ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Просто не могу в это поверить!
У меня, естественно, нет ни малейшего желания убеждать ее в этом. Во-первых, из-за того, что ей не больше двадцати двух и кожа у нее абсолютной чистоты, а во-вторых, потому что просто не могу и не хочу этого делать. Таким образом, я стою без всякого выражения на лице и позволяю ей излить все восторги по поводу того, как она счастлива со мной познакомиться (можно подумать, что нас только что представили друг другу) и как еще ребенком она видела меня по телевизору.
Ну, это уж слишком. Я резким движением снимаю темные очки и, приподняв верхнюю губу, медленно провожу языком по зубам, которые вот уже столько лет наш оператор называет потрясающими. Просто удивительно, какой нюх у этой особы. Она ухитрилась надавить на самое больное место в душе бедной затюканной женщины, которая и забрела-то с утра пораньше в отдел новостей Ай-би-эн, чтобы немного передохнуть от своих личных проблем.
– Что вы здесь делаете? – ощериваюсь на нее я.
– Я младший редактор, – гордо отвечает она.
– И хотите стать главным?
– О нет. Я хочу работать в эфире. Как вы. Это похоже на игру «вопрос–ответ».
– Тогда вам, пожалуй, следует подумать, как избавиться от родинки на щеке.
Ее детские пальчики тут же притрагиваются к этой самой родинке. Она делает это совершенно бессознательно, по-детски, не прерывая разговора.
– Спасибо большое, что сказали, – искренне благодарит она. – Я так восхищаюсь всеми вашими репортажами с Ближнего Востока.
Дафна ударяется в предлинный монолог о том, чему ее научили в колледже «Новая Школа» (действительно, из молодых, да ранняя), а я снова погружаюсь в мысли о нем, об Ави. Словно наяву, я чувствую, как притрагиваюсь к нему, как ощущаю его тело. И я снова вспоминаю его слова «я хочу от тебя ребенка».
– У вас такой великолепный нос. Лучшего носа и быть не может, – говорит Дафна, – он такой прямой, а его кончик – ну точь-в-точь, как у Вивьен Ли из «Унесенных ветром».
Что она хочет этим сказать? Уж не то ли, что, снявшись, бедная Вивьен так и оставила кончик носа в этой картине? Или я в самом деле сегодня не в настроении?
– Благодарю вас, – тем не менее говорю я. Однако мои мысли витают где-то очень далеко.
Теперь я, кажется, обдумываю проблемы естественного деторождения или вроде того.
– Не могли бы вы мне сказать, кто ваш доктор? – спрашивает она.
– Какой еще доктор? – удивляюсь я не столько ее вопросу, сколько своим мыслям о том, что происходит в родильном отделении…
– Ну, доктор. Который сделал вам такой нос, я хочу сказать? – шепчет она.
– Я никогда ничего не делала со своим носом. Она явно смущена.
– О, тогда простите меня!
– Ничего, – грациозно киваю я. – Я восприняла это как комплимент.
Перед моими глазами явственно возникает родильное отделение, в котором сидит Ави и наблюдает, как я раскрываюсь до размеров обеденной тарелки.
Дафна напряженно подбирает какую-нибудь нейтральную тему для более безобидного разговора. И ей это удается.
– Какой самый лучший магнитофон, по вашему мнению?
– Какое еще магнитофон?
– Ну как же, для записи интервью!
Может быть, мне удастся прекратить этот дурацкий разговор, если я выдам ей один из «секретов» моей профессии? До того ли мне будет, когда я буду качать ребеночка Ави?
– Советую пользоваться карандашом и бумагой, – ворчу я. – Когда я начинала, мне приходилось гонять по кукурузным полям за своими интервью, а там, извините, розеток для магнитофона не было.
Впрочем, я тут же раскаиваюсь в своей излишней резкости. В ее годы, насколько я помню, я слишком ненавидела свое замужество, чтобы мечтать о ребенке. Правда, в тридцать лет я слишком любила свою работу, чтобы мечтать о нем. Внезапно до меня доходит, что я вовсе не желаю, чтобы в сорок лет я опять не могла мечтать о ребенке, ненавидя замужество или обожая работу… Да и когда я, в конце концов, если уж на то пошло, гоняла в последний раз по кукурузным полям, чтобы сделать интервью?.. Что со мной происходит? Неужели был прав Ави, когда говорил, что может вселить в меня уверенность только в тот момент, когда находится во мне? Нет и нет. Просто я по уши в него влюбилась. Вот в чем все дело. Короче говоря, с собачьим ли дерьмом на прекрасных улицах города Нью-Йорка или без оного, но, похоже, иметь от него ребенка – самый логичный выход из ситуации.
– Эллиот Джеймс уже пришел? – спрашиваю я, подавляя в себе дурацкое желание дружески обнять эту девочку.
Будет лучше, если в своей жизни я не стану бросаться из одной крайности в другую.
– Нет, думаю, еще нет, – застенчиво говорит она. – Может быть, вы хотите подождать у него в кабинете? Вам будет там гораздо удобнее.
Дафна цокает шпильками своих дешевых черных туфелек и летит по направлению к кабинету Эллиота. Вдруг сразу трос коллег, с которыми я работала еще в те времена, когда приберегала свои яичники для будущего суженого, хором выдохнули одно и то же:
– Бедняга Джой! Какая трагедия!..
Я вижу перед собой Агнесу Фарли. Она весит центнер, а может, и поболее и носит брючные костюмы пастельных тонов. Она гримировала меня каждый вечер, когда я еще выходила в эфир в местных новостях.
– Я за тебя молилась, Мэгги, – говорит она, отбрасывая со лба прядку блондинистых волос, немыслимо пережженных перекисью.
– О, Агнеса, – отвечаю я, тронутая до глубины души, – спасибо тебе!
Рядом с ней стоит высокий и худой Питер Темплтон. У него длинное лицо, огромный нос, и на нем всегдашний его крысино-серый свитер. Он мой первый рабочий режиссер, еще в те времена, когда я вела криминальную хронику.
– Мэгги, – говорит он и обнимает меня, – я очень часто вспоминал о тебе.
– Я знаю, – говорю я, пожимая его руку.
А вот и Джек Рошанский, который год от года все больше напоминает китайского болванчика. У него совершенно лысая голова, которая к тому же блестит, как навощенная, и огромное пузо, мимо которого трудно протиснуться. Он тоже обнимает меня.
– Жизнь – дерьмо, – лаконично замечает он. Истина довольно горькая, надо сказать.
Между тем Дафна, которая стоит рядом, напряженно ловит каждое наше слово, словно боится упустить самый главный «профессиональный» секрет. Нечто такое, что связывало воедино всех этих людей, то есть нас, а теперь заставляет так остро переживать потерю человека, который был частью нашего коллектива. Что ж, вполне ВОЗМОЖНО, она и переймет у нас кое-что такое, чему не учат ни в каких колледжах. То неуловимое, что называется профессиональной солидарностью.
– Тут такое творилось, – говорит Джек. – Когда шел твой репортаж, я хочу сказать.
– Удивляюсь, как ты вообще нашла в себе силы говорить, – вздыхает Пит.
У меня нет никаких сомнений в том, что я для них – единственная связь с реальным миром, человек, который видел все своими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109