перед сознанием картинка и ленивое слово пидарас, которое уходит в прошлое лишь назавтра, но дает себя знать в тысяче мелочей - например, ты боишься простого парня, стоящего близ магазина тканей, с вонючим лицом (вонючих лиц все-таки не бывает, но иногда встречаются слова, в обход логики дающие смысл: сочетание слов вонючая душа смотрелось бы чересчур не так, а назвать вонючим самого парня было нельзя: он стоял чистым, коротко подстриженым, аккуратным, в темных брюках и рубашке, благоухая особым одеколоном), парень покачнулся и пошел прочь вместе со своим лицом, Леша заметил легкий откат своего мелочного страха: парень шел под прямым углом, исчезая с лешиного пути до пересечения, что давало повод к мелочной радости - Леша чувствовал ее, и только годы спустя стал сердиться на ее мелочность;
теперь следующие тридцать секунд несли встречу с более приятным видением, во-первых, не внущающем страха, в дымчатых очках и авторучкой в кармане серого пиджака, лет сорока; мужчина был оригинально красив, впрочем, не пресловутой красотой "настоящего мужчины" - его привлекательность была не столь пресловута, и назвать его интеллектуалом хотелось больше, чем интеллигентом, не вдаваясь в неуловимое различие смысла, просто хотелось сразу назвать, поместить в таблицу, классифицировать, приходило на ум, - не Леше, тот пока не сильно разбирался в словах, - так вот, не интеллигентом, а почему-то интеллектуалом, спешащим по своим замудрым делам: опаздывал на прустовские чтения в Комбре? джойсовский слет в Дублине? ницшеанские дни в Обер Энгадине? кантовские посиделки в Калининграде? развеселый евангелический бухач на Ясной Поляне? - спешил, словно где-то в этих местах послезавтра объявляли его доклад, а без его дымчатых очков слет не слет, Комбре не Комбре, и бухач, разумеется, не бухач: то есть бухач, конечно, но без философского лейтмотива; он спешил и улыбался слегка замудро, однако похуже, чем покуривающий молодой человек с дипломатом: у того улыбка выходила более беззаботной, и оттого, как ни странно, более знающей - есть ведь беззаботность дурака, живущего ниже сложностей жизни, и беззаботность познавшего: все шунья, мол, все пустота, все примерно равная хрень: и победа, и поражение, а волноваться в жизни просто неприлично: раз познал жизнь - чего там в ней волноваться? - пусть волнуется тот, кто живет впервые, а мы примем победу и поражение с лицом шахматиста: известно ведь, что шахматист с одинаковым лицом и по одним алгоритмам разыгравыет проиграшный и выиграшный эндшпиль, и если есть какое-то различие в игре, то оно стирается с уровнем игрока: пусть волнуются живущие первый раз - (хотя мы прекрасно осведомлены о так называемых сложностях жизни!) - истинно лишь лицо хорошего шахматиста, всегда и в любой момент, а раз это ясно, то можно вести себя как угодно: бегать, прыгать, плакать и танцевать, походя насилуя встречных и раздаривая нищим добро; вот тебе, бабушка, и Юрьев день, вот тебе, внучок, и улыбка знающего;
и мужчина сорока лет, опаздывающий в Обер Энгадин, улыбался тоже неплохо, однако была в его теле сжатость, она отличала его от молодого человека в черном галстуке, делая чуть менее симпатичным, хотя дымчатые очки по-прежнему давали о себе знать,
он прошел на свой калининградский рейс, в Дублине его грохнули знаменитые террористы - или он просто растворился в Комбре? - упился в дым на Ясной Поляне? - неважно, наверное: он и без того слишкое большое значение придавал обстоятельствам, а ведь кроме них в жизни присутствует еще сама жизнь, и это прекрасно понимала прыгнувшая из арки безродная собака с классическим хвостом-бубликом: она лаяла столь задорно, что в ее императиве не стоило сомневаться: конечно же, в жизни главное сама жизнь, и она лаяла на всех тех, кто не понимает это как надо: когда мимо проходил Леша, она захлебывалась, а когда он исчез, приветливо замахала бубликом и лихо покатилась по земле настречу своим дворняжьим делам, Леша обернулся - она гавкнула, но не зло, а с чувством собачьего всепрощения, словно пройдя выучку у собачьего Льва Толстого, такой должен быть... наверное, это старый облезлый пудель, отлученный от хозяйской руки и брошенный на мутную дворовую поляну, по слабости одомашеннных лап адепт ненасилия и вегетарианец от неумения ловить мясо, лунными ночами воющий свое унылое евангелие на Луну, подставляющий левый бок, когда сучковатой палкой охаживают справа (не морду же подставлять?) и наставляющий щенков на грустное и незлое существование, посмешище больших аристократов-колли и отчаянных урок-дворняг, друг кошек, которые считали его своим - собачий Толстой был сторонник интернационализма! - но славной тем, что по газону за ним волочился не только кусаный хвост и неровная дорожка мочи, но и шлейф духовности... что это такое, никто не знал, но слава о феноменальном духовном псе достигала соседних дворов и помоек: посмотреть на Учителя прибегали целые стаи.
