пороху не хватило… – засмеялся Ришелье.
«А сам ты, ваша светлость, и царапинки в Измаильской баталии не получил. В сторонке с пригорка в подзорную трубочку на бой поглядывал. Все же почему-то у фортуны хватило сил оказать тебе милость И пороху хватило…» – подумал Кондрат.
И герцог – тонкой души человек – мгновенно понял, что шутка его не удалась. Он смущенно поправил на груди Георгиевский крест, полученный за Измаил, даже как-то прикрыл его рукой, затянутой в белоснежную перчатку.
– Ничего, братец, – сказал он, поймав посуровевший взгляд унтера. – Как закончим войну с узурпатором, безбожным Бонапартом, я тогда выхлопочу для тебя медаль за храбрость… А пока… пока мы поправим фортуну… Луи, одолжите мне десяток империалов.
Рошешуар с прежней готовностью протянул герцогу руку, сжимавшую столбик золотых монет. Тот торжественно вложил их в огромную ладонь унтера.
XIII. Герцог
Кондрата, как огнем, обожгли золотые кружки… «Разве же я за деньги проливал свою кровь в битвах?! Это вот ты, сбежавший с земли родной, за деньги на чужбине служишь», – так и хотелось крикнуть в сердцах герцогу. Эх, была бы воля, он швырнул бы эти золотые монеты в лицо дарителю…
Но Кондрат понимал, что и намеком нельзя выразить охватившие его мысли и чувства. Герцог уж очень настороженно относился ко всему, что, по его словам, пахло якобинством. Ему везде мерещилась пугачевщина, призраки нового мужицкого бунта. Тут Ришелье превосходил подозрительностью самых матерых российских крепостников-вельмож.
Виктор Петрович Сдаржинский не раз рассказывал Кондрату о том, сколько мытарств пришлось ему вытерпеть при формировании эскадрона ополченцев. Хотя герцог как будто на первых порах отнесся к патриотическому долгу Сдаржинского «с живейшим чувством удовольствия», как он изволил сообщить в своем официальном письме от 30 августа 1812 г., и даже дозволил укомплектовать эскадрон из некоторого количества вольных людей, но на этом по сути и закончилась вся помощь дюка. Когда герцогу Ришелье был подан именной список ополченцев с указанием общественного положения каждого, то герцог безжалостно вычеркнул из него всех добровольцев, которые принадлежали к сословиям крепостных крестьян, мещан и даже купцов.
Видимо, добрый дюк неспроста боялся дать оружие простому люду. Урок революции в его родной Франции, загнавшей герцога на чужбину, не прошел и для него даром!
Вот поэтому перо герцога произвело настоящее опустошение в предложенных ему списках, что даже удивило видавших всякие виды царских бюрократов. Например, в списке, состоящем из фамилий сорока добровольцев, герцог оставил только… семь фамилий.
Кого же он изволил оставить в ополченцах? Четверо из них названы в списке шляхтичами, один – «цысарский выходец» (из Австрии), двое – «причисляющиеся», но еще не причисленные к мещанству, в том числе один выкрещенный из евреев.
Безжалостно отказывая крестьянам и работным людям защищать свою Родину, герцог не стеснялся в то же время лицемерно заявлять в одном из своих писем, что «весьма приятно видеть в народе такое рвение, наипаче тогда, когда общие усилия и единодушие необходимы».
Кондрат несколько раз видел у Сдаржинского список, из которого герцог вычеркивал и его фамилию, по причине, что он из казаков.
«Его бы к поселянам приписать, дабы нес тяготы, возлагаемые на низшее сословие, а вы его к воинам причисляете», – сделал он замечание Виктору Петровичу по этому поводу.
Но Сдаржинскому нужен был в отряде опытный унтер Рассказы о честности, воинском мужестве и находчивости человека, который служил разведчиком у самого Суворова, произвели на него большое впечатление. Да и сам Кондрат, помогавший ему в комплектовании и обучении эскадрона, ставший его правой рукой, полюбился молодому патриоту. Виктор Петрович горячо вступился за Кондрата. Пустил в ход все свое немалое влияние и связи, какие он имел, как богатейший помещик юга Украины. Лишь после такого натиска дюк уступил, и Хурделицын был зачислен унтером в эскадрон…
А сколько хлопот имели ополченцы из-за боязни герцог доверить им исправное оружие!
