Следовательно, он не сможет выполнить августейшее повеление царя… Значит, прощай сладкие мечты о царских милостях! Его, пожалуй, теперь ожидают уже не награды, а гнев разочарованного самодержца.
Иоанн Каподистрия, высокообразованный дипломат, лично знавший императора, наверное, один из всего штаба мог предсказать адмиралу, что с ним может случиться в будущем. Об этом Чичагов, как только представился удобный момент, и спросил Иоанна Каподистрию. Дипломат, выслушав вопрос адмирала, некоторое время ехал молча, как бы в задумчивости, а затем, иронически подняв тонкие, словно черные шнурки, брови, чуть слышно сказал:
– Не тревожьтесь, ваше превосходительство. Государь-император так любит вас!.. У вас столько чего-то общего с его величеством.
Эти слова не только успокоили адмирала. Они как бы пролили целительный бальзам на раненое, ноющее самолюбие Павла Васильевича. Его лицо просветлело. Не ему было понять сколько тонкой скрытой иронии звучало в ответе дипломата!
Они поднялись на высокий гребень холма, под покатым склонов которого находилась деревня Студенка, и, глянув вниз, невольно ахнули. Там, где еще недавно они видели довольно большое село, не было ни одного строения, ни одной избы. Зато весь склон холма и берег Березины, два тонких шатких моста через реку да и сама река, бурлившая льдом, были покрыты человеческими и лошадиными трупами, опрокинутыми повозками, фурами и орудиями. А широкое извилистое русло реки насколько мог видеть глаз было запружено телами людей.
Березина казалась настоящей рекой смерти…
Но зрелище это не только потрясло, оно как бы и подбодрило Чичагова. К нему вернулась прежняя уверенность.
– Ничего, что Бонапарт ушел от нас, зато потери его – огромны, – процедил сквозь зубы самодовольный адмирал.
Каподистрия в знак согласия только молча кивнул головой. Он из этой страшной картины сделал другие выводы, нежели Чичагов. И впоследствии, став министром иностранных дел России, а затем президентом греческой республики, он не раз в дипломатических баталиях с представителями могущественных иностранных держав как бы ненароком рассказывал о Березине, запруженной трупами вторгшихся в пределы России захватчиков…
Виктор Петрович Сдаржинский, Кондрат, Иванко и другие ополченцы оцепенели перед этой гигантской могилой. Но когда прошло первое волнение, Сдаржинский, взглянув на окаменевшие лица своих воинов, сказал:
– Страшное, братцы, дело – война. А помните, как детей наших они саблями рубили? – Он показал рукой на забитую трупами Березину. – Вот и пришла расплата за их злодейство…
– Пришла… Всем народом одолели, – подхватил его мысль Кондрат.
Но он не успел закончить. Шальное ядро в этот миг ударило в брошенный французскими артиллеристами зарядный ящик.
Что-то тяжелое, сотрясая все тело, шлепнуло Кондрата по спине, опрокинуло его и погрузило в кромешную тьму.
Конец первой части
Часть вторая
I. Солдатский орден
Девятый год мучила Кондрата рана, полученная на берегу Березины. Уже сравнялись с землей холмики безымянных солдатских могил, стали застраиваться сожженные дотла наполеоновскими полчищами города и села, а Кондрат все еще был прикован к больничному ложу. И хотя рану на спине затянул широкий в ладонь рубец, но резкая боль сопровождала каждый его шаг. Он с трудом, закусив до крови губы, поднимался с опостылевшей ему постели, еле передвигая непослушные ноги. И, сделав несколько шагов, без сознания валился на пол.
«Проклятая хвороба», как он в сердцах называл свое ранение, при каждой попытке подняться оказывалась сильнее искусства самых прославленных лекарей.
Его лечил один из знаменитых столичных врачей – немолодой долговязый немец, выписанный Виктором Петровичем Сдаржинским из Петербурга.
Лекарь уже несколько лет усердно, но без успеха пользовал Кондрата. Жил он в усадьбе Сдаржииских, рядом с флигельком, где лежал раненый, доставленный сюда еще в декабре 1812 года на повозке, прямо с поля березинского побоища.
Доктор оказался честным немцем. Он изо всех сил старался окупить щедрое вознаграждение, получаемое от Виктора Петровича. В тщательном уходе за раненым ему помогала Гликерия, которая, лишь только привезли мужа в Трикратное, быстро приехала к нему из Одессы.
Мать Виктора Петровича взяла под особое покровительство раненого. Прижимистая и скуповатая хозяйка Трикратного была неузнаваема, если дело касалось Кондрата и его супруги. Дляних она ничего не жалела, помня наказ своего дорогого сына: «Найвозможнейшую ласку, заботу и доброту, прошу вас, дражайшая маман, оказывать не только герою-унтеру моего эскадрона, коему я жизнью своею многократно обязан, но и всем его сродникам, что к нему прибудут».
