Мы замедлили ход и остановились.
«Пропуска, товарищи!»
Красногвардейцы подняли крик. «Мы Красная Гвардия. Не надо нам никаких пропусков… Валяй дальше, нечего разговаривать!…»
Но тут вмешался матрос. «Нельзя так, товарищи. Надо держать революционную дисциплину. Этак всякий контрреволюционер влезет на грузовик да скажет: «Не надо мне никаких пропусков!» Ведь эти товарищи нас не знают…»
Начался спор. Однако все мало-помалу согласились с мнением матроса. Красногвардейцы с ворчанием вытащили свои грязные бумажки. Все удостоверения были одинаковы, и только моё, выданное революционным штабом в Смольном, имело совсем особый вид. Часовые заявили, что мне придётся идти с ними. Красногвардейцы яростно запротестовали, но тот матрос, который первым заговорил о дисциплине, вступился за часовых. «Мы знаем, что этот товарищ - человек верный, - говорил он, - но ведь есть комитетские приказы, и этим приказам надо подчиняться. Такова революционная дисциплина…»
Чтобы не вызывать дальнейших споров, я слез с грузовика, и он умчался вперёд, причём вся компания махала мне руками в знак прощального привета. Солдаты с минуту пошептались, потом подвели меня к стене и поставили. Вдруг я понял всё: они хотели расстрелять меня.
Я оглянулся: кругом ни души. Только один признак жилья - дымок над трубой деревянной дачи примерно в миле от дороги. Солдаты отошли от меня на дорогу. Я в отчаянии подбежал к ним.
«Да поглядите же, товарищи! Ведь это печать Военно-Революционного Комитета!»
Они тупо уставились на мой пропуск, потом друг на друга.
«Он не такой, как у других, - мрачно сказал один из них. - Мы, брат, читать не умеем».
Я схватил его за руку. «Идём! - заявил я. - Идём к тому дому. Там, наверно, есть кто-нибудь грамотный». Солдаты заколебались. «Нет», - сказал один. Но другой ещё раз поглядел на меня. «Почему нет? - проговорил он. - Убить невинного тоже не шутка…»
Мы подошли к двери дачи и постучались. Невысокая полная женщина открыла дверь и отпрянула назад с криком: «Я ничего об них не знаю! Ничего не знаю!»
Один из моих конвоиров протянул ей пропуск. Она снова закричала. «Да вы только прочтите, товарищ», - сказал солдат. Она неуверенно взяла бумажку и быстро прочла вслух:
«Настоящее удостоверение дано представителю американской социал-демократии интернационалисту товарищу Джону Риду… ».
Вернувшись на дорогу, солдаты начали советоваться между собой. «Нам придётся доставить вас в полковой комитет», - сказали они. Мы шли по грязной дороге сквозь густые сумерки. Время от времени нам встречались группы солдат. Они останавливались, подозрительно оглядывали меня, передавали из рук в руки мой пропуск и ожесточённо спорили о том, следует ли расстрелять меня или нет.
Было уже совсем темно, когда мы дошли до казарм 2-го Царскосельского стрелкового полка - низкого и длинного здания, тянувшегося вдоль дороги. Несколько солдат, болтавшихся у ворот, засыпали моих провожатых нетерпеливыми вопросами: «Шпион? Провокатор?» Мы поднялись по винтовой лестнице и вошли в огромную комнату с голыми стенами. В самой середине стояла печь, вдоль стен тянулись нары, на которых играли в карты, разговаривали, пели или просто спали солдаты. Их было до тысячи человек. В потолке зияла брешь, пробитая пушками Керенского.
Когда я появился на пороге, сразу воцарилось молчание. Все уставились на меня. Потом началось движение, сначала медленное, потом порывистее, зазвучали злобные голоса. «Товарищи! Товарищи! - кричал один из моих провожатых. - Комитет! Комитет!» Толпа остановилась и с ропотом сомкнулась вокруг меня. Сквозь неё проталкивался худощавый юноша с красной повязкой на рукаве.
«Кто это?» - резко спросил он. Мои провожатые доложили. «Дайте его бумаги!» Он внимательно прочёл и окинул меня пронизывающим взглядом. Затем улыбнулся и вернул мне пропуск.
«Товарищи, это американский товарищ. Я председатель комитета. Добро пожаловать в наш полк…» Злобный ропот внезапно перешёл в гул радостных приветствий. Все бросились ко мне, стали пожимать мне руки.
«Вы ещё не обедали? У нас обед уж кончился. Идите в офицерский клуб, там есть кому поговорить с вами на вашем языке…»
Председатель комитета проводил меня через двор к дверям другого здания. Как раз в это же время туда шёл молодой человек аристократического вида, с погонами поручика. Председатель представил меня ему, пожал мне руку и ушёл.
