Что она может ответить? Да и кто вообще может знать, чем все это кончится, если единственное, что осталось, – это дотла сожженный израильский джип, который брошен на залитом кровью шоссе где-то между Тиром и Сидоном.
Мы обе подавленно молчим, а когда Моше и Гидон усаживаются на передние сиденья, я опускаю голову на плечо Гилы. Слезы текут и текут, и я ничего не могу с этим поделать.
– Вот увидишь, – говорит Гидон, оборачиваясь, – если он жив, они обязательно начнут торговаться.
– А может, он жив? – говорю я, сама не понимая зачем.
– Этого я не знаю, – отвечает Гидон.
– Но шансы все-таки есть?
Я молю, чтобы он дал мне хотя бы один процент надежды.
– Не слишком большие.
– И что же теперь?
Гидон начинает отвечать, но военврач, сидящий рядом, врывается в разговор, словно танк на Синай.
– Нам следует дождаться, чтобы они сделали первый шаг – начали торговаться, – говорит он.
Однако Гидон ориентируется в ситуации лучше всех.
– Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются либо получить тело, либо узнать, в каком состоянии он находится.
Гидон говорит не о ком-нибудь, а о своем лучшем друге, о человеке, которого он знает двадцать лет и с которым прошел три войны, и мне удивительно, как ему удается не смешивать личное отношение к происшедшей трагедии с профессиональным подходом к делу. Как бы там ни было, они свое дело знают.
– Я беременна, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Автомобиль проезжает последний контрольный пункт и выезжает с территории аэропорта.
– Я в курсе, – мягко откликается Гидон. – Мы все в курсе. И мы тебя не бросим, обещаю тебе. Мы все с тобой.
Почти о том же я думала в Нью-Йорке. Несмотря ни на что, этот ребенок родится и будет плоть от плоти моей и того мужчины, которого, может быть, здесь уже никогда не будет. И хотя Гидон уверяет, что я не останусь одна, он вкладывает в это другой смысл – дух единого коллектива, дух кибуца, – и моя боль не утихает. Я хочу, чтобы Ави был рядом со мной. Был рядом всегда.
– Мэгги, – говорит Гила, – прими наши соболезнования. Мы слышали о твоей матери…
Все молчат. Мне кажется, что на них снисходит своего рода умиротворение. Мое горе для них – словно еще один ужасный эпизод из выпуска теленовостей. Время залечивает любые раны.
– Теперь ты дома, Мэгги. Все будет хорошо!
– Мужайся. Мы с тобой. Все будет хорошо, – повторяет Гидон.
Быть сильным. Быть смелым… Вот вся глубокая философия израильской армии, сжатая до одной фразы… Если бы это еще и вылечивало боль!
Я сижу у себя в офисе в тель-авивском отделении Ай-би-эн. Пью теплое молоко. Просматриваю кипы журналов и газет, которые каждую неделю привозят из Штатов и которые у меня никогда нет времени читать. Тут же сидит и Крис Ринглер, который готовит интервью с Ахмедом Хасаном, известным палестинским лидером с Восточного берега, прямо связанным с Абу Ибрагимом.
Днем я стараюсь предельно загрузить себя делами, чтобы отогнать грустные мысли. Зато по ночам меня охватывает отчаяние. К тому же здесь слишком много людей, которые выражают мне свое искреннее сочувствие. Дважды в неделю мне всенепременно звонит Куинси, чтобы узнать, как я себя чувствую, и развлечь удивительными анекдотами из жизни общих знакомых в Нью-Йорке. Однако в нашем разговоре обязательно наступает момент, когда Куинси умолкает, чтобы, преодолев колебания, поинтересоваться, есть ли у меня какие-нибудь новости. Клара тоже звонит. Но начинает реветь, даже не успевая для отвода глаз завести разговор о посторонних вещах. Так что мне приходится еще и успокаивать ее.
Об Ави нет никаких новостей. Между прочим, прошел уже год с тех пор, как шестеро израильских солдат были захвачены в буферной зоне безопасности ООН. Они так и не освобождены. Однако израильская делегация на переговорах настроена оптимистично, уверенная, что ее трудная миссия почти выполнена. Как раз вчера вечером Гидон сказал, что Красному Кресту дано разрешение посетить тюрьму в Дамаске – убедиться, что заключенные в ней относительно здоровы и относительно бодры.
Ахмед Хасан отказывается разговаривать с любыми представителями западной прессы с тех пор, как захвачены израильские солдаты. Нет никаких сомнений в том, что ему все известно от его доброго друга Ибрагима, однако он очень тщательно скрывает свою связь с последним. То, что теперь он согласился встретиться с Ай-би-эн, по-видимому, означает, что он имеет сообщить через нас нечто важное – очередное послание палестинского лидера.