Эти слова Виктора Петровича, который после гибели на войне старшего его брата Николая теперь являлся единственным ее наследником, «мадам» восприняла как нерушимое повеление.
Все её самые честолюбивые надежды, связанные когда-то с обоими сыновьями, теперь сосредоточились на одном Викторе Петровиче.
Внимание к Кондрату со стороны «мадам» стало особенно заметным, когда в мае 1813 года вернулся с войны на родину сам Виктор Петрович вместе с сыном Кондрата – Иванко.
Кондрату было радостно и в то же время горестно встретиться с сыном. Радостно было видеть сына окрепшим и возмужалым. Иванко стал бравым светлоусым унтером, мундир которого украшала совсем новенькая медаль Отечественной войны 1812 года…
А горестно было потому, что молодой воин сейчас особенно остро напоминал ему собственную немощь.
А тот, поцеловав отца, передав ему и мачехе немудреные гостинцы, захлебываясь, принялся рассказывать, как после сражения на Березине его произвели в унтеры, как он сражался в Пруссии вместе с Сдаржинским, как сам командующий армией западной Барклай де Толли высоко оценил подвиги его эскадрона, а самого Виктора Петровича наградил орденами – Анной с алмазами да Владимиром 4-й степени с бантом…
Рассказ Иванко был прерван внезапным появлением Сдаржинского, который пришел вместе с матерью. Мадам была несколько шокирована тем, что Виктор Петрович, как только приехал, сразу же спросил о здоровье унтера и попросил провести его к нему во флигелек. Войдя в горенку, где лежал Кондрат, Сдаржинский бросился к постели, обнял и поцеловал раненого, словно брата родного. Старую Сдаржинскую, воспитанную в строгих правилах дворянской кастовости, покоробило, что ее благородный сын так панибратствует с простым мужиком-унтером. Но когда Виктор Петрович торжественно приколол к белой сорочке Кондрата солдатский «Георгий», она успокоилась. Это уже не выходило за рамки приличия. Ведь случалось, что и генералы, награждая нижних чинов мужицкого сословия, целовали их для вящего поощрения…
Кондрата и Гликерию растрогало такое необычайное проявление дружбы со стороны офицера, в каждом слове которого чувствовалось желание всячески подбодрить Кондрата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Иоанн Каподистрия, высокообразованный дипломат, лично знавший императора, наверное, один из всего штаба мог предсказать адмиралу, что с ним может случиться в будущем. Об этом Чичагов, как только представился удобный момент, и спросил Иоанна Каподистрию. Дипломат, выслушав вопрос адмирала, некоторое время ехал молча, как бы в задумчивости, а затем, иронически подняв тонкие, словно черные шнурки, брови, чуть слышно сказал:
– Не тревожьтесь, ваше превосходительство. Государь-император так любит вас!.. У вас столько чего-то общего с его величеством.
Эти слова не только успокоили адмирала. Они как бы пролили целительный бальзам на раненое, ноющее самолюбие Павла Васильевича. Его лицо просветлело. Не ему было понять сколько тонкой скрытой иронии звучало в ответе дипломата!
Они поднялись на высокий гребень холма, под покатым склонов которого находилась деревня Студенка, и, глянув вниз, невольно ахнули. Там, где еще недавно они видели довольно большое село, не было ни одного строения, ни одной избы. Зато весь склон холма и берег Березины, два тонких шатких моста через реку да и сама река, бурлившая льдом, были покрыты человеческими и лошадиными трупами, опрокинутыми повозками, фурами и орудиями. А широкое извилистое русло реки насколько мог видеть глаз было запружено телами людей.
Березина казалась настоящей рекой смерти…
Но зрелище это не только потрясло, оно как бы и подбодрило Чичагова. К нему вернулась прежняя уверенность.
– Ничего, что Бонапарт ушел от нас, зато потери его – огромны, – процедил сквозь зубы самодовольный адмирал.
Каподистрия в знак согласия только молча кивнул головой. Он из этой страшной картины сделал другие выводы, нежели Чичагов. И впоследствии, став министром иностранных дел России, а затем президентом греческой республики, он не раз в дипломатических баталиях с представителями могущественных иностранных держав как бы ненароком рассказывал о Березине, запруженной трупами вторгшихся в пределы России захватчиков…
Виктор Петрович Сдаржинский, Кондрат, Иванко и другие ополченцы оцепенели перед этой гигантской могилой. Но когда прошло первое волнение, Сдаржинский, взглянув на окаменевшие лица своих воинов, сказал:
– Страшное, братцы, дело – война. А помните, как детей наших они саблями рубили? – Он показал рукой на забитую трупами Березину. – Вот и пришла расплата за их злодейство…
– Пришла… Всем народом одолели, – подхватил его мысль Кондрат.