«Степан Георгиевич Моровский, к вашим услугам», - сказал поручик на прекрасном французском языке.
Из роскошного вестибюля вверх вела парадная лестница, освещённая сверкающими люстрами. Во втором этаже на площадку выходили биллиардная, карточная и библиотека. Мы вошли в столовую, где в центре за длинным столом сидело человек двадцать офицеров в полной форме, с шашками, отделанными золотом и серебром, при крестах и ленточках императорских орденов. Когда я вошёл, все вежливо встали и усадили меня рядом с полковником. Это был очень видный широкоплечий мужчина с седеющей бородой. Денщики бесшумно подавали обед. Атмосфера была точно такая же, как и в любом европейском офицерском собрании. Где же тут революция?…
«Вы не большевик?» - спросил я Моровского.
Вокруг стола заулыбались, но я заметил, что двое или трое боязливо взглянули на денщиков.
«Нет, - ответил мой новый друг. - В нашем полку всего один офицер - большевик. Но сейчас он в Петрограде. Полковник - меньшевик. Капитан Херлов - кадет. А я сам - правый эсер. Должен сказать вам, что большинство офицеров нашей армии не большевики. Но они, как и я, верят в демократию и считают своей обязанностью следовать за солдатской массой…»
Когда обед кончился, денщики принесли карту, и полковник разложил её на столе. Остальные столпились вокруг него.
«Вот здесь, - сказал полковник, указывая на карандашные пометки на карте, - утром были наши позиции. Владимир Кириллович, где теперь ваш отряд?»
Капитан Херлов указал. «Согласно приказу мы заняли позиции вдоль этой дороги. Карсавин сменил меня в пять часов…»
Тут дверь открылась, и в столовую вошёл председатель полкового комитета с каким-то солдатом. Они присоединились к группе, окружавшей полковника, и наклонились над картой.
«Отлично, - сказал полковник. - Казаки отошли в нашем секторе на десять километров. Я не считаю необходимым переносить позиции вперёд. Господа, сегодня ночью вы будете удерживать вот эту линию, укрепляя позиции путём…»
«Виноват, - перебил председатель полкового комитета. - Имеется приказ двигаться вперёд как можно скорее и готовиться наутро вступить в бой с казаками к северу от Гатчины. Необходимо окончательно разбить их. Будьте любезны сделать соответствующие распоряжения…»
Наступило короткое молчание. Полковник снова повернулся к карте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
«Пропуска, товарищи!»
Красногвардейцы подняли крик. «Мы Красная Гвардия. Не надо нам никаких пропусков… Валяй дальше, нечего разговаривать!…»
Но тут вмешался матрос. «Нельзя так, товарищи. Надо держать революционную дисциплину. Этак всякий контрреволюционер влезет на грузовик да скажет: «Не надо мне никаких пропусков!» Ведь эти товарищи нас не знают…»
Начался спор. Однако все мало-помалу согласились с мнением матроса. Красногвардейцы с ворчанием вытащили свои грязные бумажки. Все удостоверения были одинаковы, и только моё, выданное революционным штабом в Смольном, имело совсем особый вид. Часовые заявили, что мне придётся идти с ними. Красногвардейцы яростно запротестовали, но тот матрос, который первым заговорил о дисциплине, вступился за часовых. «Мы знаем, что этот товарищ - человек верный, - говорил он, - но ведь есть комитетские приказы, и этим приказам надо подчиняться. Такова революционная дисциплина…»
Чтобы не вызывать дальнейших споров, я слез с грузовика, и он умчался вперёд, причём вся компания махала мне руками в знак прощального привета. Солдаты с минуту пошептались, потом подвели меня к стене и поставили. Вдруг я понял всё: они хотели расстрелять меня.
Я оглянулся: кругом ни души. Только один признак жилья - дымок над трубой деревянной дачи примерно в миле от дороги. Солдаты отошли от меня на дорогу. Я в отчаянии подбежал к ним.
«Да поглядите же, товарищи! Ведь это печать Военно-Революционного Комитета!»
Они тупо уставились на мой пропуск, потом друг на друга.
«Он не такой, как у других, - мрачно сказал один из них. - Мы, брат, читать не умеем».
Я схватил его за руку. «Идём! - заявил я. - Идём к тому дому. Там, наверно, есть кто-нибудь грамотный». Солдаты заколебались. «Нет», - сказал один. Но другой ещё раз поглядел на меня. «Почему нет? - проговорил он. - Убить невинного тоже не шутка…»
Мы подошли к двери дачи и постучались. Невысокая полная женщина открыла дверь и отпрянула назад с криком: «Я ничего об них не знаю! Ничего не знаю!»