– Лучше бы нам отказаться от этой встречи, – говорит Ринглер. – В противном случае нам придется ехать туда ночью.
– Я не прочь провести этот вечер в компании, – печально улыбаясь, говорю я.
Крис обнимает меня.
– Мэгги, Мэгги, – говорит он, гладя меня по голове, – тебе кажется, что это очень смело, да?
Я поднимаю голову и смотрю на него. У меня на глазах блестят слезы.
– Именно так, – отвечаю я тихо, – и если бы я попыталась тебе это объяснить, ты бы не поверил.
Крис снова привлекает меня к себе, но я мягко его отстраняю.
– Я запретила себя жалеть, ты помнишь?
Он качает головой, и его голос прерывается.
– Я помню.
Когда мы мчимся среди бесплодных холмов долины Иордана по дороге, которая ведет на Западный берег, я думаю о том, как далеко я могу зайти в интервью с Хасаном. По мере удаления от невидимой «зеленой» линии, которая отделяет Израиль от территорий, захваченных в 1967 году в период Шестидневной войны, мой оптимизм тает с каждой следующей милей. Если ООП не собирается передать через западную прессу определенную информацию для Израиля, наше интервью превратится в обычный набор лозунгов и никчемной риторики. Однако какими бы ни были намерения Хасана, мы обязаны вести нашу игру со всеми мерами предосторожности. Особенно если разговор зайдет об одном загадочно исчезнувшем генерале, на которого у меня свои виды.
Местность удивительно напоминает арабский ландшафт. Здесь отсутствуют обычные для Израиля цветущие террасы, обустроенные оросительными системами. По одну сторону от дороги на многие километры тянутся тощие земли, а по другую – цепь каменистых гор. Подъемные краны бесполезно простаивают около редких поселений, попадающихся на пути. Рабочие прячутся от беспощадного полуденного солнца под навесами. Забавно смотрятся похожие на Эйфелеву башню недостроенные телевизионные антенны на крышах домов. Отсюда можно принимать как Амман, так и Дамаск. Наконец мы подъезжаем к Йенину, где цветущие кустарники встречают нас густым ароматом, и сворачиваем на дорогу, которая ведет прямо к богатой вилле Ахмеда Хасана. Торговые ряды, где продают грейпфруты и апельсины, уже закрыты. Торговцы расходятся по домам из-за невыносимой жары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Мы обе подавленно молчим, а когда Моше и Гидон усаживаются на передние сиденья, я опускаю голову на плечо Гилы. Слезы текут и текут, и я ничего не могу с этим поделать.
– Вот увидишь, – говорит Гидон, оборачиваясь, – если он жив, они обязательно начнут торговаться.
– А может, он жив? – говорю я, сама не понимая зачем.
– Этого я не знаю, – отвечает Гидон.
– Но шансы все-таки есть?
Я молю, чтобы он дал мне хотя бы один процент надежды.
– Не слишком большие.
– И что же теперь?
Гидон начинает отвечать, но военврач, сидящий рядом, врывается в разговор, словно танк на Синай.
– Нам следует дождаться, чтобы они сделали первый шаг – начали торговаться, – говорит он.
Однако Гидон ориентируется в ситуации лучше всех.
– Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются либо получить тело, либо узнать, в каком состоянии он находится.
Гидон говорит не о ком-нибудь, а о своем лучшем друге, о человеке, которого он знает двадцать лет и с которым прошел три войны, и мне удивительно, как ему удается не смешивать личное отношение к происшедшей трагедии с профессиональным подходом к делу. Как бы там ни было, они свое дело знают.
– Я беременна, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Автомобиль проезжает последний контрольный пункт и выезжает с территории аэропорта.
– Я в курсе, – мягко откликается Гидон. – Мы все в курсе. И мы тебя не бросим, обещаю тебе. Мы все с тобой.
Почти о том же я думала в Нью-Йорке. Несмотря ни на что, этот ребенок родится и будет плоть от плоти моей и того мужчины, которого, может быть, здесь уже никогда не будет. И хотя Гидон уверяет, что я не останусь одна, он вкладывает в это другой смысл – дух единого коллектива, дух кибуца, – и моя боль не утихает. Я хочу, чтобы Ави был рядом со мной. Был рядом всегда.
– Мэгги, – говорит Гила, – прими наши соболезнования. Мы слышали о твоей матери…
Все молчат. Мне кажется, что на них снисходит своего рода умиротворение. Мое горе для них – словно еще один ужасный эпизод из выпуска теленовостей. Время залечивает любые раны.
– Теперь ты дома, Мэгги. Все будет хорошо!
