкой полкового комитета на рукаве. Наши удостоверения из Смольного внушили ему большое уважение. Он был, безусловно, за Советы, но находился в некотором смущении.
«Красногвардейцы были здесь два часа назад, но потом ушли. Утром явился комиссар, но, когда пришли казаки, он вернулся в Петроград».
«А сейчас здесь казаки?»
Он мрачно кивнул головой. «Здесь был бой. Казаки пришли рано утром. Они взяли в плен двести-триста человек наших и человек двадцать пять убили».
«А где же они теперь?»
«Да вряд ли далеко ушли. Точно не знаю. Где-нибудь там…» - и он неопределённо махнул рукой на запад.
Мы пообедали в станционном буфете, пообедали прекрасно, гораздо дешевле и лучше, чем в Петрограде. По соседству с нами сидел французский офицер, только что вернувшийся пешком из Гатчины. Он говорил, что там всё спокойно. Город в руках Керенского. «Ах, эти русские! - восклицал он. - Что за оригиналы!… Хороша гражданская война! Всё, что угодно, только не дерутся…»
Мы пошли в город. У выхода из вокзала стояло двое солдат с винтовками и примкнутыми штыками. Их окружало до сотни торговцев, чиновников и студентов. Вся эта толпа набрасывалась на них с криками и бранью. Солдаты чувствовали себя неловко, как несправедливо наказанные дети.
Атаку вёл высокий молодой человек в студенческой форме, с очень высокомерным выражением лица.
«Я думаю, вам ясно, - вызывающе говорил он, - что, поднимая оружие против своих братьев, вы становитесь орудием в руках разбойников и предателей».
«Нет, братишка, - серьёзно отвечал солдат, - не понимаете вы. Ведь на свете есть два класса: пролетариат и буржуазия. Так что ли? Мы…»
«Знаю я эту глупую болтовню! - грубо оборвал его студент. - Тёмные мужики вроде вот тебя наслушались лозунгов, а кто это говорит и что это значит - это вам невдомёк. Повторяешь, как попугай!…» В толпе засмеялись… «Я сам марксист! Говорю тебе, что то, за что вы сражаетесь, - это не социализм. Это просто анархия, и выгодно это только немцам».
«Ну да, я понимаю, - отвечал солдат. На лбу его выступил пот. - Вы, видно, человек учёный, а я ведь простой человек. Но только думается мне…»
«Ты, верно, думаешь, - презрительно перебил студент, - что Ленин - истинный друг пролетариата?»
«Да, думаю», - отвечал солдат. Ему было очень тяжело.
«Хорошо, дружок! А знаешь ли ты, что Ленина прислали из Германии в запломбированном вагоне? Знаешь, что Ленин получает деньги от немцев?»
«Ну, этого я не знаю, - упрямо отвечал солдат. - Но мне кажется, Ленин говорит то самое, что мне хотелось бы слышать. И весь простой народ говорит так. Ведь есть два класса: буржуазия и пролетариат…»
«Дурак! Я, брат, два года высидел в Шлиссельбурге за революцию, когда ты ещё стрелял в революционеров да распевал “Боже, царя храни”! Меня зовут Василий Георгиевич Панин. Ты обо мне никогда не слыхал?»
«Не слыхал, извиняюсь… - смиренно отвечал солдат. - Я ведь человек неучёный. Вы, должно быть, большой герой…»
«Вот именно, - уверенно заявил студент. - И я борюсь с большевиками потому, что они губят Россию и нашу свободную революцию. Что ты теперь скажешь?»
Солдат почесал затылок. «Ничего я не могу сказать! - его лицо было искажено умственным напряжением. - По-моему, дело ясное, только вот неучёный я человек!… Выходит словно бы так: есть два класса - пролетариат и буржуазия…»
«Опять ты с этой глупой формулой!» - закричал студент.
«…только два класса, - упрямо продолжал солдат. - И кто не за один класс, тот, значит, за другой…»
Мы пошли по улицам. Редкие фонари давали мало света, прохожих почти не встречалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115