Один из моих конвоиров протянул ей пропуск. Она снова закричала. «Да вы только прочтите, товарищ», - сказал солдат. Она неуверенно взяла бумажку и быстро прочла вслух:
«Настоящее удостоверение дано представителю американской социал-демократии интернационалисту товарищу Джону Риду… ».
Вернувшись на дорогу, солдаты начали советоваться между собой. «Нам придётся доставить вас в полковой комитет», - сказали они. Мы шли по грязной дороге сквозь густые сумерки. Время от времени нам встречались группы солдат. Они останавливались, подозрительно оглядывали меня, передавали из рук в руки мой пропуск и ожесточённо спорили о том, следует ли расстрелять меня или нет.
Было уже совсем темно, когда мы дошли до казарм 2-го Царскосельского стрелкового полка - низкого и длинного здания, тянувшегося вдоль дороги. Несколько солдат, болтавшихся у ворот, засыпали моих провожатых нетерпеливыми вопросами: «Шпион? Провокатор?» Мы поднялись по винтовой лестнице и вошли в огромную комнату с голыми стенами. В самой середине стояла печь, вдоль стен тянулись нары, на которых играли в карты, разговаривали, пели или просто спали солдаты. Их было до тысячи человек. В потолке зияла брешь, пробитая пушками Керенского.
Когда я появился на пороге, сразу воцарилось молчание. Все уставились на меня. Потом началось движение, сначала медленное, потом порывистее, зазвучали злобные голоса. «Товарищи! Товарищи! - кричал один из моих провожатых. - Комитет! Комитет!» Толпа остановилась и с ропотом сомкнулась вокруг меня. Сквозь неё проталкивался худощавый юноша с красной повязкой на рукаве.
«Кто это?» - резко спросил он. Мои провожатые доложили. «Дайте его бумаги!» Он внимательно прочёл и окинул меня пронизывающим взглядом. Затем улыбнулся и вернул мне пропуск.
«Товарищи, это американский товарищ. Я председатель комитета. Добро пожаловать в наш полк…» Злобный ропот внезапно перешёл в гул радостных приветствий. Все бросились ко мне, стали пожимать мне руки.
«Вы ещё не обедали? У нас обед уж кончился. Идите в офицерский клуб, там есть кому поговорить с вами на вашем языке…»
Председатель комитета проводил меня через двор к дверям другого здания. Как раз в это же время туда шёл молодой человек аристократического вида, с погонами поручика. Председатель представил меня ему, пожал мне руку и ушёл.
«Степан Георгиевич Моровский, к вашим услугам», - сказал поручик на прекрасном французском языке.
Из роскошного вестибюля вверх вела парадная лестница, освещённая сверкающими люстрами. Во втором этаже на площадку выходили биллиардная, карточная и библиотека. Мы вошли в столовую, где в центре за длинным столом сидело человек двадцать офицеров в полной форме, с шашками, отделанными золотом и серебром, при крестах и ленточках императорских орденов. Когда я вошёл, все вежливо встали и усадили меня рядом с полковником. Это был очень видный широкоплечий мужчина с седеющей бородой. Денщики бесшумно подавали обед. Атмосфера была точно такая же, как и в любом европейском офицерском собрании. Где же тут революция?…
«Вы не большевик?» - спросил я Моровского.
Вокруг стола заулыбались, но я заметил, что двое или трое боязливо взглянули на денщиков.
«Нет, - ответил мой новый друг. - В нашем полку всего один офицер - большевик. Но сейчас он в Петрограде. Полковник - меньшевик. Капитан Херлов - кадет. А я сам - правый эсер. Должен сказать вам, что большинство офицеров нашей армии не большевики. Но они, как и я, верят в демократию и считают своей обязанностью следовать за солдатской массой…»
Когда обед кончился, денщики принесли карту, и полковник разложил её на столе. Остальные столпились вокруг него.
«Вот здесь, - сказал полковник, указывая на карандашные пометки на карте, - утром были наши позиции. Владимир Кириллович, где теперь ваш отряд?»
Капитан Херлов указал. «Согласно приказу мы заняли позиции вдоль этой дороги. Карсавин сменил меня в пять часов…»
Тут дверь открылась, и в столовую вошёл председатель полкового комитета с каким-то солдатом. Они присоединились к группе, окружавшей полковника, и наклонились над картой.
«Отлично, - сказал полковник. - Казаки отошли в нашем секторе на десять километров. Я не считаю необходимым переносить позиции вперёд. Господа, сегодня ночью вы будете удерживать вот эту линию, укрепляя позиции путём…»
«Виноват, - перебил председатель полкового комитета. - Имеется приказ двигаться вперёд как можно скорее и готовиться наутро вступить в бой с казаками к северу от Гатчины. Необходимо окончательно разбить их. Будьте любезны сделать соответствующие распоряжения…»
Наступило короткое молчание. Полковник снова повернулся к карте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115