– Мужайся. Мы с тобой. Все будет хорошо, – повторяет Гидон.
Быть сильным. Быть смелым… Вот вся глубокая философия израильской армии, сжатая до одной фразы… Если бы это еще и вылечивало боль!
Я сижу у себя в офисе в тель-авивском отделении Ай-би-эн. Пью теплое молоко. Просматриваю кипы журналов и газет, которые каждую неделю привозят из Штатов и которые у меня никогда нет времени читать. Тут же сидит и Крис Ринглер, который готовит интервью с Ахмедом Хасаном, известным палестинским лидером с Восточного берега, прямо связанным с Абу Ибрагимом.
Днем я стараюсь предельно загрузить себя делами, чтобы отогнать грустные мысли. Зато по ночам меня охватывает отчаяние. К тому же здесь слишком много людей, которые выражают мне свое искреннее сочувствие. Дважды в неделю мне всенепременно звонит Куинси, чтобы узнать, как я себя чувствую, и развлечь удивительными анекдотами из жизни общих знакомых в Нью-Йорке. Однако в нашем разговоре обязательно наступает момент, когда Куинси умолкает, чтобы, преодолев колебания, поинтересоваться, есть ли у меня какие-нибудь новости. Клара тоже звонит. Но начинает реветь, даже не успевая для отвода глаз завести разговор о посторонних вещах. Так что мне приходится еще и успокаивать ее.
Об Ави нет никаких новостей. Между прочим, прошел уже год с тех пор, как шестеро израильских солдат были захвачены в буферной зоне безопасности ООН. Они так и не освобождены. Однако израильская делегация на переговорах настроена оптимистично, уверенная, что ее трудная миссия почти выполнена. Как раз вчера вечером Гидон сказал, что Красному Кресту дано разрешение посетить тюрьму в Дамаске – убедиться, что заключенные в ней относительно здоровы и относительно бодры.
Ахмед Хасан отказывается разговаривать с любыми представителями западной прессы с тех пор, как захвачены израильские солдаты. Нет никаких сомнений в том, что ему все известно от его доброго друга Ибрагима, однако он очень тщательно скрывает свою связь с последним. То, что теперь он согласился встретиться с Ай-би-эн, по-видимому, означает, что он имеет сообщить через нас нечто важное – очередное послание палестинского лидера.
– Лучше бы нам отказаться от этой встречи, – говорит Ринглер. – В противном случае нам придется ехать туда ночью.
– Я не прочь провести этот вечер в компании, – печально улыбаясь, говорю я.
Крис обнимает меня.
– Мэгги, Мэгги, – говорит он, гладя меня по голове, – тебе кажется, что это очень смело, да?
Я поднимаю голову и смотрю на него. У меня на глазах блестят слезы.
– Именно так, – отвечаю я тихо, – и если бы я попыталась тебе это объяснить, ты бы не поверил.
Крис снова привлекает меня к себе, но я мягко его отстраняю.
– Я запретила себя жалеть, ты помнишь?
Он качает головой, и его голос прерывается.
– Я помню.
Когда мы мчимся среди бесплодных холмов долины Иордана по дороге, которая ведет на Западный берег, я думаю о том, как далеко я могу зайти в интервью с Хасаном. По мере удаления от невидимой «зеленой» линии, которая отделяет Израиль от территорий, захваченных в 1967 году в период Шестидневной войны, мой оптимизм тает с каждой следующей милей. Если ООП не собирается передать через западную прессу определенную информацию для Израиля, наше интервью превратится в обычный набор лозунгов и никчемной риторики. Однако какими бы ни были намерения Хасана, мы обязаны вести нашу игру со всеми мерами предосторожности. Особенно если разговор зайдет об одном загадочно исчезнувшем генерале, на которого у меня свои виды.
Местность удивительно напоминает арабский ландшафт. Здесь отсутствуют обычные для Израиля цветущие террасы, обустроенные оросительными системами. По одну сторону от дороги на многие километры тянутся тощие земли, а по другую – цепь каменистых гор. Подъемные краны бесполезно простаивают около редких поселений, попадающихся на пути. Рабочие прячутся от беспощадного полуденного солнца под навесами. Забавно смотрятся похожие на Эйфелеву башню недостроенные телевизионные антенны на крышах домов. Отсюда можно принимать как Амман, так и Дамаск. Наконец мы подъезжаем к Йенину, где цветущие кустарники встречают нас густым ароматом, и сворачиваем на дорогу, которая ведет прямо к богатой вилле Ахмеда Хасана. Торговые ряды, где продают грейпфруты и апельсины, уже закрыты. Торговцы расходятся по домам из-за невыносимой жары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109