Но он не успел закончить. Шальное ядро в этот миг ударило в брошенный французскими артиллеристами зарядный ящик.
Что-то тяжелое, сотрясая все тело, шлепнуло Кондрата по спине, опрокинуло его и погрузило в кромешную тьму.
Конец первой части
Часть вторая
I. Солдатский орден
Девятый год мучила Кондрата рана, полученная на берегу Березины. Уже сравнялись с землей холмики безымянных солдатских могил, стали застраиваться сожженные дотла наполеоновскими полчищами города и села, а Кондрат все еще был прикован к больничному ложу. И хотя рану на спине затянул широкий в ладонь рубец, но резкая боль сопровождала каждый его шаг. Он с трудом, закусив до крови губы, поднимался с опостылевшей ему постели, еле передвигая непослушные ноги. И, сделав несколько шагов, без сознания валился на пол.
«Проклятая хвороба», как он в сердцах называл свое ранение, при каждой попытке подняться оказывалась сильнее искусства самых прославленных лекарей.
Его лечил один из знаменитых столичных врачей – немолодой долговязый немец, выписанный Виктором Петровичем Сдаржинским из Петербурга.
Лекарь уже несколько лет усердно, но без успеха пользовал Кондрата. Жил он в усадьбе Сдаржииских, рядом с флигельком, где лежал раненый, доставленный сюда еще в декабре 1812 года на повозке, прямо с поля березинского побоища.
Доктор оказался честным немцем. Он изо всех сил старался окупить щедрое вознаграждение, получаемое от Виктора Петровича. В тщательном уходе за раненым ему помогала Гликерия, которая, лишь только привезли мужа в Трикратное, быстро приехала к нему из Одессы.
Мать Виктора Петровича взяла под особое покровительство раненого. Прижимистая и скуповатая хозяйка Трикратного была неузнаваема, если дело касалось Кондрата и его супруги. Дляних она ничего не жалела, помня наказ своего дорогого сына: «Найвозможнейшую ласку, заботу и доброту, прошу вас, дражайшая маман, оказывать не только герою-унтеру моего эскадрона, коему я жизнью своею многократно обязан, но и всем его сродникам, что к нему прибудут».
Эти слова Виктора Петровича, который после гибели на войне старшего его брата Николая теперь являлся единственным ее наследником, «мадам» восприняла как нерушимое повеление.
Все её самые честолюбивые надежды, связанные когда-то с обоими сыновьями, теперь сосредоточились на одном Викторе Петровиче.
Внимание к Кондрату со стороны «мадам» стало особенно заметным, когда в мае 1813 года вернулся с войны на родину сам Виктор Петрович вместе с сыном Кондрата – Иванко.
Кондрату было радостно и в то же время горестно встретиться с сыном. Радостно было видеть сына окрепшим и возмужалым. Иванко стал бравым светлоусым унтером, мундир которого украшала совсем новенькая медаль Отечественной войны 1812 года…
А горестно было потому, что молодой воин сейчас особенно остро напоминал ему собственную немощь.
А тот, поцеловав отца, передав ему и мачехе немудреные гостинцы, захлебываясь, принялся рассказывать, как после сражения на Березине его произвели в унтеры, как он сражался в Пруссии вместе с Сдаржинским, как сам командующий армией западной Барклай де Толли высоко оценил подвиги его эскадрона, а самого Виктора Петровича наградил орденами – Анной с алмазами да Владимиром 4-й степени с бантом…
Рассказ Иванко был прерван внезапным появлением Сдаржинского, который пришел вместе с матерью. Мадам была несколько шокирована тем, что Виктор Петрович, как только приехал, сразу же спросил о здоровье унтера и попросил провести его к нему во флигелек. Войдя в горенку, где лежал Кондрат, Сдаржинский бросился к постели, обнял и поцеловал раненого, словно брата родного. Старую Сдаржинскую, воспитанную в строгих правилах дворянской кастовости, покоробило, что ее благородный сын так панибратствует с простым мужиком-унтером. Но когда Виктор Петрович торжественно приколол к белой сорочке Кондрата солдатский «Георгий», она успокоилась. Это уже не выходило за рамки приличия. Ведь случалось, что и генералы, награждая нижних чинов мужицкого сословия, целовали их для вящего поощрения…
Кондрата и Гликерию растрогало такое необычайное проявление дружбы со стороны офицера, в каждом слове которого чувствовалось желание всячески подбодрить Кондрата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73