20
Снежок угодил в лицо. Им весело. Шлепа, Серега, Хвощ: а как же без? Март.
- Не знаю, какой курс. Никто в России не знает, - говорил Алексей Смурнов, с раздражением заметив алое сияние светофора. - Но ты хоть понял, какие фьючерсы на чикаго? Жень, я говорю - он полезет вверх, покупай. Центробанк ничего не выбросит, так что конец фиксации. Слава Господу, кредит не в долларе.
- А кому-то в облом, - усмехнулся далекий офисный Жень.
- Ну ты понял?
- На каком курсе покупать?
- А, хрен - прямо сейчас, - сказал Смурнов. - Потрать те двести.
Вечерело. Ярко-розовые обои, тяжелые кресла. Она в расстегнутом халате.
- Да какой ты мужчина? - спросила Катя Смурнова.
- Отношение косунуса к синусу, - ответил он въедливому математику.
- Не плачь, пацан, не пизди, - издевался рваноухий. - Не плачь, овца, поняла?
Садист. Его ладони пахли какой-то дрянью.
..."Бог есть непостигаемая сущность, данная в откровении", - лениво отбивался Отец. Ересиарх говорил про дух рацио и познавание тайны мира. Оппонент утверждал, что значимы только первые книги, а дух первичного отрицания - навеяние сатаны, ибо он запрещает видеть подлинную гармонию. Выкладки противоречили божеству. Несчастный ссылался на поучения Ли Сунь Шена. Ему отвечали, что не знают таких. Мало лунных, так еще и лисунь?
Послезавтра разложили костер.
- Направленное движение электронов, - ответил он на простейший вопрос Льва Генриховича.
Вышел в осень.
Под ногами шуршали желтым, красным и простая грязь. Шел дождь, двое маячили впереди. Девушка в капюшоне. Собачий лай, остановка, девятнадцать лет. Сорок третий не шел. Сегодня: сопромат, история, полуденная физра. Сейчас: без пятнадцати. Отбегал свое, откудал баскетбольный мяч. Домой, стало быть.
- Я полагаю, - сказал он, поигрывая эмблемным стилом, - что другие расскажут вам получше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
теперь следующие тридцать секунд несли встречу с более приятным видением, во-первых, не внущающем страха, в дымчатых очках и авторучкой в кармане серого пиджака, лет сорока; мужчина был оригинально красив, впрочем, не пресловутой красотой "настоящего мужчины" - его привлекательность была не столь пресловута, и назвать его интеллектуалом хотелось больше, чем интеллигентом, не вдаваясь в неуловимое различие смысла, просто хотелось сразу назвать, поместить в таблицу, классифицировать, приходило на ум, - не Леше, тот пока не сильно разбирался в словах, - так вот, не интеллигентом, а почему-то интеллектуалом, спешащим по своим замудрым делам: опаздывал на прустовские чтения в Комбре? джойсовский слет в Дублине? ницшеанские дни в Обер Энгадине? кантовские посиделки в Калининграде? развеселый евангелический бухач на Ясной Поляне? - спешил, словно где-то в этих местах послезавтра объявляли его доклад, а без его дымчатых очков слет не слет, Комбре не Комбре, и бухач, разумеется, не бухач: то есть бухач, конечно, но без философского лейтмотива; он спешил и улыбался слегка замудро, однако похуже, чем покуривающий молодой человек с дипломатом: у того улыбка выходила более беззаботной, и оттого, как ни странно, более знающей - есть ведь беззаботность дурака, живущего ниже сложностей жизни, и беззаботность познавшего: все шунья, мол, все пустота, все примерно равная хрень: и победа, и поражение, а волноваться в жизни просто неприлично: раз познал жизнь - чего там в ней волноваться? - пусть волнуется тот, кто живет впервые, а мы примем победу и поражение с лицом шахматиста: известно ведь, что шахматист с одинаковым лицом и по одним алгоритмам разыгравыет проиграшный и выиграшный эндшпиль, и если есть какое-то различие в игре, то оно стирается с уровнем игрока: пусть волнуются живущие первый раз - (хотя мы прекрасно осведомлены о так называемых сложностях жизни!) - истинно лишь лицо хорошего шахматиста, всегда и в любой момент, а раз это ясно, то можно вести себя как угодно: бегать, прыгать, плакать и танцевать, походя насилуя встречных и раздаривая нищим добро; вот тебе, бабушка, и Юрьев день, вот тебе, внучок, и улыбка знающего;
