Наши жены непорочны, дети почтительны.
Благословенны, благословенны.
Злодеи и негодяи боятся нашего города.
Благословенны, благословенны.
Здесь живут только верные.
Благословенны, благословенны…
С окончанием псалма Сафар громко расхохотался. Все еще немного под хмельком, он нашел это ханжеское распевание достаточно забавным. Псалом являлся творением Умурхана, занимавшим второе положение в храме. И считался — в основном самыми ярыми приверженцами Умурхана — величайшим заклинанием в истории, которым тот низверг своего непосредственного начальника — мага. А когда это произошло, он объединился с Дидима и Калазарисом, тогда еще юными и честолюбивыми лордами, чтобы сделать Дидима королем, а Калазариса — его главным визирем. И троица по сей день правила Валарией с жестоким усердием.
Для Сафара же это вечернее песнопение являлось лишь уродливой шуткой. Загадочной и, возможно, наихудшего сорта издевкой, созданной, может быть, самим Гарле, мрачным шутом богов. Да и существовало ли зло вне стен Валарии? Или внутри них?
Впервые он услыхал этот псалом почти два года назад. И в тот день, как и сейчас, так же он смотрел на садящееся солнце…

Маленький и жалкий караван вез лишь всякие отбросы с лотков далеких рынков. Самым лучшим был верблюд, на котором сидел Сафар. Это грязное, с дурным характером животное он нанял для своего путешествия. Бросок из Кирании — а вернее, переползание — он совершил в три приема. Первый — до речного порта у подножия Божественного Раздела — с группой паломников. Второй — с погонщиками, ведущими стада крупного рогатого скота с высохших равнин к новым пастбищам. Там-то он и наткнулся на этот караван, идущий прямиком в Валерию, и примкнул к нему, экономя многие дни и мили путешествия.
Солнце быстро садилось, когда он подъехал к городу, раскачиваясь на верблюде, как рыбак на неспокойной воде. Огромные стены Валарии окрасились в розовый цвет, становясь похожими на запретные кряжи мрачных гор. Поверх стен поблескивали купола домов и башни храмов. Между ними вставали конические крыши прочих строений. Вечерний ветерок доносил экзотические звуки и запахи Валарии: плотное гудение многоликой толпы, лязганье и клацанье работающих мастерских, запах дыма от очагов и требухи, где к плохому мясу добавляли много доброго чеснока. Атмосфера одновременно была и чувственной и опасной, многообещающей и угрожающей.
Главные ворота охранял взвод солдат под королевским стягом Дидима — позолоченные листья фигового дерева, напоминающие о том, что несколько сот лет назад Валария представляла собой лишь небольшой оазис для кочевников. Ворота выглядели грозно — как разверстая пасть. Только вместо зубов сверху торчали черные железные поднятые брусья, толщиной с талию человека и грубо заостренные. Хозяин каравана, пустой маленький человечек с бегающими глазками, принялся торговаться с солдатами за вход в город. Но, не сумев или не пожелав сойтись в цене, получил приказ разбивать лагерь на ночь за стенами, сразу же за огромным рвом, окружающим город. Впрочем, ров уже давно не рассматривался никем как средство защиты города, и в него сваливали мусор и даже трупы слишком бедных граждан, не имеющих средств на приличные похороны. По яме бродили закопченные от дыма фигуры, факелами поджигая то, что может гореть, и приводя ров в подобие порядка. Это были городские сборщики мусора, считавшиеся стоящими на столь низкой ступени общества, что даже взгляд на них сулил несчастье смотревшему, не говоря уж о том, чтобы их коснуться.
Сафар, не желая себе прелестей такой ночевки, робко приблизился к сержанту, командующему охраной, и протянул рекомендательное письмо Коралина, написанное изящным почерком и скрепленное толстой золотой печатью. Оно произвело столь сильное впечатление на сержанта, что тот взмахом руки разрешил Сафару пройти через ворота. Сафар замешкался, вглядываясь в огромный туннель, тянущийся в стене. На другую сторону, видимую лишь тусклым пятном размером с тарелку, вел длинный и темный проход.
Тогда-то он впервые и услыхал этот псалом, завывающий голос издалека и в то же время близко:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
— Благословенны, благословенны…
Эти слова так напугали его, что он решил было повернуть назад. Но сержант подтолкнул его.
— Двигай задницей, малый, — с грубоватым юмором сказал сержант. — Сегодня был тяжелый день, и меня давно в одной городской таверне поджидает хорошенькая шлюха.
Сафар послушался и двинулся в темноте туннеля к все увеличивающемуся пятну света. Псалом звенел в его ушах:
…Здесь найдешь только верных.
Благословенны, благословенны…
С огромным облегчением он вышел с другой стороны стены. Песнопение стихло, дух его воспрял. Он огляделся, не зная, куда идти, а ночь приближалась, и со всех сторон на него глядели лишь темнеющие улицы. Тут и там через плотно захлопнутые ставни пробивались полоски света. В сгущающейся тьме лишь твердый булыжник под ногами подсказывал, что здесь дорога.
Вспыхнули факелы, и он разглядел недалеко вывеску трактира. У входа во всеуслышанье трактирный зазывала выкрикивал:
— Похлебка и ночлежка за шесть медяков. Похлебка и ночлежка за шесть медяков…
Сафар поспешил на крик зазывалы, не отпуская рукояти кинжала. Ночь он провел с удобствами, какие только мог предоставить дешевый трактир. На следующий день он оказался у дома лорда Музина, сжимая в ладони рекомендательное письмо.
На мажордома лорда Музина каллиграфия и золотая печать письма не произвели столь глубокого впечатления, как на сержанта. С каменным лицом он взял письмо и лениво оглядел печать Коралина.
— Жди здесь, — повелительно произнес он.
Сафар ждал, и ждал долго, протоптав тропку в пыли у ворот дома Музина. Коротая время, он разглядывал толпу и уличную суету. Ему хоть и доводилось ранее бывать в Валарии, но вместе с отцом, и впечатления у него сохранились лишь детские. Теперь же он впервые оказался здесь один и уже в серьезном возрасте. Он нетерпеливо оглядывал толпу, выискивая следы разврата, о котором предупреждал Губадан. Но если и было в этом городе нечто подобное, то оно скрывалось за стенами домов, выстроившихся вдоль улицы. Он устал и проголодался, но не отваживался покинуть свой пост, дабы не пропустить возвращения мажордома.
Наконец, когда день почти закончился и приближалась пора вечерней молитвы, человек вернулся. Он сморщился, словно от Сафара дурно пахло.
— Держи, — сказал он, небрежно подавая Сафару свернутый свиток, скрепленный еще мягкой на ощупь печатью Музина. Буквы казались неряшливыми по сравнению с каллиграфией рекомендательного письма Коралина.
— Господин распорядился, чтобы ты завтра явился в главный храм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132