И вряд ли ополченцы, получив такое «оружие», представляли бы собой военную силу, если бы не выручили золотые руки умельцев, их неистощимая смекалка и энергия. Среди ополченцев нашлись искусные кузнецы, слесари, плотники. Они взялись за ремонт оружия. И не прошло недели, как к старым ружьям, пистолетам, саблям вернулась их грозная молодость. К ружьям были приварены вместо поломанных новые курки. Выструганы деревянные ложа, приклады. К пистолетам – рукоятки. Сабли наново запилены и отточены, а к пикам откованы новые наконечники. Некоторое количество оружия, главным образом, карабины и кинжалы, Сдаржинскому удалось приобрести с помощью Кондрата у моряков, на стоящих в Одесском порту иностранных кораблях. И ополченцы вооружились не хуже любой регулярной части. Все это вызвало такую тревогу у Ришелье, что он специальным предписанием установил самый неусыпный надзор за ополченцами. Сдаржинский обязан был по строго установленной форме ежемесячно отправлять рапорты о состоянии эскадрона своему первому и ближайшему начальнику и даже самому императору…
Кондрат прилагал все усилия, чтобы ничем не выдать своих истинных чувств и не вызвать подозрений у этого тонкого и умного царского любимца. Поэтому он решил, что лучше всего не выходить из своей роли. И как полагается верному холопу-служаке, унтеру, он до ломоты в пальцах крепко сжал в кулаке золотые кружочки.
– Премного благодарствую, ваша светлость…
Кондрат напрасно тешил себя мыслью, что он не вызвал подозрения у герцога. Арман Эмманюэль дюк де Ришелье, хотя лично и не встречался с восставшими против гнета аристократов простолюдинами, все же извлек для себя кое-какие уроки из революции. А не встретился он с восставшим народом лишь по счастливой случайности. Когда произошла революция во Франции, он по разрешению короля находился вне королевства, в приятном заграничном путешествии. И хотя он избежал встречи с санкюлотами, что без проволочек тащили таких, как он, аристократов на гильотину, герцог понял, что простодушной покорностью простолюдина может скрываться все понимающий и не прощающий обид человек…
У этого Хурделицына уж очень умные глаза. Такие, словно он все понимает и видит насквозь. А что если он презирает в душе его, герцога Армана Эмманюэля, ставшего в России эмигрантом Эммануилом Осиповичем?
Перед ним снова возникла сцена аудиенции у русского царя Александра, только занявшего престол, коварно свергнувшего своего отца Павла Первого. Царь Александр Первый тогда сказал ему:
– Дорогой дюк! Вы знаете, юг России достался мне в наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
«А сам ты, ваша светлость, и царапинки в Измаильской баталии не получил. В сторонке с пригорка в подзорную трубочку на бой поглядывал. Все же почему-то у фортуны хватило сил оказать тебе милость И пороху хватило…» – подумал Кондрат.
И герцог – тонкой души человек – мгновенно понял, что шутка его не удалась. Он смущенно поправил на груди Георгиевский крест, полученный за Измаил, даже как-то прикрыл его рукой, затянутой в белоснежную перчатку.
– Ничего, братец, – сказал он, поймав посуровевший взгляд унтера. – Как закончим войну с узурпатором, безбожным Бонапартом, я тогда выхлопочу для тебя медаль за храбрость… А пока… пока мы поправим фортуну… Луи, одолжите мне десяток империалов.
Рошешуар с прежней готовностью протянул герцогу руку, сжимавшую столбик золотых монет. Тот торжественно вложил их в огромную ладонь унтера.
XIII. Герцог
Кондрата, как огнем, обожгли золотые кружки… «Разве же я за деньги проливал свою кровь в битвах?! Это вот ты, сбежавший с земли родной, за деньги на чужбине служишь», – так и хотелось крикнуть в сердцах герцогу. Эх, была бы воля, он швырнул бы эти золотые монеты в лицо дарителю…
Но Кондрат понимал, что и намеком нельзя выразить охватившие его мысли и чувства. Герцог уж очень настороженно относился ко всему, что, по его словам, пахло якобинством. Ему везде мерещилась пугачевщина, призраки нового мужицкого бунта. Тут Ришелье превосходил подозрительностью самых матерых российских крепостников-вельмож.
Виктор Петрович Сдаржинский не раз рассказывал Кондрату о том, сколько мытарств пришлось ему вытерпеть при формировании эскадрона ополченцев. Хотя герцог как будто на первых порах отнесся к патриотическому долгу Сдаржинского «с живейшим чувством удовольствия», как он изволил сообщить в своем официальном письме от 30 августа 1812 г., и даже дозволил укомплектовать эскадрон из некоторого количества вольных людей, но на этом по сути и закончилась вся помощь дюка. Когда герцогу Ришелье был подан именной список ополченцев с указанием общественного положения каждого, то герцог безжалостно вычеркнул из него всех добровольцев, которые принадлежали к сословиям крепостных крестьян, мещан и даже купцов.
