Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.
- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.
- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.
- Тогда заигрываешь.
- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.
- Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.
- Черто, даже у них.
- Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.
Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.
- Не шутишь?
- Хорошие шутки в таком месте.
- Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?
- Кто?
- Монельо.
- Это что такое?
- Шалун в переводе с итальянского.
- Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...
- Прэго.
- Что ты сказала?
- Пожалуйста.
- А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.
- Думаешь, я не выросла? Выросла. Но вот полного облегчения пока не испытываю. Вижу в религии попытку отвлечь человека от его сексуальности, чему и старается способствовать церковь своими утешениями, требованиями, даже угрозами. Не успокаиваюсь, говорю себе: "Да мало ли что отвлекает человека от сексуальных влечений!" Доводы Фрейда мне представляются убедительными: духовенство придает религии божественное происхождение, но прав на это церкви никто не давал.
- О, это уже аргумент посильнее. И знаешь, что ещё мне кажется верным, или черто, как ты говоришь? Чуть ли не инстинктивная потребность во мне наслаждаться приступами своей блажи или сумасбродства. Замечая такие позывы, каждый раз стараюсь одергивать себя. Да, мне не приходилось благодарить Всевышнего за снятие с души моей греха или угрызения совести, но это ещё не свидетельство моей правоты. В морали и этике я просто ищу надежных доказательств. В них должна чувствоваться реальная жизнь и свободный, по-настоящему свободный духовный поиск. Одной лишь верой, какой бы святой ни была, не смогу я жить - мне ещё нужно понять происходящее вокруг и внутри меня. Спорить не буду, Иисус - благороднейшая личность. Однако культ ему задерживает во мне развитие ума и воли, мешает мне успешно управлять самому своей жизнью.
Джулия откликнулась не сразу. Некоторое время она наблюдала, как две молодые послушницы приводили в порядок цветочные клумбы перед входом в Трапезную палату. Указания им, что и как нужно делать, отдавал бородатый мужчина средних лет, одетый в гражданский костюм. Видимо, дабы придать себе и делу своему солидности, он время от времени вынимал из кармана пиджака сотовый телефон и делал вид, что его могут вызвать по более важному обстоятельству. На сидевшую на скамеечке пару он не обращал никакого внимания, будто их и нет.
- Чувствую, своим дерзким, но честным умом ты заставляешь себя быть инквизитором собственной совести, - прервала молчание Джулия.
- Так оно и есть, - согласился Алексей. - Да и можно ли признать благоразумным нечто, допускающее гибель и страдания невинных? Если можно, то мучения становятся средством и целью, а это уже издевательство над здравым смыслом. Допустим, Всевышний заложил во всё свой, неведомый мне смысл. Тогда как раз по этой самой причине мне трудно поверить в его благие мысли. Подобных мне Достоевский называл бунтарями против Владыки Мира. Что ж, я не из пугливых, хоть и уважаю прославленного литературного сыщика.
- У тебя все складывалось иначе, чем у меня. То есть с младенчества закладывалось безоговорочное подчинение Богу и Папе Римскому. Тем не менее, это не помешало позднее посчитать церковную мораль душеспасения весьма сомнительной.
- Почему?
- Почему? Такая мораль просто мешала душе радоваться, заставляла откладывать развлечение на потом, осуждала само мое существование, нагнетала жуткий страх и неуверенность в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.
- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.
- Тогда заигрываешь.
- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.
- Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.
- Черто, даже у них.
- Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.
Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.
- Не шутишь?
- Хорошие шутки в таком месте.
- Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?
- Кто?
- Монельо.
- Это что такое?
- Шалун в переводе с итальянского.
- Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...
- Прэго.
- Что ты сказала?
- Пожалуйста.
- А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.
- Думаешь, я не выросла? Выросла. Но вот полного облегчения пока не испытываю. Вижу в религии попытку отвлечь человека от его сексуальности, чему и старается способствовать церковь своими утешениями, требованиями, даже угрозами. Не успокаиваюсь, говорю себе: "Да мало ли что отвлекает человека от сексуальных влечений!" Доводы Фрейда мне представляются убедительными: духовенство придает религии божественное происхождение, но прав на это церкви никто не давал.
- О, это уже аргумент посильнее. И знаешь, что ещё мне кажется верным, или черто, как ты говоришь? Чуть ли не инстинктивная потребность во мне наслаждаться приступами своей блажи или сумасбродства. Замечая такие позывы, каждый раз стараюсь одергивать себя. Да, мне не приходилось благодарить Всевышнего за снятие с души моей греха или угрызения совести, но это ещё не свидетельство моей правоты. В морали и этике я просто ищу надежных доказательств. В них должна чувствоваться реальная жизнь и свободный, по-настоящему свободный духовный поиск. Одной лишь верой, какой бы святой ни была, не смогу я жить - мне ещё нужно понять происходящее вокруг и внутри меня. Спорить не буду, Иисус - благороднейшая личность. Однако культ ему задерживает во мне развитие ума и воли, мешает мне успешно управлять самому своей жизнью.
Джулия откликнулась не сразу. Некоторое время она наблюдала, как две молодые послушницы приводили в порядок цветочные клумбы перед входом в Трапезную палату. Указания им, что и как нужно делать, отдавал бородатый мужчина средних лет, одетый в гражданский костюм. Видимо, дабы придать себе и делу своему солидности, он время от времени вынимал из кармана пиджака сотовый телефон и делал вид, что его могут вызвать по более важному обстоятельству. На сидевшую на скамеечке пару он не обращал никакого внимания, будто их и нет.
- Чувствую, своим дерзким, но честным умом ты заставляешь себя быть инквизитором собственной совести, - прервала молчание Джулия.
- Так оно и есть, - согласился Алексей. - Да и можно ли признать благоразумным нечто, допускающее гибель и страдания невинных? Если можно, то мучения становятся средством и целью, а это уже издевательство над здравым смыслом. Допустим, Всевышний заложил во всё свой, неведомый мне смысл. Тогда как раз по этой самой причине мне трудно поверить в его благие мысли. Подобных мне Достоевский называл бунтарями против Владыки Мира. Что ж, я не из пугливых, хоть и уважаю прославленного литературного сыщика.
- У тебя все складывалось иначе, чем у меня. То есть с младенчества закладывалось безоговорочное подчинение Богу и Папе Римскому. Тем не менее, это не помешало позднее посчитать церковную мораль душеспасения весьма сомнительной.
- Почему?
- Почему? Такая мораль просто мешала душе радоваться, заставляла откладывать развлечение на потом, осуждала само мое существование, нагнетала жуткий страх и неуверенность в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94