и мужчина сорока лет, опаздывающий в Обер Энгадин, улыбался тоже неплохо, однако была в его теле сжатость, она отличала его от молодого человека в черном галстуке, делая чуть менее симпатичным, хотя дымчатые очки по-прежнему давали о себе знать,
он прошел на свой калининградский рейс, в Дублине его грохнули знаменитые террористы - или он просто растворился в Комбре? - упился в дым на Ясной Поляне? - неважно, наверное: он и без того слишкое большое значение придавал обстоятельствам, а ведь кроме них в жизни присутствует еще сама жизнь, и это прекрасно понимала прыгнувшая из арки безродная собака с классическим хвостом-бубликом: она лаяла столь задорно, что в ее императиве не стоило сомневаться: конечно же, в жизни главное сама жизнь, и она лаяла на всех тех, кто не понимает это как надо: когда мимо проходил Леша, она захлебывалась, а когда он исчез, приветливо замахала бубликом и лихо покатилась по земле настречу своим дворняжьим делам, Леша обернулся - она гавкнула, но не зло, а с чувством собачьего всепрощения, словно пройдя выучку у собачьего Льва Толстого, такой должен быть... наверное, это старый облезлый пудель, отлученный от хозяйской руки и брошенный на мутную дворовую поляну, по слабости одомашеннных лап адепт ненасилия и вегетарианец от неумения ловить мясо, лунными ночами воющий свое унылое евангелие на Луну, подставляющий левый бок, когда сучковатой палкой охаживают справа (не морду же подставлять?) и наставляющий щенков на грустное и незлое существование, посмешище больших аристократов-колли и отчаянных урок-дворняг, друг кошек, которые считали его своим - собачий Толстой был сторонник интернационализма! - но славной тем, что по газону за ним волочился не только кусаный хвост и неровная дорожка мочи, но и шлейф духовности... что это такое, никто не знал, но слава о феноменальном духовном псе достигала соседних дворов и помоек: посмотреть на Учителя прибегали целые стаи.
20
Снежок угодил в лицо. Им весело. Шлепа, Серега, Хвощ: а как же без? Март.
- Не знаю, какой курс. Никто в России не знает, - говорил Алексей Смурнов, с раздражением заметив алое сияние светофора. - Но ты хоть понял, какие фьючерсы на чикаго? Жень, я говорю - он полезет вверх, покупай. Центробанк ничего не выбросит, так что конец фиксации. Слава Господу, кредит не в долларе.
- А кому-то в облом, - усмехнулся далекий офисный Жень.
- Ну ты понял?
- На каком курсе покупать?
- А, хрен - прямо сейчас, - сказал Смурнов. - Потрать те двести.
Вечерело. Ярко-розовые обои, тяжелые кресла. Она в расстегнутом халате.
- Да какой ты мужчина? - спросила Катя Смурнова.
- Отношение косунуса к синусу, - ответил он въедливому математику.
- Не плачь, пацан, не пизди, - издевался рваноухий. - Не плачь, овца, поняла?
Садист. Его ладони пахли какой-то дрянью.
..."Бог есть непостигаемая сущность, данная в откровении", - лениво отбивался Отец. Ересиарх говорил про дух рацио и познавание тайны мира. Оппонент утверждал, что значимы только первые книги, а дух первичного отрицания - навеяние сатаны, ибо он запрещает видеть подлинную гармонию. Выкладки противоречили божеству. Несчастный ссылался на поучения Ли Сунь Шена. Ему отвечали, что не знают таких. Мало лунных, так еще и лисунь?
Послезавтра разложили костер.
- Направленное движение электронов, - ответил он на простейший вопрос Льва Генриховича.
Вышел в осень.
Под ногами шуршали желтым, красным и простая грязь. Шел дождь, двое маячили впереди. Девушка в капюшоне. Собачий лай, остановка, девятнадцать лет. Сорок третий не шел. Сегодня: сопромат, история, полуденная физра. Сейчас: без пятнадцати. Отбегал свое, откудал баскетбольный мяч. Домой, стало быть.
- Я полагаю, - сказал он, поигрывая эмблемным стилом, - что другие расскажут вам получше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43