Видимо, добрый дюк неспроста боялся дать оружие простому люду. Урок революции в его родной Франции, загнавшей герцога на чужбину, не прошел и для него даром!
Вот поэтому перо герцога произвело настоящее опустошение в предложенных ему списках, что даже удивило видавших всякие виды царских бюрократов. Например, в списке, состоящем из фамилий сорока добровольцев, герцог оставил только… семь фамилий.
Кого же он изволил оставить в ополченцах? Четверо из них названы в списке шляхтичами, один – «цысарский выходец» (из Австрии), двое – «причисляющиеся», но еще не причисленные к мещанству, в том числе один выкрещенный из евреев.
Безжалостно отказывая крестьянам и работным людям защищать свою Родину, герцог не стеснялся в то же время лицемерно заявлять в одном из своих писем, что «весьма приятно видеть в народе такое рвение, наипаче тогда, когда общие усилия и единодушие необходимы».
Кондрат несколько раз видел у Сдаржинского список, из которого герцог вычеркивал и его фамилию, по причине, что он из казаков.
«Его бы к поселянам приписать, дабы нес тяготы, возлагаемые на низшее сословие, а вы его к воинам причисляете», – сделал он замечание Виктору Петровичу по этому поводу.
Но Сдаржинскому нужен был в отряде опытный унтер Рассказы о честности, воинском мужестве и находчивости человека, который служил разведчиком у самого Суворова, произвели на него большое впечатление. Да и сам Кондрат, помогавший ему в комплектовании и обучении эскадрона, ставший его правой рукой, полюбился молодому патриоту. Виктор Петрович горячо вступился за Кондрата. Пустил в ход все свое немалое влияние и связи, какие он имел, как богатейший помещик юга Украины. Лишь после такого натиска дюк уступил, и Хурделицын был зачислен унтером в эскадрон…
А сколько хлопот имели ополченцы из-за боязни герцог доверить им исправное оружие!
И вряд ли ополченцы, получив такое «оружие», представляли бы собой военную силу, если бы не выручили золотые руки умельцев, их неистощимая смекалка и энергия. Среди ополченцев нашлись искусные кузнецы, слесари, плотники. Они взялись за ремонт оружия. И не прошло недели, как к старым ружьям, пистолетам, саблям вернулась их грозная молодость. К ружьям были приварены вместо поломанных новые курки. Выструганы деревянные ложа, приклады. К пистолетам – рукоятки. Сабли наново запилены и отточены, а к пикам откованы новые наконечники. Некоторое количество оружия, главным образом, карабины и кинжалы, Сдаржинскому удалось приобрести с помощью Кондрата у моряков, на стоящих в Одесском порту иностранных кораблях. И ополченцы вооружились не хуже любой регулярной части. Все это вызвало такую тревогу у Ришелье, что он специальным предписанием установил самый неусыпный надзор за ополченцами. Сдаржинский обязан был по строго установленной форме ежемесячно отправлять рапорты о состоянии эскадрона своему первому и ближайшему начальнику и даже самому императору…
Кондрат прилагал все усилия, чтобы ничем не выдать своих истинных чувств и не вызвать подозрений у этого тонкого и умного царского любимца. Поэтому он решил, что лучше всего не выходить из своей роли. И как полагается верному холопу-служаке, унтеру, он до ломоты в пальцах крепко сжал в кулаке золотые кружочки.
– Премного благодарствую, ваша светлость…
Кондрат напрасно тешил себя мыслью, что он не вызвал подозрения у герцога. Арман Эмманюэль дюк де Ришелье, хотя лично и не встречался с восставшими против гнета аристократов простолюдинами, все же извлек для себя кое-какие уроки из революции. А не встретился он с восставшим народом лишь по счастливой случайности. Когда произошла революция во Франции, он по разрешению короля находился вне королевства, в приятном заграничном путешествии. И хотя он избежал встречи с санкюлотами, что без проволочек тащили таких, как он, аристократов на гильотину, герцог понял, что простодушной покорностью простолюдина может скрываться все понимающий и не прощающий обид человек…
У этого Хурделицына уж очень умные глаза. Такие, словно он все понимает и видит насквозь. А что если он презирает в душе его, герцога Армана Эмманюэля, ставшего в России эмигрантом Эммануилом Осиповичем?
Перед ним снова возникла сцена аудиенции у русского царя Александра, только занявшего престол, коварно свергнувшего своего отца Павла Первого. Царь Александр Первый тогда сказал ему:
– Дорогой дюк! Вы знаете, юг России достался мне в наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73